Коробка из-под дорогих французских духов «Chanel», пустая, но с таким родным, въевшимся в картон ароматом — она лежала в глубине ящика, завёрнутая в старый носовой платок. Елена нашла её ещё в июле, когда наконец решила копить. Не на сумочку, не на туфли, а на свободу — собственную квартиру. Пусть крошечную, но без Веры Павловны. Без её взглядов, без укоров, без картошки с грибами, которую она зачем-то готовила каждый второй день, зная, что Елена от грибов морщится, как от налоговой.
Коробка лежала себе спокойно в её бельевом шкафу, между трикотажем и мечтами. Там и копились деньги. Тысяч по пять из каждой зарплаты, аккуратно сложенные в стодолларовые пачки с обёрткой от «Сбербанка». Больше сорока тысяч уже было. Почти на ремонт кухни в однушке на Братиславской. А потом — всё. В один понедельник коробка была пуста.
— Может, ты сама куда-то переложила? — вяло предложил Дмитрий, не отрывая взгляда от телевизора, где «Зенит» проигрывал со счётом 2:0.
— У меня память не как у твоей мамы, чтобы в суп соли насыпать два раза, — сухо бросила Елена, облокотившись на кухонную стойку.
— Ну ты же знаешь, мама не со зла...
— Ага. Она и щётку мою зубную не со зла уронила в унитаз, — добавила Елена, посмотрев в сторону ванной, где стояла её щётка в подозрительно новой упаковке.
Дмитрий молчал. Он вообще мастер по части молчания. Если бы за это давали медали, он бы был как минимум мастером спорта. Елена скрестила руки на груди. Вера Павловна в это время возилась на кухне, где-то там, за шторкой, которую она лично прицепила поверх жалюзи — «по-домашнему так».
— А что, если это она? — резко, почти на автомате сказала Елена, и сама испугалась своей смелости.
— Кто — она?
— Ну не сосед же с пятого этажа. Мама твоя. Она же всё время тут одна, когда нас нет. У неё ключи. И она… она не любит меня, Дим. Прямо же говорит — «наиграется и уйдёт». А тут я, видишь, наиграться не могу — шесть лет в браке, всё жду, когда ты встанешь с дивана и...
— Прекрати, — хрипло бросил Дмитрий, вставая, — ты перегибаешь.
— А ты — прогибаешься. Перед мамой своей. Всё ей — «мамочка», «родная», а мне — «что ты опять начинаешь?».
Он подошёл ближе, чем обычно. Елена чувствовала его дыхание, но страсти в нём не было. Только усталость.
— Если ты думаешь, что моя мать ворует деньги у тебя из коробки из-под духов... — он даже не договорил, только качнул головой, как в рекламе шампуня, где обещают объём и разочарование.
— Может, она просто не считает меня членом семьи. А если не я — то и деньги не мои, да?
— Хватит, Лен. Правда. Ну давай спокойно. Ты уверена, что их не потратила? Может, ты забыла?
— Я. Забыла. Четыре пачки. Деньги, которые я выдёргивала изо рта на обедах. Да я ж в пятёрочке хлеб по акции вылавливаю! Думаешь, мне в кайф, как твоя мама смотрит на меня, будто я по квартире в трусах хожу с чужим мужем?
Он хотел что-то сказать, но в коридоре послышался голос.
— Димочка, я всё слышу, — раздалось из-за дверей, и в комнату вошла Вера Павловна. В руках — миска с салатом, в глазах — театр и мелоДРАМА.
— Мама, ну...
— Нет, ты послушай! Она считает, что я — вор?! Я? Да у меня кольцо с пальца сняли в больнице в 83-м, я до сих пор без обручального хожу! И не жалуюсь!
— Вера Павловна, а вы что делали в моём шкафу?
— Это ты меня спрашиваешь? В нашем доме? Где я полы мыла, пока ты ногти сушила?! Где я стираю твои... вот эти, как они... лифчики?! Я думала, ты нормальная. А ты...
— Мама! Хватит! — взорвался наконец Дмитрий.
Но было уже поздно. Елена взяла куртку с вешалки.
— Лен, подожди. Давай обсудим. Всё спокойно.
— Угу. Только для начала я спрошу: ты на чьей стороне, Дима? Я тебе жена или просто квартирантка у мамочки?
Он молчал.
А значит — ответ уже был дан.
— Отлично, — тихо сказала она и ушла, хлопнув дверью. Не громко — аккуратно, как в аптеке закрывают пузырёк с йодом.
