Мы сидели на краю обрыва, глядя, как последние лучи солнца тонут в бездонной синеве неба. Тишину нарушал лишь шепот ветра в сухих травах. Я все еще переваривал слова дона Хуана об антиподе, о теле, как о путешественнике из будущего.
«Дон Хуан, – начал я, – если тело движется во времени навстречу разуму, из будущего в прошлое, то как мы это воспринимаем? Ведь мы не видим, как чашки сами запрыгивают на стол или как разбитое собирается воедино, словно в кино, которое пустили задом наперед».
Дон Хуан усмехнулся, его глаза лукаво блеснули. «Ах, Карлитос, ты снова пытаешься ухватить Нагуаль руками Тоналя! Голливудские фокусы с обратной перемоткой – это лишь бледная тень, детская игрушка по сравнению с истинной природой обратного времени. Ты не можешь прямо увидеть обратное время, потому что твой разум, твой Тональ, сам находится в прямом потоке. Если бы ты мог видеть время текущим вспять, это означало бы, что ты сам движешься вспять, а тогда для тебя это было бы... обычным прямым временем, не так ли? Игра знаков в уравнении, не более».
Он подобрал гладкий камешек и повертел его в пальцах. «То, что ты воспринимаешь, Карлитос, – это эффекты этого встречного потока, его отпечатки на ткани твоего мира. Но ты воспринимаешь их не как «обратное время», а как... что-то еще. Как необъяснимые предчувствия, как интуицию, как внезапные озарения, как то самое «знание» тела, о котором мы говорили. Это и есть проявления Нагуаля, просачивающиеся в твой упорядоченный остров Тоналя».
«Нагуаль… – пробормотал я. – Вы часто говорите о нем, но он кажется таким… неуловимым».
«Именно потому, что он – Нагуаль! – дон Хуан хлопнул себя по колену. – Он там, где нет твоего Тоналя. Как только твой разум пытается его схватить, описать, дать ему признаки – он превращает его в очередной предмет на своем острове. Это ловушка, в которую попадают многие «фанатики атеизма». Они говорят о Нагуале так, что от Нагуаля не остается и следа – только еще один, пусть и причудливый, экспонат в их коллекции Тоналя. Они, говоря о невозможности говорить о нём, говорят о нем так, что «овеществляют» и этот парадокс как проявление Нагуаля неизменно ускользает от их прямого тонального сознания. И чем больше они твердят, тем глубже они сами погрязают в своем собственном, бесконечно отраженном Тонале, пока от Нагуаля не останется лишь пустое слово».
Он хитро прищурился. «Надо просто привыкнуть к мысли, что Нагуаль – это то, чего ты в обычном состоянии напрямую знать не можешь, с чем не имеешь дела. Он всегда там, куда ты сейчас не смотришь. Как только ты закрываешь дверцу холодильника, – тут он подмигнул, – там немедленно появляется хитрый барсук и начинает подъедать твои припасы! Но стоит тебе открыть дверцу, чтобы его поймать, – барсука и след простыл! Остается только холод и порядок… твоего Тоналя».
Я невольно улыбнулся этой метафоре. «Так же и со смертью, – продолжал дон Хуан, становясь серьезнее. – Она всегда рядом, сидит у твоего левого плеча, как я тебе показывал. Она смотрит на тебя. Но ты не можешь смотреть на нее прямо. Ты можешь лишь на мгновение, как бы невзначай, обернуться и, если повезет, уловить ее тень, ее присутствие. Это Нагуаль в чистом виде».
«Но если Нагуаль так неуловим, как же с ним взаимодействовать? Как его понять?»
«– Ты когда-то рассказывал, как вы с приятелем сидели и смотрели на высокий клен, с которого медленно падал лист. И твой приятель сказал, что никогда больше этот лист не упадет с этого дерева. Помнишь?
Я помнил. Он сказал:
– Мы – у подножия высокого дерева. Напротив – еще деревья. Давайте посмотрим, как с верхушки вон того упадет лист.
Он кивнул головой, предлагая мне смотреть. На другой стороне каньона стояло высокое дерево. Листья на нем высохли и были желтовато-бежевыми. Еще одним кивком головы дон Хуан дал мне понять, что смотреть следует не отрываясь. Через несколько минут на самой верхушке дерева от ветки оторвался лист. Он медленно падал вниз, трижды ударившись о другие листья и ветки, прежде чем достиг земли.
– Ты видел?
– Да.
– Этот лист никогда уже больше не упадет с этого дерева, не так ли?
– Верно.
– С точки зрения твоего понимания это – неоспоримая истина. Но только с точки зрения понимания. Смотри.
Я машинально поднял глаза и увидел падающий лист. Он в точности повторил траекторию предыдущего. Казалось, я вижу телевизионный повтор. Проследив за волнообразным движением листа до того момента, как он коснулся земли, я привстал в надежде увидеть, сколько листьев лежит в месте его падения – один или два. Но густая трава не позволяла разглядеть, куда он упал. Дон Хуан засмеялся и велел мне сесть. – Смотри, – он кивнул головой на верхушку дерева, – опять падает, и снова – тот же самый.
Третий лист падал точно так же, как и первые два.
Когда лист скрылся в траве, я уже знал, что сейчас дон Хуан опять покажет на верхушку дерева. Не дожидаясь указания, я поднял глаза. Лист падал. Я осознал, что только в первый раз видел, как лист отрывался от ветки. Потом он только падал.
Я сказал об этом дону Хуану и попросил объяснить:
– Я не понимаю, каким образом ты заставляешь меня видеть повтор того, что уже было. Что ты со мной делаешь?
Он засмеялся и не ответил. Я настаивал на том, что он должен рассказать мне, как это делается, поскольку с точки зрения моего здравого смысла такого не может быть. Он ответил:
– С точки зрения моего здравого смысла – тоже. Но он падает. Снова и снова…» (КК, кн. 2).
«Нагуаль очень прост, Карлитос, – дон Хуан развел руками. – Но ты видишь его проявления не как сам Нагуаль, а как… тональные вещи, обратные другим тональным вещам. Тьма в закрытом холодильнике – она обратна свету, когда он открыт. Тишина – обратна звуку. Пустота – обратна наполненности. Любая вещь, которая является «анти-» чему-то знакомому, несет в себе отпечаток Нагуаля. Подумай сам: анти-колбаса, анти-дерево, анти-мысль… Представь их. Что это? Не просто отсутствие, а нечто существующее, обладающее обратными свойствами. Это и есть способ для Тоналя прикоснуться к Нагуалю, не уничтожив его своей попыткой понять и классифицировать. Нагуаль – это будущее, ты же хотел знать будущее – подмигнул он саркастически».
Он помолчал, давая мне время осмыслить. «Так что, когда ты ощущаешь это встречное движение времени, эту «память» тела о будущем, это Нагуаль стучится в твою дверь. Не пытайся его поймать и рассмотреть под микроскопом Тоналя своего ума. Просто знай, что он есть, твое тело, тебе стоит подружиться с ним, ибо оно ближайшее к тебе творение обратного времени. Учись танцевать со своим телом, со своим антиподом, идущим тебе навстречу из другого конца времени. Ведь они – Нагуаль и твое тело из будущего – говорят на одном языке».
Ветер усилился, принеся с собой ночную прохладу. Я чувствовал, что загадка обратного времени и Нагуаля не стала проще, но обрела какую-то новую, более интимную глубину. Это был не просто философский концепт, а живая, дышащая реальность, постоянно присутствующая на периферии моего восприятия. И барсук в холодильнике стал для меня символом этой вечно ускользающей, но всегда присутствующей тайны.
