В жизни всё случается не вовремя. Нет, правда: горе приходит неожиданно, вечер никогда не ждёт, когда ты скажешь — "ещё минуточку", а проблемы вроде отключения электричества поджидают за углом, когда душа и так на ладан дышит. Но обо всём по порядку…
В тот самый день, когда небо с утра сразу скисло и наморщилось, Юля попробовала позвонить Андрею. Просто спросить: "Ты где?" или хотя бы услышать: "Задержусь, корми Кирилла без меня". Но на другом конце только гудки. Никакой справедливости — тишина.
На душе у Юли потянуло холодом, будто форточку кто-то всю зиму не закрывал. Кирилл крутился возле неё, к носу прижимал плюшевого ежа и лопотал:
— А папа сегодня вернётся? — В голосе надежда, как дрожащая свечка на сквозняке.
— Вернётся, Кирюша… наверняка, — соврала, не дрогнув. Лгут не потому, что плохие, а потому что дети не должны страдать раньше времени.
Весь день тянулся как медуза — вот вроде объёмный, а пожмёшь в руках — пар и мутная вода. Машина стирала постельное, кисель тихо булькал на плите, дохлый мобильник сдавал последние проценты — ну чем не образцовое семейство, если к этому не приглядываться.
Андрей телефоном не порадовал. Зато "порадовала" бумага, засунутая под дверь: уведомление какое-то насчёт задолженности. Юля морщилась: "Подумаешь, с кем не бывает — за два месяца слегка просрочила". Наверное, эту бумагу и не стала бы вспоминать — если бы не темнота на весь дом этим вечером…
Только Кирилл улёгся на коврике строить башню из кубиков — хлоп! Лампочка мигнула, раз — и ослепла. Потом телевизор вздохнул и тоже замолчал. Молчание — как в аквариуме после землетрясения: только рыбки виновато плавают.
— Мам, где свет? — Кирилл шмыгнул носом.
— Сейчас загорится… Наверное, что-то где-то. — И сама себе: "Ну конечно, у меня же всегда всё по расписанию ломается…"
Быстро нащупала в ящике почти пустой коробок со спичками и свечку, какая осталась после торта на прошлый день рождения сына. Обычная, толстая, мятая, но что свечка — даже капля воска греет, когда в душе ледяные потоки.
— Мамочка, не темно будет? — Кирилл сглотнул и вжался в Юлю. Сердца у обоих упали на дно, но придётся всплывать…
В комнате пахло холодом и чем-то старым, подзабытым. Сквозь оконное стекло неторопливо текли жёлтые огоньки с улицы, да и те казались чужими: внутри — пустота, снаружи — равнодушие. Вот уж когда отчётливо понимаешь… один на один с тем, чего больше всего боишься — не с темнотой даже. С неизвестностью.
Юля двигалась осторожно, как в тех играх из детства, когда на полу якобы разлито море из акул — только здесь улов был серьёзнее: холодильник жалобно гудел, с кухни пахло кисловато — забыла вчера вынести мусор… Кирилл ходил за ней хвостом, прижимая ежонка покрепче к груди, будто от этого зависит всё освещение.
В животе у Юли бурчало от злости. Не на мужа — что уж теперь, — на себя. На себя и на эту злую коммунальную арифметику: если не платить ровно в срок, не будет ни электричества, ни спокойствия, ни даже чая с печеньем в осенний вечер.
Сын заплакал тихо, почти неслышно — губы поджаты, веки дрожат:
— Мааам… Мне страшно…
Она села рядом, обняла — а точнее, вцепилась, будто перекладина на станции.
— Не бойся, малыш, всё хорошо. Я с тобой.
Соврала повторно, а куда деться? Даже голос дрожал, но она старалась говорить как можно твёрже, чтобы сын не увидел — когда срывается мама, срывается весь мир.
Тут в дверь нерешительно постучали. Кто-то старый, тяжёлый — по ритму. И вовсе не ангел, если честно, — а Тамара из соседней квартиры, та самая, которая всегда всем недовольна.
Юля медленно приоткрыла дверь.
— Тамара Алексеевна… Что случилось?
— У вас свет выбило, что ли? — хмуро оглядела их.
