Полуденное солнце лениво заглядывало в окна небольшой кухни двухкомнатной квартиры, где Елизавета Семёновна, поджав тонкие губы, нервно сжимала телефонную трубку. Острые лучи света подчеркивали морщины, прорезавшие её лоб, когда она в очередной раз вздохнула.
— Ты представляешь, Маша, они подали заявление! Это... прости Господи... она заявила, что беременна, а мой дурачок, тоже мне рыцарь, поверил на слово и сразу же пошёл с ней в ЗАГС, — Елизавета Семёновна негодовала, разговаривая с сестрой. Её голос дрожал от возмущения, а свободная рука беспокойно теребила край скатерти. — Мало того, у неё ни родителей, ни близких, такая себе охотница за богатыми женихами! К тому же он меня даже не поставил в известность. Спасибо, соседка их там видела и всё услышала... или подслушала.
На другом конце провода послышался усталый вздох. Маша, привыкшая к эмоциональным всплескам сестры, пыталась сохранять спокойствие.
— Лиза, успокойся, — уговаривала она. — А если это по-настоящему любовь? А дети — это же хорошо...
Солнечный луч переместился на фотографию в деревянной рамке — молодой Валерий в выпускном костюме улыбался с неё застенчиво и немного виновато, как будто предчувствуя реакцию матери на его будущие поступки.
— Маша, что тут хорошего для моего сына? — продолжала сердиться Елизавета Семёновна, машинально поправляя фотографию. — Ей-то понятно — прийти на всё готовое! Из грязи в князи! Оно мне надо? Я для этого работала всю жизнь, растила сына сама, никто мне не помогал! И вот приходит какая-то и заявляет, что мой Валерочка теперь её... Я этого так не оставлю!
Елизавета Семёновна встала из-за стола и начала нервно ходить по кухне. Кофейная чашка, задетая её локтем, качнулась, оставляя на скатерти тёмный след — ещё один повод для раздражения.
— Лиза, ты забыла, что твоему Валерочке уже двадцать семь? — в голосе Марии зазвучали нотки усталости. — Он вполне самостоятельный человек, который имеет право сам решать, надевать шарф, выходя на улицу, или нет.
Стены кухни, оклеенные светлыми обоями с мелким цветочным узором, казалось, сжимались вокруг Елизаветы Семёновны. Она остановилась у окна, глядя на двор, где молодые матери гуляли с колясками.
— К тому же, — продолжала Мария примирительно, — ты больше заботишься о своих заслугах, чем о сыне. Постоянно повторяешь, что тебе никто не помогал, что всё сама... А ты забыла, что квартиру тебе подарил дядя Костя? А сколько раз с маленьким Валеркой оставались сёстры? А я? Сколько вечеров с ним провела?
Елизавета Семёновна резко обернулась, словно сестра могла видеть её негодование сквозь телефонную трубку.
— Это всё разовая помощь! А квартиру дедушка должен был отписать мне, а не дяде Косте. Он так говорил!
— Кому говорил? Тебе? — в голосе Марии зазвучала нескрываемая ирония. — Кроме тебя об этом никто не слышал. И почему дедушка Василий должен был отдать квартиру дочери двоюродной сестры, а не родному сыну?
Комната наполнилась тяжёлым молчанием. За окном пролетела стая голубей, их тени скользнули по подоконнику и исчезли.
— Говорю тебе, Елизавета, пусть Валерий решает, что делать, — сказала Мария после паузы.
— Ты так говоришь, сестра, потому что у самой никогда не было своих детей! — выпалила Елизавета Семёновна, тут же пожалев о сказанном. — Всё время заботилась о племянниках и племянницах...
Тишина на другом конце провода стала осязаемой. Когда Мария заговорила, её голос звучал глухо:
— Знаешь, Лиза, о Валерке я тоже заботилась. А почему детей у меня нет, ты это прекрасно знаешь, и слова твои звучат обидно. И тебе самой непонятно, как это без твоего разрешения сын принимает серьёзное решение? А он вырос, просто вырос. А взрослый мужчина должен уметь принимать серьёзные решения без маминой подсказки. Прости, Лиза, но я считаю, дальнейший разговор не имеет смысла.
Телефон в руке Елизаветы Семёновны издал короткие гудки. «Как была наивной идеалисткой, так ею и осталась», — подумала она, сердито опускаясь на диван. Вдруг она вспомнила, что забыла задать важный вопрос.
— Алло, Маша! — она поспешно набрала номер. — Ладно, извини, сама понимаешь, я сейчас вся на нервах. Я что ещё хотела спросить, так, на всякий случай... Как называется то лекарство от свёртывания крови? Мне не надо, соседка спрашивала.
