Виктория Алексеевна в тот день даже не плакала. На похоронах отца — ни слезинки. Стояла рядом с гробом, как будто держала крышку руками — чтобы не вскочить, не заорать, не броситься к телу и не сказать последнее, самое глупое: «Пап, а квартира теперь моя, да?»
— Какой ты молодец, Артём, — проговорила тогда Раиса Павловна, его мать, разглядывая Викторию, как трофей с распродажи. — Умная девочка, с квартирой, при деле. Хорошая партия.
Невеста с квадратными метрами — именно так она потом представляла Викторию своим подружкам с дачного чата. Не «жена сына», не «архитектор», а «та, которая с балконом и паркингом в наследство». От отца — железнодорожника, который всю жизнь носил дырявые ботинки, но к пятидесяти двум в ипотеку выцарапал себе двухкомнатную в кирпичном доме.
— У тебя отец хоть натяжной потолок-то сделал? — Раиса прищурилась, когда они первый раз пришли «на смотрины».
Виктория тогда только пожала плечами.
— Я потолки пока не смотрю, мне бы стены удержать.
— Стены... — фыркнула Раиса. — Ну да, конечно. Стены её интересуют.
Артём усмехнулся, обнял мать за плечи.
— Мам, перестань. Виктория тут выросла, дай ей адаптироваться.
Адаптироваться, — мысленно передразнила его Виктория, — это не ты со мной в квартире живёшь, а я с тобой?
Сначала всё было терпимо. Раиса приходила «на чай» с варёными яйцами в целлофане и холодной котлетой. Носила с собой бахилы. Ходила по квартире в них, оглядываясь:
— Ну ты бы хоть пыль с телевизора протёрла… И тостер надо выбросить. Он опасен. А где у вас молоток?
— А вы зачем? — удивлялась Виктория.
— Ну как зачем, картину прибить. Привезла. Икону. Над вашей кроватью повешу.
— Раиса Павловна, над нашей кроватью не хватает только кондея. На икону у меня аллергия.
— Да? А на моё мнение, я смотрю, тоже?
Тогда-то и началась эта нескончаемая история. Раиса считала, что квартира, как только Виктория вышла за Артёма, автоматически превратилась в семейное достояние. А то, что на неё нет прав у сына — ну, дело наживное. Главное — моральное превосходство.
— Женщина, которая скрывает документы на квартиру от мужа — это кто, Вика? — сказала она как-то раз, глядя на Викторию сквозь пар из своего целебного чая. — Это не жена. Это жадина.
— Женщина, которая приходит с проверками раз в неделю и нюхает подушки — это кто, Раиса Павловна? Санэпиднадзор?
Артём в это время сидел между ними и ел пирог.
— Девочки, ну не начинайте. Мы же взрослые люди.
— Ты да, — подумала Виктория. — А я, видимо, игрушка, к которой мама не может найти батарейки.
Ссоры начались после того, как Виктория открыла ремонт. Сделала демонтаж, заказала новую кухню, заменила окна. Всё — за свои деньги. Раиса считала, что «такое не делается без одобрения семьи».
— А семья — это кто, Артём? — Виктория стояла у распахнутого балкона с отчётами по смете. — Ты и я?
— Ну... и мама тоже. Мы же одна команда.
— Команда, говоришь? Тогда пусть твоя команда ищет себе другое поле. Потому что в этой квартире я капитан, понял?
Раиса, когда узнала, что её сын «капитана не усмирил», пришла к ним с ключами. Сама сделала копии — «на всякий случай, вдруг пожар».
— Это ты им дала? — с омерзением Виктория глядела на Артёма.
— Ну, она же мать. Мне что, запрещать ей вход?
— Да! Именно это и делают взрослые мужчины, когда их мамы лезут в трусы их жён!
Он тогда хлопнул дверью и ушёл к ней. А на следующий день Раиса прислала голосовуху, в которой была одна фраза:
— Вика, теперь всё твоё — наше. Не забывай, ты — жена моего сына.
На работе Виктория не сдержалась и разбила кружку о кафель в женском туалете.
А вечером... вечером Артём вернулся. Не с извинениями, нет. А с листом бумаги.
— Это брачный контракт, Вика. Мне надо, чтобы ты его подписала. Тут... формальности. Просто чтобы всё было честно.
— Честно? — медленно переспросила она. — А ты у своей матери спрашивал, как у неё с честностью?
— Ты перегибаешь. Это всего лишь юридическая защита.