— Отключили. — Юля помолчала, слова застряли в горле.
— Ну, у всех сейчас нелегко. Мне бы со своим разобраться, — отрезала соседка и ушла по своим делам, оставляя после себя запах дешёвых одеколонов и крошки раздражения.
Юля опустила плечи. Обидно до ужаса — будто тебя исключили из списка живущих, как ненужную квитанцию. Кирилл всхлипнул громче, глаза большие, растерянные:
— Мам, а вдруг папа тоже не вернётся?
— Вернётся, — снова та же ложь, та, что должна защищать.
"А может, не стоит врать?" — мелькнуло на миг, но вслух не сказала ничего.
Тем временем, за стенкой хлопнула дверь, послышались какие-то бултыхания — жизнь у людей шла своим чередом. А у неё — как вырубили, так и остановилась.
Юля машинально пошла на кухню, нащупала банку с печеньем. Осталась последнее… Кирилл посмотрел, качнул головою — но не взял. Её сын. Старше своего возраста, когда надо быть взрослым.
— Мам… А можно с тобой поспать сегодня?
— Можно…
Дожили — две половинки одного сердца, зажались на узком диванчике под старым пледом, прижимаясь друг к другу и к этой мягкой, примятой свечке. Какой всё-таки странный мир: будь у тебя хоть сто друзей в телефоне — ночью, когда темно, остаются только родные… И каждый страх вдруг кажется огромным, чуть не затопляет горло.
А телефон у Юли садился. Где-то внутри, будто ледяные пальцы, ощупывали душу: а если вдруг снова позвонит Андрей? Или деньги найдутся. Или… Или ничего не случится, и всё так и останется.
В животе урчит у обоих. Кирилл глотает слёзы, шмыгает носом. Юля гладит его по голове — заново вспоминая, как это, быть мамой. Не перед кем-то, а просто так, от безысходности и нежности вместе.
Тут Кирилл почти шёпотом:
— Мам, а нам никто не поможет?
Юля прикусила губу. За окном сиреневая ночь, метла скребёт по асфальту. Она отвечает, словно бы и не она, а кто-то постарше, мудрее, крепче:
— Помогу, Кирюша. Я… я помогу.
Казалось — ночь бесконечная. Тёмная, густая, как ленинградский кисель. И только огонёк на ободке свечки ползал туда-сюда, косо подсвечивая перепуганные глаза сына, тени на стенах — длинные, словно все заботы мира собрали в одном их доме.
Кирилл, поджав тонкие коленки, прислушивался к каждому скрипу. Юля крепко обняла его за плечи, стараясь не выдать свой страх: взрослым, ну уж точно — мамам — страшно не положено. Она уткнулась губами в макушку сына, чувствуя его волосы, пахнущие чем-то сладким, давно забытым — миром, где всё было просто.
— Мам, — выдохнул Кирилл в полутёмный потолок, — а ты меня не бросишь?
Он спросил тихо, неуверенно, будто боялся потревожить тишину, главную тишину этой ночи.
Юля чуть не поперхнулась.
— Ну что ты. Я же с тобой. Всегда буду рядом, — говорит, а самой вдруг хочется плакать навзрыд, до икоты, хоть бы никто не увидел.
— Прям всегда? — Кирилл всхлипнул, сильнее прижимаясь к её боку.
— Конечно, малыш… На свете много всякого, но мама никуда не денется.
Они сидели на полу кухни среди теней и коробок — по ощущениям, в той самой точке, где кончается прошлое и начинается что-то незнакомое. Свет едва теплится — и вдруг слышится всё: как за стенкой урчит холодильник у соседей, как стучат трубы, как кто-то шаркает по лестнице. Жизнь вокруг идёт, не замечая их беды.
Вдруг Юля почувствовала: если Кирилл рядом, если его маленькая ладошка у неё в руке — ей нечего бояться, даже во тьме. Она вдруг вспомнила, как мама в её детстве тоже что-то тихо шептала на ухо в страшные ночи: «Пока я рядом, ты под защитой».
Юля проглотила слёзы, пытаясь придать голосу тепло.
— Кирюша, хочешь сказку?