На лестничной площадке пахло котлетами и поражением.
В этот вечер Елена впервые за шесть лет не вернулась домой. Она не пошла к подруге, не поехала к родителям. Она села в кафе у метро и заказала себе два бокала вина сразу. Один — за нервы. Второй — за перспективу развода.
В телефоне скапливались сообщения от Дмитрия:
— Прости. Она просто старенькая. Ты же понимаешь. Давай обсудим. Я тебя люблю.
— Поздно, Дим. Я теперь понимаю, что моя коробка была не про деньги.
Она была про то, что я хочу жить в доме, где меня не считают гостьей.
Утро началось с звонка. Точнее — с вибрации. У Елены уже недели две как стоял беззвучный режим, потому что тишина — это единственное, что ещё можно было контролировать в этой жизни. Но телефон, как назло, вибрировал так, будто внутри жил мотор от старого советского холодильника.
— Димон — третий раз за утро, — мелькнуло в голове. Елена лежала на кровати в съёмной однушке, где обои были из другого века, а окна выходили на промзону. Но зато здесь никто не жарил грибы с утра. И никто не шарил по шкафам. И никто не говорил:
— Ты ж девочка умная, но без родни, без корней. Как дерево без листьев. На него же даже собаки не писают.
И вот именно поэтому она теперь тут. Сама, как безлиственное дерево. Но хоть в безопасности.
Она встала, прошлась босиком по скрипучему ламинату и поставила чайник. Телефон запищал от сообщения.
«Лен, я понимаю, что виноват. Но надо поговорить. Про квартиру. Про вещи. Ну… про нас».
— Про нас уже было. Ты выбрал маму. А я выбрала розовую коробку и свободу, — подумала она, не отвечая.
В дверь позвонили.
— Курьер, — лениво отозвался голос за дверью.
— Я ничего не заказывала... — но всё равно открыла.
На пороге стоял парень с сумкой из «Вайлдберриз».
— Тут на ваше имя доставка. Елена К.?
— Ну, да... — она расписалась, и только потом увидела: внутри — коробка. А в коробке — та самая коробка. Из-под духов. И бумажка.
«Если ты думаешь, что я тебя не уважаю — ты ошибаешься. Я просто не понимаю, чего ты хочешь. Вернись. Нам нужно говорить. Дмитрий».
Она долго смотрела на коробку. Дёрнулась было выбросить — но рука не поднялась. Она поставила её на подоконник, рядом с кактусом. Тот как раз начал вянуть.
На следующий день она всё же согласилась встретиться. Не из любви. Из желания поставить точку. Или многоточие — смотря, как пойдёт.
Они встретились в нотариальной конторе на Таганке. Дмитрий уже сидел там, в тёмной куртке, с папкой под мышкой и с тем самым выражением лица, которое бывает у мужчин, которых выгнали из дома, но они всё ещё надеются, что это розыгрыш.
— Привет, — сказал он тихо.
— Здравствуй, — сдержанно кивнула она. — Ты хотел обсудить имущество?
— Ну, типа того... — он почесал затылок. — Смотри, у нас в квартире есть... ну... общее. Твоя стиралка, мой телик, тостер...
— Мама. Не забудь указать, чья мама. Твоя.
— Лен, давай без язв...
— Язв меньше, чем денег в моей коробке, — усмехнулась она. — Ладно, говори.
Он достал бумажку. Написано было от руки.
Список имущества:
- Холодильник — общий
- Тостер — Дмитрий
- Стиральная машина — Елена
- Телевизор — Дмитрий
- Шкаф — общий
- Коробка из-под духов — Елена
— Ты серьёзно? — она не выдержала и рассмеялась. — Коробку из-под духов? В список?
— Ну ты же из-за неё ушла, — пожал плечами он.
— Я ушла не из-за коробки, Дим. А потому что я в этом списке даже не значилась.
Он молчал.
— Ты всегда был между мной и мамой. Только вот стоял ты ближе к ней.
— Я просто не хотел обидеть... ни тебя, ни её.
— А получилось — обеих.
Он кивнул. Словно только сейчас понял, как оно работает: когда пытаешься усидеть на двух стульях, часто оказываешься на полу.
После нотариуса они зашли в кафе. Сидели напротив друг друга, как два бывших агента в фильме о разведке. Каждый знает слишком много, каждый боится сказать ещё больше.
— Она думала, что ты меня бросишь, — сказал Дмитрий, глядя в чашку с капучино. — Говорила, что ты не для семьи. Что ты — на время.