— Защита от чего, Артём? От меня?
— Да не от тебя, — он посмотрел в сторону. — Просто... мама волнуется. Она хочет, чтобы я имел хоть какие-то права.
— А чего не сразу завещание? — улыбнулась она. — Я могу умереть по расписанию, тебе удобно в среду?
Он не ответил.
Через две недели она подала на развод.
Раиса приехала в день подачи заявления — с коробкой конфет и блокнотом.
— Вот список — что тут есть моего. И Артёма. Мы хотим справедливости. Эта квартира должна делиться. Ты ж не на улице жила до брака?
— Не жила, — спокойно ответила Виктория. — А ты, Раиса Павловна, в психушке не бывала?
— Простите?
— Просто, если хотите — я запишу и ваш список. В отдел полиции. Потому что пока что вы и ваш сын выглядите как люди, которые собираются провернуть аферу с недвижимостью.
Раиса отошла от холодильника, дрожащими руками убрала блокнот.
— Ты ведь мне ещё спасибо скажешь, Вика. Я тебя всему научу.
— Мне хватит одной вашей науки. Как не доверять ни одному родственнику мужа.
Когда она вышла из кухни, Раиса долго сидела, смотрела на замки. Потом достала из сумки банку варенья и поставила на стол.
— Это тебе. Ты ж теперь одна. Подруга моего сына. Или как вы там себя теперь называете?
И ушла.
В банке оказалось не варенье. А флешка. С документами. Какими — Виктория узнала только через месяц, когда в дверь постучал курьер из суда.
— Иск от Артёма Михайловича, — пробормотал парень. — По разделу совместно нажитого имущества.
— Поняла. — Она взяла бумаги. — Только у меня вопрос. А вы курьер или выкупщик совести?
Он не понял. А Виктория поняла всё. Раиса пошла ва-банк.
У Виктории даже голова не заболела. Она просто смотрела в текст и не моргала. Иск. По разделу имущества. От Артёма. Он требует признать квартиру совместно нажитой, потому что... «вложил моральные усилия в её благоустройство».
Моральные, чёрт возьми, усилия.
Юрист, к которому она принесла бумагу, чуть не подавился кофе:
— Он серьёзно написал, что покупал мусорные пакеты?
— Серьёзно, — вздохнула Виктория. — И ещё плинтус. Один.
— Плинтус, — повторил юрист и рассмеялся. — Это не иск, а роман. В жанре «мелкий бытовой террор».
Она не смеялась. Её не пугали суды. Пугало другое — что человек, с которым она делила подушку и отпуск в Анапе, теперь пытался доказать, что её квартира — «общая трагедия». Что, значит, он тоже на ней страдал. И раз страдал — имеет долю.
— А мама у него — это кто в процессе? — спросил юрист. — Свидетель?
— Мама у него — это адвокат дьявола.
Через две недели состоялось первое заседание.
Раиса пришла в белом. С брошью. Как на вручение премии за материнство.
— Я... — начала она в коридоре, — не хотела доводить до суда. Но Виктория — человек сложный. Очень закрытый. Никогда не звала нас на праздники. Никогда не делилась планами. Всё втихую, всё в себе.
— Я — не банкомат и не фитнес-браслет, чтобы делиться с вами режимом дня, — заметила Виктория и прошла мимо.
На заседании судья зачитывал документы. Виктория молчала. Артём смотрел в стол. Раиса при каждом упоминании слова «квартира» кивала, как будто поддакивала судьбе:
— Да-да. Вот. Вот именно. Общая жизнь — общие метры.
— Мы жили вместе меньше года, — спокойно проговорила Виктория. — Всё, что в квартире, было куплено до брака или на мои средства. У меня есть выписки, чеки, банковские переводы. Могу предоставить.
— А моральные усилия? — встрепенулась Раиса. — Вы не признаёте моральный вклад Артёма?
— Простите, — вмешался судья, — но моральный вклад в нашей практике не считается собственностью.
— Как не считается? — Раиса подалась вперёд. — А вы знаете, сколько он душевных сил вложил в эти стены? А как он вешал карниз? А как...
— Карниз упал через неделю, — вставила Виктория. — Мне на голову.
Судья усмехнулся.
— Это не смешно! — взвизгнула Раиса. — Вы смеётесь над семейной драмой! Это квартира моего сына!
— Ваш сын в ней не прописан. Не владел. Не платил. Не ремонтировал. — Судья снял очки. — У него нет никаких прав.