Пауза на другом конце линии казалась бесконечной.
— Да ничего я не хочу! Какой выкидыш? Я же говорю — соседке! Ой, да ладно тебе... Ну и не надо!
Елизавета Семёновна сердито бросила трубку. В комнате стало тихо. Она оглядела квартиру, в которой провела большую часть жизни. Квартиру, хоть и однокомнатную, он оставил сыну, еле слышно прошептала она, вспоминая своего бывшего мужа. Да, Елизавета, получив от дяди двухкомнатную, сразу однушку продала.
Вообще-то Елизавета любила командовать, а все достижения и победы выдавала за свои, даже если ей помогала дюжина человек. К тому же они обязаны были ей помогать, потому что она, бедняжка, растила сына сама. Да, действительно, она работала в магазине в две смены. Но когда она работала, кто-то из родственников обязательно присматривал за маленьким Валерой. А уж сколько раз с ним оставалась сестра Маша, и сосчитать сложно. Но благодарить было не в правилах Елизаветы.
Таким же образом она занималась и воспитанием сына. С одной стороны, она твердила, что он растёт мужчиной, что должен быть решительным и самостоятельным. С другой — не давала принять ни одного решения без её согласия. Дружить только с этими, слушать музыку только такую, институт только этот, дружеская вечеринка — конечно, не против, но к двум часам быть дома.
— Какая девушка? А чем занимается? А кто родители? Нет, нам это не подходит, — она сама не заметила, когда стала употреблять эту фразу. Если Валерий изъявлял какую-то идею, идущую вразрез с её желаниями: «Нам это не подходит». А если сын спорил, она сразу хваталась за сердце, жаловалась, что все хотят её преждевременной смерти.
Всё и всегда делалось так, как она считала правильным. И тут такое — сын не то что не спросил, даже не предупредил о желании жениться! И на ком? Девушку сына она видела один раз, и та ей не понравилась. А не понравилась лишь потому, что слишком много внимания той уделял её единственный сын. Не для того она его растила...
Елизавета Семёновна взяла телефон и набрала другой номер.
— Катюша? Здравствуй, дорогая! Мне с тобой посоветоваться надо. У меня такая беда, такая беда! Сын подал заявление в ЗАГС.
— Ну да, с той самой... Я и говорю, что ужас! И знаешь, чем прикрывается?
— А как ты догадалась? А, ну да... У тебя такая же ситуация была. Вот я по этому случаю хотела с тобой посоветоваться. Как называется лекарство?
Елизавета Семёновна взяла блокнот и ручку.
— Диктуй... Ага, записала. Точно подействует дня через два? Ну и хорошо, спасибо тебе. Да, буду держать в курсе.
Она оделась и пошла в аптеку.
— Мама твоя будет против, поверь мне, — Вика задумчиво шла рядом с Валерием. Их фигуры отражались в лужах после недавнего дождя, словно в зеркалах, разбросанных по асфальту.
— Надо было собраться, поговорить с ней, Валера... После первых же слов о подаче заявления там было бы хватание за сердце, жалобы о скорой смерти и весь набор о том, как ей трудно было самой растить меня, а «ты пришла на всё готовое», — Валера рассмеялся. — Я это слышал сотни раз. Хватит.
— Но она же твоя мама, — пыталась спорить Вика и добавила с грустью: — А у меня и такой не было... Была, конечно, но я её не знаю.
Валера остановился и посмотрел в глаза Вики. В них отражалось вечернее небо — глубокое, с первыми проблесками звёзд.
— Не грусти. Не знаю, что делать, когда у тебя становятся грустными глаза, — он коснулся её щеки. — Я возьму необходимые вещи, и поедем в свою квартиру. Отдельную.
— Допустим, что она не наша, а съёмная, — улыбнулась Вика.
— Зато отдельная. К тому же отец пообещал помочь.
— Ты общаешься с отцом? После того, как он вас бросил?
— Он сбежал от мамы, а меня он не бросал, — возразил Валера. — Платил алименты, и все эти годы мы с ним виделись, и не раз. И помощь, чем мог, он мне оказывал.
— А мама об этом знает?
— Да и не надо. Я не всегда всё говорил матери.
Они подошли к дому — типичной многоэтажке, каких тысячи в спальных районах. Из подъезда вышла соседка, окинула молодых людей любопытным взглядом и поспешила по своим делам.
— А о нашем заявлении сказал?
— Нет, хотел позвонить после подачи, но не стал.
— Почему?
— А там соседка была, я сделал вид, что её не заметил. Она же до самого конца возле нас отиралась. Так что маме обо всём уже доложили.
