В те времена, когда земля еще носила штаны из облаков, а реки текли вином (но не для всех), жил-был король по имени Пантагрюэлион Веледушный. Был он ростом с гору, брюхом — как тридцать бочек медовых, а голосом — словно гром, смеющийся над молнией. Его дворец, выстроенный из позолоченного навоза, возвышался над страной Труженией, где народ, худой и серый, копал землю в поисках кореньев, ибо хлеб давно стал привилегией королевских крыс.
«О, возлюбленные подданные! — гремел король каждое утро с балкона, попивая эль из черепа мудреца. — Мы — единое тело! Ваша нищета — мое богатство духа! Я ем за вас, пью за вас, дабы вы не отягощали себя грехом чревоугодия! Народ, слыша сие, кланялся до земли, ибо не кланяться значило лишиться головы, а головы в Тружении и так были дефицитом. Король же, умиленный собственным великодушием, издавал указы: — Отныне воздух облагается налогом! Ибо дышите вы им даром, а это — кража у казны!
— Каждый, кто сеет хлеб, отдаст зерно в амбар мой! Ибо лишь я знаю, как справедливо разделить его меж вами!
И делил: горсть — народу, бочку — своим псам, а остальное — на прокорм дворцовой свинье Глорионе, которая, по слухам, носила корону почетнее, чем иные князья. Но однажды в королевстве объявился шут Гринчо-Миш, горбатый да глазастый, с языком острее гильотины. — О, Великий Пантагрюэлион! — взвизгнул он, танцуя на балу в честь нового налога на слезы. — Почему ваша мантия шита из наших стонов, а ботинки — из кожи наших надежд?
Король, вместо гнева, расхохотался:
— Ибо стоптать надежды — моя святая обязанность! А стон — лучшая музыка для власти, он не требует ни нот, ни хлеба!
Тут народ, вдохновленный шутовской дерзостью, начал роптать. Но как свергнуть короля, чей задник охраняют десять тысяч копейщиков, а слова — как смола, липнут к умам?
И тогда Гринчо-Миш научил людей смеяться. Смеяться громко, ядовито, до колик, до слез. Каждую королевскую речь они встречали хохотом, каждое «великодушие» — гримасой. Смех, как червь, точил позолоту трона, а яд правды проникал даже в уши стражников.
«Сжечь шута! — взревел Пантагрюэлион, когда дворец затрясся от народного гогота. — Сжечь всех, у кого есть язык!»
Но чем яростнее горели костры, тем громче смеялась Тружения. И в день, когда король решил обложить налогом сам смех, народ принес ему «дань» — зеркало размером с небо. «Что это? — фыркнул король, глядя на свое отражение: жадную пасть, брюхо, полное ворованного, и крошечную душонку, спрятанную под короной.
— Это — ваше Великодушие, — ответил Гринчо-Миш. — Оно прекрасно, не так ли?
Тут король затрясся, затопал, да рухнул в обморок, раздавив Глориону хвост. А народ, подхватив шута на плечи, провозгласил новый закон:
— Отныне власть — как ветер. Если воняет — меняем направление!
И хоть сказка сия не имеет конца, ибо лицемерие бессмертно, но смех, знайте, — единственный меч, от которого не спасутся даже короли.
Аминь. Да здравствует Гаргантюа!
P.S. Мораль сей басни такова: чем толще брюхо у власти, тем тоньше ее оправдания.