— А я думала, что ты — на всю жизнь, — вздохнула она. — Глупо, да?
Он потёр глаза. Видно было, что не спал. А может, просто впервые заметил, что рядом — не просто «Лена из бухгалтерии», а человек.
— Мама призналась. Она брала деньги. Хотела отложить на новый диван, «чтоб не просить у тебя». Считала, что ты и так слишком много на себя берёшь.
— Она у меня брала. Без спроса. Это и называется — воровать.
— Я знаю. И... я сказал ей, что это неправильно. Она плакала.
— Она — взрослый человек. Пусть плачет. Я вот тоже плакала. В маршрутке. Потому что у меня не было даже на такси до новой квартиры.
Он не нашёл, что ответить. Просто достал конверт.
— Это. Вернул.
Внутри — деньги. В ровных стопках. Как и было.
— Я не ради денег ушла, — тихо сказала она.
— Я знаю. Но если есть шанс... — он поднял глаза, впервые за весь вечер по-настоящему.
— Шанс есть. Начать с чистого листа. Только без грибов. И без ключей у Веры Павловны.
Он кивнул.
— И без её комментариев про мою тушь. Я всё помню: «Как будто плакала всю ночь — такая косметика нынче». Никакой косметики. Только факты. Только уважение.
— Согласен.
— И, Дима. Если мы будем пробовать снова... ты должен наконец выбрать, где ты живёшь: со мной или в маминых надеждах.
Он встал, подошёл, обнял.
— Я выбираю тебя. И честную коробку.
Через неделю Елена вернулась. Не к Вере Павловне — к себе. Потому что в этом доме она теперь жила на правах жены, а не временной гостьи. Ключ от шкафа был только у неё. А коробка стояла уже на верхней полке. Пустая. Но с обещанием: в следующий раз они будут копить туда на путешествие. Вместе.
И грибов в доме больше не было. Ни в кастрюле, ни в отношениях.
Прошло два месяца. Вроде бы — ничего и не случилось. Квартира как квартира, люди как люди. Дмитрий даже купил новый ковёр — «чтобы всё стало по-домашнему». Соседка тётя Зоя, увидев, как Елена выносит из лифта ящик с новой микроволновкой, шепнула:
— Ну, с возвращением, красавица. Главное — чтоб теперь не сбежала. Или хотя бы чтоб с деньгами не было…
Елена улыбнулась и промолчала. Она уже почти не думала о коробке, деньгах и Вере Павловне. Почти. Потому что Вера Павловна была, как моль: даже если ты её не видишь — шерсть уже кто-то пожевал.
В тот день она пришла без звонка. Вошла, как всегда, не разуваясь, с пакетами и бровями, поднятыми к макушке.
— Что-то вы тут устроили, — пробурчала она, глядя на ковёр. — Цвет, как у застиранной простыни. Где ты это выбрал, Димочка?
— Мы выбрали, мама, — сухо ответила Елена, стоя в дверях кухни.
— А, ну да... «мы». Теперь у нас тут демократия, что ли?
— Нет, у нас теперь территория без взлома, — Елена прошла мимо и открыла холодильник. — И без самоуправства. Кофе будете?
— Если ты варишь — нет, спасибо. У меня от твоего кофе давление скачет. Ты, видимо, его не варишь, а колдуешь.
— Вы же не верите в магию, Вера Павловна. Только в мебель из массива и мужа без мнения.
Дмитрий вздохнул.
— Мам, зачем ты пришла?
— Просто… соскучилась. Неужели я не имею права на визит к сыну?
— С сыном можно встретиться в кафе, — резко сказала Лена. — А в эту квартиру теперь не ходят без приглашения. Даже по мамской лицензии.
— Ты слышишь, как она со мной разговаривает?! — Вера всплеснула руками. — Я тебя, между прочим, с молоком на губах помню!
— Серьёзно? А то, что вы из моей заначки в коробке брали, — это вы слабоумие списали на возраст или на собственность?
— Ой, начинается… Я же вернула!
— Вы — нет. Вернул Дмитрий. Из своих. Молчал, правда, пока я с сумками на пятый этаж ползла, но да, вернул. Поздравляю. А дальше — что?
— А дальше... — начала было Вера, но вдруг села. — Я хочу, чтобы вы переписали квартиру.
— Что? — одновременно сказали оба.