Кирилл не отвечал, просто уткнулся лицом ей в шею.
Она проглотила комок, начинающуюся дрожь:
— Давным-давно была одна смелая мама, и у неё был такой славный, сообразительный сын. Когда приходила тёмная ночь, а на небе не светила ни одна звезда, они обнимались крепко-крепко — и никакая беда их не брала, — слова текли сами, складывались в неторопливую колыбельную, в сказку, в оберег.
Потом Юля легонько запела — голос на исходе, на грани срыва, но Кирилл замер, перестал вздрагивать. Несколько минут — только дыхание под пледом, только мерцание огонька.
И где-то в сердце у Юли стало чуть-чуть светлее. Она в первый раз за многие месяцы — за всё это муторное, скрипучее время — поняла: не нужно ждать, когда придёт кто-то и спасёт. Всё главное уже здесь — её сын, её любовь, её незнакомая доселе внутренняя сила.
— Спи, малыш, — шепнула, глядя на затухающую свечу. — Я с тобой.
Утро пришло так же незаметно, как и выключили свет накануне. Молча, без громких объявлений — просто за окном посветлело, а Юля, не разлепляя век, на миг подумала: "Может, это был всего лишь дурной сон?" Но Кирилл тут же зашевелился рядом — ещё во сне щёки его мокрые, а ладошка уткнулась ей в бок: не страшно, пока мама тут.
На кухне было прохладно, воздух тяжёлый — вчерашний ужин так и остался мыслью. Вот что чудно: когда жизнь выворачивается наизнанку, замечаешь банально-простые вещи — как пахнет сырой хлеб, как хрустит половица, как хочется просто горячего чая. Всё вот этими маленькими, обыденными нуждами вдруг становится ценнее любой загаданной мечты.
Юля осторожно встала, чтобы не разбудить сына, и нервно огляделась: на что надеяться? Телефон мёртв, электричество — как и вчера, никаких новостей от Андрея, только ощущение пустоты да усталости, будто неделя спрессовалась в одну долгую тёмную ночь.
Но тут — тук-тук, знакомый, скрипучий стук по двери.
Юля открыла, ожидая, что увидит очередную бумагу или услышит выговор от управляющей. На пороге стояла Тамара Алексеевна. В руках — свечка (бумажка тонкая к ней привязана, чтоб не потерять), а в другой — кусок хлеба в прозрачном пакете.
— Не умею я по-другому, Юль, — буркнула соседка, стараясь не смотреть в глаза. — Сама-то сейчас на пенсии… Ну, держи. Вдруг пригодится.
И тут что-то щёлкнуло — не в проводке, а внутри, там, где всю ночь щемило и давило. Юля вдруг увидела перед собой совсем не ворчливую старушку, а обычного человека, который тоже боится остаться не у дел, не у нужды — но всё-таки пришёл. Протянул не много, а столько, сколько мог. И этого было невероятно достаточно.
— Спасибо, Тамара Алексеевна… — Юля почему-то улыбнулась и почувствовала: даже в полной темноте найдутся те, кто просто… рядом.
Кирилл, ещё сонный, вышагал на кухню — увидел хлеб, свечку, маму с мокрым лицом, но не стал расспрашивать. Просто тихо сел у стола, уткнулся подбородком в коленки.
Юля взяла ладонь сына, сжала крепко.
— Сегодня мы устроим настоящий завтрак, Кирюша! С хлебом, без света… Ты не против?
Он качнул головой.
В этот миг что-то щёлкнуло уже окончательно. Юля вдруг вспомнила: не в благополучии, не в мужчинах, не в чужой помощи счастье — оно в этих самых минутках рядом, когда сердце ещё умеет любить. И главное — быть мамой, даже когда всё вокруг кажется безнадёжным.
Есть у меня крыша, есть хлеб и сын. Всё остальное — будет. Я справлюсь. Для себя — и для него!
Она вздохнула глубоко-глубоко — и впервые за долгое время почувствовала: больше не жертва, не очередная брошенная. Просто мама. Которая любит. И ничего больше ей для счастья не нужно.
Уже сегодня опубликую ещё один рассказ. Обязательно подписывайтесь, чтобы не пропустить 👇