Раиса покраснела. Артём молчал. Только в перерыве попытался подойти.
— Вика, я… я не хотел так. Просто мама...
— Да заткнись ты, — устало сказала она. — Ты взрослый мужик. С паспортом. Ты пришёл в суд, чтобы забрать у меня метры. Ты мне больше не человек. Ты мне теперь площадь.
Он ушёл, не оборачиваясь.
Через неделю Раиса устроила финальный акт трагедии. Позвонила ей среди ночи:
— Вика, Артём в больнице.
— Что?
— Сердце. Ты довела его. Если он умрёт — знай: это будет на твоей совести.
Она приехала в приёмное. Артём сидел в коридоре, с капельницей в руке и сосал леденец.
— Ты серьёзно?
— Ну… давление прыгнуло. Мама испугалась.
— Серьёзно, Артём? Ты пришёл за квартирой — получил гематому самолюбия, и теперь лежишь с мармеладкой под капельницей?
— Ты холодная, — тихо сказал он. — Мне плохо, а ты издеваешься.
— Ты мне бумагу из суда принёс, а я должна тебе бульон варить?
Он ничего не ответил.
Раиса сидела у окна и плакала на взрыд.
— Как ты можешь быть такой безжалостной? Я же тебя любила! Я тебе тапочки покупала!
— Да вы вообще всё любите покупать, — хмыкнула Виктория. — Только за чужой счёт.
Через месяц суд отказал Артёму в иске. Без права на повторное обращение.
Он прислал сухое сообщение: «Удачи. Надеюсь, ты счастлива.»
Она удалила его. Без злости.
Раиса исчезла на два месяца. А потом вдруг… позвонила.
— Вика. Прости, если что не так. Просто... я сдала анализы. У меня подозрение на рак. Хотела бы с тобой поговорить. Попрощаться, может.
Виктория, как ни странно, приехала. Не потому что поверила. А потому что интуиция зачесалась, как старая рана.
Раиса встретила её в доме своей подруги. В халате. Лицо — серое.
— Прости. Я не хотела всё разрушить. Просто… ты слишком крепкая. А я всю жизнь слабая. Я завидовала тебе.
— Завидовали? — Виктория прищурилась. — Мне? Почему?
— Потому что ты можешь жить одна. Без мужчин. Без мам. Без чужих мнений.
Они пили чай. Разговор был почти мирный. Почти.
Пока Раиса не сказала:
— Я вот подумала. А может, оставим эту историю? Давай мирно всё решим. Всё равно ведь квартира — не вечная. Люди приходят и уходят. А жильё… — она сделала паузу, — жильё надо делить по-человечески. Давай по-доброму. Я всё оформила. Бумаги у нотариуса. Хочешь — посмотри.
Виктория не ответила. Только встала и вышла в коридор. Там стоял открытый портфель Раисы. А в нём — тот самый брачный контракт. И ещё… заявление. От Артёма. На апелляцию. С новой формулировкой.
«Прошу признать действия Виктории Алексеевны мошенническими…»
Виктория вернулась, молча посмотрела на Раису.
— Вы ведь не больны.
— В смысле?
— У вас спектакль. А диагноз — на бумаге. Бумага — фальшивая. Я проверила номер лаборатории. Так что теперь, Раиса Павловна, диагноз у вас другой.
— Какой?
— Вы — социальный паразит. И диагноз этот — неизлечимый.
Раиса не ответила. Лишь посмотрела с испугом.
— Это всё Артём... — прошептала она.
— Нет, — холодно сказала Виктория. — Это всё вы. Он — просто тень. Вы — корень зла.
Когда Раиса позвонила снова — Виктория уже не взяла трубку.
Звонков было восемь. Потом три голосовых: «Вика, ты всё не так поняла…»; «Это Артём меня подбил…»; «Ну зачем ты такая жёсткая, мы же семья…»
Она удаляла одно за другим. Без дрожи в руках.
Через два дня ей пришло письмо — простое, не заказное. Внутри был клочок бумаги, исписанный размашистым почерком:
«Я не злая. Просто жизнь заставила. А ты — жестокая. Такая женщина не должна жить одна. Ты сама не понимаешь, как ты портишь людей. Тебе нельзя быть хозяйкой. Ни квартиры, ни жизни. Ты неблагодарная. Я молюсь, чтобы ты однажды это поняла. Или оступилась. Это было бы справедливо. Раиса.»