— Я чувствую — не вечная. А вы тут живёте, как чужие. Я хочу, чтобы всё было по-честному. Дмитрий — мой сын. И пусть он будет хозяином. Ну и ты, Лена, тоже… если не сбежишь опять.
— Очень мило, — усмехнулась Елена. — Но квартира оформлена на вас. И вдруг вы вспомните, что я не так режу салат?
— Я серьёзно. Я уже поговорила с нотариусом. Завтра поедем, переоформим. Надоело быть между вами, как перловка в щах — ни вкуса, ни смысла.
На следующее утро они втроём стояли в очереди к нотариусу. Очередь, как всегда, из одних бабушек и одного мужика в кожанке, который, судя по всему, продавал гараж за гаражом.
Вера Павловна была в сером пальто и с папкой. Она дёргала замок то туда, то сюда.
— Всё, сказала себе: будь ты, Вера, хоть трижды железобетонная, но с живыми не поспоришь. И с мёртвыми — тоже. А вдруг и правда не успею...
— Ну не паникуйте, — сказал Дмитрий, — вы же бодрая.
— Бодрая я только в «Одноклассниках». А в жизни — уже не та.
Елена молчала. У неё было странное предчувствие. Что-то в этой «переписи» казалось слишком театральным. Словно Вера Павловна слишком охотно сдала позиции. Как будто что-то знала. Или придумала.
Они вошли в кабинет. Нотариус — женщина в бордовом платье и с волосами, уложенными, как будто в парикмахерскую шли по снегу, но шли упорно.
— Так, у нас дарственная? — строго уточнила она.
— Да, — сказала Вера. — Я хочу подарить сыну и его супруге свою долю. Пусть живут. Я уже своё отжила.
— У вас есть копия свидетельства о браке?
— Есть, — в один голос сказали Лена и Дмитрий.
— Отлично. Вот образец документа. Подпишите здесь, здесь… и вот тут.
Подписи поставлены. Всё. Теперь — квартира их.
— Спасибо, мама, — Дмитрий обнял её. — Ты сделала очень правильно.
— Да-да… — она хитро улыбнулась. — Только одно условие.
— Какое ещё? — насторожилась Лена.
— Пропишете меня обратно.
— Простите?
— Ну я ж теперь бездомная. А то мало ли... вы тут разведётесь, а я где? На скамейке с собачками?
— То есть... вы переписали квартиру, чтобы потом прописаться в ней? — Лена прищурилась. — Гениально.
— Не «а потом». Всё по закону. И я ведь ничего не отбираю. Просто живу. Как родная. Как бабушка.
— Как министерство обороны в съёмной однушке, — буркнула Елена.
— Это как понимать?
— Это значит, что вы как будто ушли… а на самом деле остались. Только в форме резерва.
Нотариус смотрела на них, будто на живой сериал. Потом встала, налив себе воды, и сказала:
— Я трёх таких уже сегодня оформила. У одной бабушки, кстати, квартира ушла племяннику, а через месяц она из неё вылетела, потому что «мешала жить». Так что... думайте, пока живёте.
В тот вечер в квартире было тихо. Слишком тихо.
— Ты знал, что она захочет обратно прописаться? — спросила Елена, перемешивая лапшу.
— Нет. Я правда думал, что она хочет... ну, отойти в сторону.
— Вера Павловна в сторону отходит только на кухне, чтобы видеть, как ты подливаешь кетчуп в суп.
— Прости. Я — правда не ожидал.
Она положила вилку, встала, подошла к нему.
— Слушай. Я не против бабушки. Даже не против свекрови. Но я против шантажа. Пусть она прописывается, если так нужно. Только пусть подпишет, что не претендует на обратный возврат доли. Или я — ухожу. На этот раз навсегда. С коробкой. И стиралкой.
— Понял, — кивнул он. — Уговорю.
Через неделю Вера подписала документ. Скрепя сердце. Но подписала. И вселилась в отдельную комнату. Где ей купили новые шторы, телевизор и коврик с надписью: «Здесь живёт бабушка. Осторожно — может вмешиваться».
Иногда она ворчала, что Елена не так солит еду. Иногда — что внуков нет. А иногда даже говорила спасибо. Почти искренне.
А коробка из-под духов теперь лежала в ящике с документами. Пустая. Потому что деньги уже были в ипотечном взносе за новую дачу. На троих. С одним важным отличием:
там не было интернета.
А значит — ни «Одноклассников». И ни одного шанса устроить перепись имущества через посты с цитатами Пауло Коэльо.
Конец.