Мне двадцать семь. Ей — тоже. Вместе пять лет, из них три — в браке. Есть сын. Десять месяцев. Маленький, ещё толком не говорит, но уже понимает. Вот смотрит своими глазами — и я будто забываю обо всём. На минуту. Пока не вспомню, как он снова уехал. С ней. В деревню. К бабушке. К той самой, которая мне улыбается в лицо, а за спиной точит нож. Мама моей жены.
А я остаюсь в городе. Один. С ипотекой, тишиной и вопросами.
Начиналось всё нормально. Нет, даже хорошо. Познакомились быстро, как-то сразу завертелось. Она — спокойная, с характером, но вроде бы добрая. Я — в работе, в движении, строю планы. Квартиру тёщи тогда только купили, я помогал с кредитами. Добровольно. Потому что семья, потому что вместе. Потому что верил — у нас получится.
Сыграли свадьбу. Не просто свадьбу — свадьбище. Всё оплатил я. Потому что мужик. Потому что люблю. Потому что хотел, чтобы было как в кино. Она светилась, отец её расплакался, тёща лезла с тостами. Тогда я ещё не знал, что за каждым «внуков бы поскорее» будет шёлковая удавка.
После свадьбы — жизнь. Притирки, мелкие ссоры. Нормально. Я работал много, дома был нечасто. Командировки, графики. Она — дома. Потом — беременность. И вот до семи месяцев всё было на удивление гладко. Мы даже стали ближе. Говорили о будущем, выбирали обои, спорили из-за коляски. Смеялись.
А потом понеслось.
Сначала она стала чаще ездить к маме. Сначала — один раз. Потом — каждые выходные. Потом — неделями. Я в командировке, а она уехала. Сказал, что мне не нравится — ответ: «Я беременная, мне тяжело одной». Предложил: «Давай поживём отдельно от твоей матери». Обиделась. Говорит, мама помогает, поддерживает, любит внука. А я кто? Я — банкомат с голосом.
После родов стало хуже. Не просто хуже — невыносимо. Ребёнок маленький, внимания требует, ночи бессонные. Я старался: памперсы, ночные качания, ванночки. Да, бываю уставшим. Да, не всегда всё правильно делаю. Но я рядом. А в ответ — упрёки, упрёки, упрёки. И мама её вечно рядом.
Ипотеку взял на свою квартиру. Хотел наконец свой угол. Не жить на птичьих правах у тёщи. Думал — сделаем ремонт, переедем, начнём новую главу.
Вместо этого с мая по сентябрь она с ребёнком жила в деревне. Без меня. Просто уехала. Говорит — на свежий воздух. А мне — работать. Плати ипотеку. Плати за еду. Плати за то, чего не видишь.
Когда я их забрал обратно, началась война. Неделю срались из-за моей родни. Оказывается, пока они были там, тёща поливала грязью всех. «Они не помогают». «Где отец?» — «Почему никто не приехал?» — «Что за муж такой, что сам не может мать заставить помогать?» Слово за слово — и жена начала повторять.
Я слушал — и не узнавал её. Это не она. Это её мать, говорящая её голосом.
Через неделю тёща приехала к нам. С якобы добрыми намерениями. «Я просто помочь». «Я не хочу, чтобы вы разводились». «Я переживаю за дочь». А на деле — в каждую дырку: как я держу ребёнка, как я с ним играю, что я не так говорю, как мало дома бываю. Мразь. Тихая, липкая, вежливая. В лицо улыбается, а в глаза — нож вставляет.
Я пытался говорить с женой. Тихо, спокойно, честно. Спрашивал:
— Где я в этой семье? Я — муж или временный квартирант?
Она молчала. Потом сказала:
— Ты слишком агрессивный. Мама права — тебе бы отдохнуть от нас.
А потом — снова. Снова уехала в деревню. С ребёнком. Без даты возвращения. Просто сказала:
— Две недели. Мне надо подумать.
— А я?
— А ты подумай тоже.
Сейчас я один. Сижу на кухне. Кофе остыл. За окном дождь. Смотрю на фото сына. Улыбается. Маленький, не понимает, что между взрослыми война. Не знает, что его делят. Что отец — больше не главный. Что мать — не его мать, а дочь своей матери. Что у него, может быть, скоро будет две семьи. Или ни одной.
Мне звонит мать. Спрашивает:
— Что у вас?
— Ничего, — отвечаю.
— Она уехала?
— Уехала.
— Вернётся?
— Не знаю.
А я думаю — вернётся ли я. Смогу ли я снова улыбнуться, когда услышу, как она говорит по телефону: «Мама, да ты права». Смогу ли я поверить, что это брак, а не цирк на костях. Смогу ли я держать сына и не думать, что завтра меня снова вычеркнут из его жизни.
Я хотел быть отцом. Мужем. Стеной. Но сейчас я — тень. Кошелёк. Враг. Раздражитель.
И всё чаще думаю: может, лучше уйти совсем. Не ждать. Не просить. Не умолять. Просто дать им то, чего они хотят — свободу. А себе — тишину. Чтобы не слышать, как закрывается дверь. Очередной раз.
И вот сижу, считаю дни. До конца этих двух недель.
И понимаю — конца уже не будет. Потому что он уже наступил.