Они вошли в подъезд. В нос ударил запах подъезда — смесь готовящейся еды, влажности и чего-то неопределённого, что бывает только в общих коридорах многоквартирных домов.
— Готовься к театру одного актёра, — усмехнулся Валера, нажимая кнопку лифта.
— А я думала, что ты там несёшь о беременности, Валера! — внезапно воскликнула Вика. — Но это же жестоко...
Лифт гудел, поднимаясь на их этаж. В тесной кабине запах духов Вики смешивался с металлическим запахом старых механизмов.
— А не жестоко выдавать свои собственные желания за мои? — в голосе Валеры звучала горечь. — Ты же знаешь, я уже однажды хотел жениться, так дома была такая сцена! А когда она заявилась в бар, где мы сидели с друзьями после девяти вечера, и набросилась на Витиного отца — видите ли, он спаивает молодёжь! А «молодёжь» четверть века разменяла. И ты мне говоришь, что всё это жестоко? Хватит с меня её опеки. Парни уже смеются.
— Ладно, ты мужчина, тебе видней, — примирительно сказала Вика.
— Только мы ненадолго. Я же сказал: всё возьму необходимое, и пойдём. А вещи уже собраны. Объясню маме всё кратко и попробую не дать ей устроить спектакль. Кстати, надо Виктору позвонить, он обещал быть на машине и нас забрать.
Валерий и Вика зашли в квартиру. Елизавета Семёновна сидела в кресле, смотря какую-то передачу по телевизору. В воздухе витал странный запах — смесь лекарственных трав и чего-то ещё, что Валерий не мог точно определить.
— Мама, здравствуй! Это мы, — он старался говорить спокойно. — Мы ненадолго. Я возьму необходимые вещи, и мы поедем.
— Здравствуйте, Елизавета Семёновна, — прошептала Вика, опуская глаза.
— А почему ты мать не предупредил о своём решении? — не обращая внимания на девушку, сердито проворчала Елизавета. Она не поднялась с кресла, не повернулась к сыну, словно разговаривала с пустотой. — Я всё могла ожидать от сына, но только не такой благодарности.
— Мама, не начинай, — Валерий заметил на столике чашку с какой-то жидкостью, от которой и исходил странный запах. — Твой метод воспитания я усвоил хорошо. И не устраивай, пожалуйста, сердечных приступов. Сейчас придёт машина, и мы уедем.
— Ничего, послушайте, — Елизавета Семёновна наконец повернула голову, глядя на Вику с нескрываемой неприязнью, — заявление — это ещё не роспись, а беременность нынче не проблема...
Валерий почувствовал, как кровь приливает к лицу. Он сделал шаг к матери:
— Знаешь, мама, мне уже надоел твой приказной тон и то, что я должен жить так, как ты этого хочешь! Сын твой давно вырос и давно способен сам решать, как ему поступать. И я поступил так, как считаю правильным!
— Это ты так считаешь, — Елизавета Семёновна поднялась с кресла, и теперь стояла, опираясь на подлокотник, — а я мать! Я имею право считать иначе! И я так считаю! А ты ещё мальчишка! И что ты видишь правильного? Привёл в дом неизвестно кого, без роду, без племени! Кто её родители? Откуда? Я знаю, сегодня она невестка, а завтра обчистит всю квартиру, и поминай как звали!
Она ещё что-то говорила о трудностях одинокой матери, о несправедливости, об отношении к ней сына, о том, что всякие имеют виды на её квартиру. Валерию это надоело, и он вдруг спросил, кивнув на чашку:
— А про чай ты забыла?
— Какой чай? — Елизавета Семёновна словно наткнулась на стену.
— Ты же хотела нас чаем угостить. Особенно Вику, — Валерий посмотрел на мать тяжёлым взглядом. — Я же чувствую запах лекарства. Этот запах я запомнил с того времени, когда у невестки тёти Кати выкидыш случился.
Елизавета Семёновна побледнела и опустилась обратно в кресло.
Валерий прошёл в другую комнату, взял небольшой чемодан и рюкзак и вышел в коридор. Он взял Вику за руку.
— Вот, мама, ключи от твоей квартиры. Теперь никто на неё виды иметь не будет.
Ключи звякнули, ложась на тумбочку, а за молодыми захлопнулась входная дверь.
В комнате стало тихо. Только телевизор продолжал бормотать что-то о погоде на завтра. Елизавета Семёновна смотрела на дверь невидящим взглядом, словно ожидая, что сын вернётся. Но шаги за дверью становились всё тише, и вскоре слышно было только, как капает вода из крана на кухне да тикают старые часы на стене.