Тени на старых стенах
Не люблю весну. Всегда что-то мокрое и тревожное ползёт в душу вместе со скрипучей капелью. Но в этот раз весна пришла особенно тяжело. Второй месяц без него — без Василия. Дом ещё пахнет его табаком, сундук в коридоре неупакован, ключи от гаража всё не могу найти; а главное — как будто и не жила без него никогда, а теперь вдруг придётся.
Я давно знала, что позвать детей будет непросто. Выросли, ожесточились, каждый по своим делам. Но как иначе? Надо же — всё решить. Что будет с этим домом… Квартиры две, обе Василий отложил на детей, банковский счёт — чтобы не ругались. И, главное,— альбом. Папкин пра-прадед, бабушкины письма, ёлочные фотографии разных лет… Всей жизни не расскажешь словами. На фото — расскажется.
Ольга приехала с мужем; суровая — не поздоровается лишний раз, сразу бумажки сверяет. Алексей — модная сумка, часы сверкают, про бизнес что-то ворчит в коридоре. Марина — самая тихая, сразу телефон уткнула в лицо. Вроде свои, а будто чужие.
Сидели за столом у нотариуса. Слова — холодные, важные, как у банковских работников. Каждый про своё: «Давайте быстрее… Это мне… Эту квартиру лучше переписать…» Мои попытки вставить: «А альбом — зачем вам деньги, если…» — тонули в деловом тоне. Ольга строго: «Мама, это потом, давай разбираться по бумажкам.»
Я смотрела на них и не узна́вала: откуда столько ледяного равнодушия? Где тот их смех, когда они втроём строили «пещеры» между диванами в зале? Где их теплота?
Альбом я держала в руках. Перелистнула пару страниц — так пахнет прошлое: пергамент и чуть-чуть нафталина. Хотела сказать: «Здесь — всё наше. Ошибка — потерять это...» Но закололи слёзы. Всё. Дальше — из подмышки альбом утянула Марина: «Я потом пролистаю, ладно? Сейчас не до того…»
Я ещё в последний раз смотрела в спины своих взрослых детей. Потом — захлопнули двери, в зале потянуло сыростью. Осталась я снова одна, уже с явным ощущением: весна. Без мужа. Без — кажется — семьи.
Распадающиеся узлы
Дни после того разговора с детьми тянулись вязко, как котлетная масса — много времени и сплошная бессмыслица. Странное дело: в доме тише, чем после громкой грозы. Лишь часы перекликаются со мной своими боями, да шорох веток за окном напоминает — жизнь идёт… какая-то, без меня.
Каждое утро — проверка телефона: жду, вдруг Ольга или хотя бы Марина напишет. Молчат. Было — ссорились по пустякам, придумывали поводы встретиться. Теперь всё иначе. Я вспоминала их детские перебранки на кухне, когда даже за последнюю сливу они спорили добротно, с сердцем. А сейчас? Спор без сердца — это уже не спор, а холодная делёжка.
Однажды позвонил Алексей — коротко, по-деловому:
— Мам, всё в порядке, да? Я перевёл на счёт то, что там полагалось. Тут шаги на сделку, некогда, если что — через юриста.
Врачевать такому не научилась — расспросить не осмелилась. А Ольга? Из её сообщений: «Не выходи в интернет-банк, там важно не перепутать суммы. Марина пропала?» Тон — как сквозняк.
Марина… Опять молчит, не отвечает на звуки мессенджера или звонки. Только смайлики редкие с чужих городских улиц. Я нашла на фото в её профиле свой кухонный комод, на котором десяток лет назад она училась делать уроки. Но альбома — ни следа.
Неделя прошла в тревоге. На семейной группе в чате всё реже появлялись даже «доброе утро» и пересылки смешных картинок. Всё стало… молчанием. Не встречались. «Давайте встретимся на выходных», — никто не предлагал.
И вот один вечер я застала себя на том, что подолгу стою перед старым буфетом, трогаю фарфоровые чашки, как слепая. Это всё — предметы. Их можно поразбивать, купить новые. А что сделать со временем, ушедшим безвозвратно? Иногда казалось — всё, что у меня осталось, — это запах в кладовке и глухая тоска. А ещё — смутное, тягучее ощущение, что никто теперь не разделит с тобой ни драгоценные пустяки прошлого, ни тревоги настоящего.
В один из дней, запросто, словно дождь в середине апреля, услышала от соседки:
— А твои всё не пришли? Я бы на твоём месте позвонила. Да только они — взрослые, что с них взять…
Я кивнула — а в сердце будто кто-то шевельнул ножом.
И вот однажды вечером, когда дождь барабанил по стеклу, я вдруг остро почувствовала — что-то потеряно. Не вещи — связь. Что-то тонкое, невосполнимое… что, скажи мне, можно сложить в альбом, но не вернуть обратно.
Промокшие страницы
Утро выдалось особенно мокрым. Дождь стучал в подоконник так, будто хотел что-то сказать по большому, человеческому делу, только никто уже не слушал. Я шла за почтой — зачем, сама не скажу. Всё стало привычкой: убрать газету, выгнать кота с крыльца, закрыть сквозняк… Вот только туман на душе не выветривался.