Виктория скомкала лист и выбросила, не раздумывая. Но после этого — сменила замки. На всякий случай. Потому что с Раисой Павловной не работали ни логика, ни суд, ни «добро по-хорошему».
Через неделю к её подъезду приехали они.
Артём и Раиса.
В двенадцать дня. С такси. С ящиками. Как будто возвращались с курорта и снова в родной дом.
— Мы пришли мирно! — закричала Раиса в домофон. — Я принесла оливье. Поговорим? Мы же семья!
— А я принесла вызов участковому, — ответила Виктория. — Хотите поговорить — делайте это на записи.
— Ты не имеешь права нас выгонять! — крикнул Артём. — У меня здесь… воспоминания!
— У меня тоже, — сказала Виктория. — Например, как ты прятал от меня налоговые уведомления, чтобы доказать, что я плохая хозяйка. Помнишь?
Раиса закатила глаза:
— Ты всё преувеличиваешь. Женская мстительность — страшная вещь.
— Раиса Павловна, я сейчас вызову полицию. Вас опять сердце прихватит?
— Пусть прихватывает! — крикнула она. — Мне терять нечего!
— Вам — может, а мне жалко ковёр.
Соседи начали выходить на лестницу.
— Опять эта драма? — спросила старушка с четвёртого. — Всё не разъедутся?
— Это не драма, — сказала Виктория, — это финал. Сейчас будет акт расплаты.
Раиса подняла руку с пакетом:
— Вот оливье! — И тут же уронила его. Контейнер разбился, на тротуаре растеклась майонезная река.
Артём посмотрел на неё как на актрису дешёвого театра:
— Мама, ну хватит уже. Давай уедем. Это позор.
— Позор — это твоя нерешительность! — взвизгнула она. — Ты бы мог жить в этой квартире, если бы не был тряпкой!
— Я не хочу в ней жить, мама. — Он посмотрел вверх, на балкон. — Я вообще не хочу жить рядом с ней. Я её боюсь.
— Ты боишься… женщину?
— Да. Она умнее. Спокойнее. У неё холод в голосе. От неё не убежать. Я всегда чувствовал себя никем рядом с ней.
Виктория приподняла бровь. Это было даже не обидно — просто правда.
Раиса разразилась криком:
— Вы все с ума сошли! Я старалась ради вас! Я ночами не спала, я боролась, я…
— Вы боролись не за нас. За место у штурвала. А я — не ваша яхта. — Виктория спустилась на улицу, в халате, но с таким видом, будто вышла читать приговор.
— Раиса Павловна, я не люблю скандалов. Но я подала заявление. За угрозы, за подлог, за попытку мошенничества. Да-да, я сходила в полицию. И знаете, что мне сказали?
Раиса замерла.
— Что ваша история типична. Сын возвращается в родительскую воронку, мама идёт за ним. Сначала шантаж, потом симуляции, потом попытка захвата территории. Участковый сказал: «Вы как будто с форума читаешь, у нас такие каждые три дня».
— Что ты хочешь? — прошипела Раиса. — Деньги? Компенсацию?
— Я хочу, чтобы вы исчезли из моей жизни. Чтобы вы больше не называли себя моей семьёй. И чтобы никогда, слышите, никогда, не пересекали мой порог.
Раиса покачнулась:
— У тебя нет сердца…
— У меня нет иллюзий. Это разные органы.
Артём положил руку матери на плечо.
— Пошли, мама. Всё.
— Нет! Я не уйду просто так! Она должна пожалеть!
— Вы уже всё разрушили, Раиса Павловна. И знаете, что самое ужасное?
— Что?!
— Что я теперь счастлива. Сама. В этой квартире. Без вас. Вот в чём ваше настоящее поражение.
Они ушли.
Окончательно.
Через неделю ей пришло заказное письмо.
«Отказ от апелляции. Подписано. Официально. Артём и Раиса Бондаревы.»
Виктория повесила его в рамке. Прямо в коридоре. Под ней — табличка: «Вход воспрещён».
Иногда она всё ещё просыпалась ночью от ощущения, что кто-то стоит у двери. Но потом вспоминала: замки новые. Суд был. Решение есть. А главное — она больше не сомневается.
Никто, ни Раиса, ни Артём, ни их призраки — не имеют здесь ни ключа, ни права.
Это её дом. Её территория. И её победа.
Окончательная. Без возврата.
Финал.