Почтовый ящик скрипнул, как старый сустав. Внутри — какая-то тяжёлая мокрая папка: сперва я решила, что это счёт или рекламный журнал. Но обложка… нет, не могло быть! Серый, до боли знакомый переплёт… Знаешь, сердце ведь сразу узнаёт свои вещи. Это был наш альбом.
Трясло руки, пока доставала свёрток — всё насквозь промокло, страницы спутались, некоторые просто слиплись. Кое-где на пластиковой обложке отпечатался след от порванного пакета: слизь, разводы, кофейные пятна, будто кто-то, не задумываясь, бросил его с ненужной бумагой под общий хлам.
Я принесла всё в кухню, растелила старое полотенце и бережно стала перелистывать. Из некоторых фотографий остались только жёлтые тени, — расплывалась улыбка Васиного отца, исчезали мамины серьёзные глаза. Письма, записки, наклейки с детскими каракулями — всё смешалось: время, лица, даже запах потерялся. Только сердца у меня — рвалось навзрыд, будто я похоронила кого-то ещё, не только мужа…
Не сразу поняла, как альбом тут оказался. Может, Марина нечаянно оставила его на посылках — или не придала значения: «Мусор — не мусор… потом верну…» Да для кого теперь?! Переворачиваю страницы — буквы плывут перед глазами, как тени тех, кого больше нет.
Я смотрела на этот промокший кусок жизни — всю нашу перепутанную историю, и вдруг ясно ощутила: связь кончилась. Не от того, что вещи утрачены. А потому что никто — ни дочь, ни сын — не понял её цены. Даже не спросил. Даже… не скучает.
Слёзы катились по щекам, но утешения не было — мир был пустой, как коридор ночью. Я снова услышала те детские голоса из далёкого прошлого: «Мам, ну расскажи про бабушку!»… Но в квартире стояла изматывающая, звенящая тишина.
Альбом медленно остывал на моих коленях, и я вдруг — впервые за много лет — почувствовала себя совсем лишней на этом свете. И беспомощно подумала:
Зачем же мы живём, если память — никому не нужна?
Затихающий свет
Прошёл год. Время больше не измерялось привычными заботами — дни сливались в один длинный закат, холодный и чужой. Старый дворник весной сказал: «Вера, ты худеешь, береги себя, а то одиноко же...» Да я и так уже не боялась этой пустоты — привыкла, словно в новую кожу вжилась.
Дети не появлялись. Иногда летом Марина мелькала знакомым лицом на чужой фотографии — кто-то знакомых присылал снимки, ведь всё-таки соцсети, «ваша дочь живёт в другом городе». Иногда Алексей заказным письмом присылал поздравление: без подписи. Ольга однажды у у порога написала три слова в мессенджере:
«Жива? Как здоровье?»
Семейные праздники исчезли. Никто не хотел собирать утро Нового года — как раньше, когда пальцы в липких апельсинах тянулись к голубому экрану. Даже на Пасху в храм шла одна. Подруг почти не осталось.
Старый альбом лежал теперь на шкафу, но его страницы так и не разгладились — как будто сама судьба прошлась по ним катком забвения. Я старалась не вспоминать ни о том, как он промок, ни о том, как вернуть в дом детские голоса. Но ночью часто брала этот альбом, прижимала коленям — жаль была не столько бумагу, сколько — прошлое.
И себя — той прежней, не одинокой.
Но жизнь плетёт свои тугие косы. Слабость набралась не сразу, а как тихий снег легла в сердце тяжестью зимней ночи… Когда пришла осень, я почти не вставала. В доме пахло старыми простынями и яблоками с балкона. Нечаянно плакала во сне: снилось — Василий зовёт на кухню пить чай. А когда просыпалась — была тишина.
Ушла я не сразу, тихо. О себе не тревожилась. Только сердце — обиженно, беспомощно — всё спрашивало: а неужели не осталось у моих детей ничего важнее, чем чужие бумаги, метры и даты?
Когда меня не стало, дети приехали… Как и положено, быстро, почти молча. Алексей сразу проверил шкафы: «Да вроде всё забрали». Ольга обежала глазами стены, как проверяющий. Марина так и не приехала — прислала видео: «Заберите мои вещи, если что-то ценное — пересылайте».
Сосед-пенсионер, дядя Костя, подошёл к ним у входа.
— Вот что… — начал, ковыряя кепку. — У матери вашей альбом был, выцвевший совсем, помню, как на помойке его нашли. Говорят, фотографии какие-то, — они мокрые были…
Ольга махнула рукой:
— Да ну, кому это сейчас нужно? Всё важное забрали, — и сжала свой чёрный рюкзак.
Молчание снова поселилось в нашем доме. Никто не спорил. Никто не смотрел друг другу в глаза. Спешили разъехаться: в такси, в самолёты, в новые города. Дом, бывший когда-то крепостью, остался просто местом — пустым ящиком, где больше никто не ищет память.
Я, быть может, ждала большего. Но нельзя вернуть то, что ушло вместе с сердцем. Память, обида, боль — растворились, как дым.
И самая крепкая нить — последняя — тихо оборвалась, оставив в этом мире не семьи, а только случайно связанных людей.