Всем привет, друзья. На связи с вами вновь Никита Карих - режиссер, основатель проекта "Режиссерский разбор". Я абсолютно убежден, что режиссер - профессия всеобъемлющая. Чтобы быть хорошим режиссером, необходимо разбираться не только в сути самой жизни, но и в целом быть культурно образованным человеком. Поэтому-то в рамках нашего проекта и существует рубрика #урокМХК, где вместе с вами мы разбираем известные картины. На этот раз поговорим о "Призвании апостола Матфея" Караваджо. А поможет нам в разборе искусствовед Наталия Кандаурова.
Автор: Микеланджело Меризи да Караваджо
Жанр: историческая живопись.
Сюжет
Иисус призывает к себе в ученики Левия Матфея, который станет одним из его ближайших 12-ти учеников (мы называем их апостолами) и одним из четырёх евангелистов (существует четыре канонических Евангелия - их авторами считаются апостолы Матфей, Марк, Лука и Иоанн). В разных текстах Левий Матфей может именоваться как Левий, Левий Алфеев (то есть сын Алфея), евангелист Матфей, святой Матфей.
Эта сцена описана в трёх Евангелиях, вот соответствующие фрагменты:
1. Евангелие от Марка: Проходя, увидел Он Левия Алфеева, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за Мною. И он, встав, последовал за Ним.
2. Евангелие от Луки: После сего Иисус вышел и увидел мытаря, именем Левия, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за Мною. И он, оставив всё, встал и последовал за Ним.
3. Евангелие от Матфея: Проходя оттуда, Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за Мною. И он встал и последовал за Ним.
Вроде бы никакой драмы, да? Позвал — и пошёл. Но есть нюанс.
До того, как стать учеником Христа, Матфей был мытарем, то есть сборщиком пошлин (в современном украинском языке таможенная пошлина называется “мыто”, а подмосковный город Мытищи именуется так, потому что в тех местах собирали пошлину с торговцев, которые волоком переправляли свой товар из Яузы в Клязьму).
Так вот, иудеи мытарей презирали. Ну, наверно, примерно так, как мы сейчас презираем так называемых “силовиков” (а к налоговикам в наши дни, кажется, относятся все же терпимее:))
Почему презирали? Во времена Христа Иудея, где разворачиваются события, — римская провинция. Мытарями работают местные люди, но собирают налоги они в пользу римской администрации — то есть в пользу язычников-оккупантов. Значит, мытари предатели. Плюс, разумеется, они превышают должностные полномочия: требуют больше, чем полагается, а потом оставляют часть собранного себе...
В евангелиях даже есть строки, которые показывают, что между мытарями и грешниками население ставило знак равенства.
Например, в Евангелии от Луки по поводу пира, который Левий Матфей, наш герой, устроил для Иисуса после призвания: “Книжники же и фарисеи роптали и говорили ученикам Его: зачем вы едите и пьете с мытарями и грешниками?”
Тоже у Луки, в притче о мытаре и фарисее: “Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь…”
Итак, драма уже в самом факте того, что Иисус берет себе в ученики мытаря. С которым, по представлениям общественности, и заговаривать не должен бы.
Чтобы сделать сюжет максимально понятным, Караваджо выкручивает контраст на полную мощность: Иисус не просто обращается к мерзкому мытарю, он спускается для этого находящуюся в тёмном подвале таверну, мрачную, сырую, с грязным окном, где за столом сидит Матфей с помощниками: видимо, рабочий день уже окончен — и они оценивают добычу, пересчитывают собранные деньги, прикидывают, сколько можно отсыпать себе в карманы... Совсем не о спасении души думают, как видим.
Персонажи
За столом — Матфей (он в чёрном берете, жестом указывает на себя самого, как бы спрашивая удивлённо: я? ты меня призываешь?). Но это первая (правда, самая распронённая) версия.
Некоторые исследователи считают, что Матфей — мужчина в очках, который вообще не видит Христа, не может оторваться от пересчитывания денег, а мужчина в берете жестом спрашивает: его? ты его зовёшь?
Мне ближе первая версия.
Каждому зрителю придётся самому выбрать Матфея на этой картине (или допустить мысль о том, что Караваджо преднамеренно сделал ситуацию такой двусмысленной).
Информация в помощь выбирающему: Караваджо ведь написал для церкви Сан-Луиджи-деи-Франчези три картины со святым Матфеем — можно сравнить, кто из двух мужчин из “Призвания…” больше похож на Матфеев с остальных полотен серии.
Другие мужчины за столом — безымянны: это помощники Матфея и нарядные охранники с оружием (ведь собранные налоги могут и отнять!).
Слева на столе у них разложены деньги, а справа - еще один мешочек с деньгами, учетная книга и чернильница.
Справа на картине: призывающий Матфея Иисус (с вытянутой рукой и нимбом над головой) и рядом с ним крупный мужчина, который закрывает собой фигуру Христа, это апостол Пётр.
Осовременивание
Как вы догадываетесь, в реальности призвание Матфея не могло происходить в римской таверне: Караваджо перенёс происходящее в понятное его современникам пространство, чтобы сделать картину понятнее, доходчивее.
Осовременивание коснулось не только места действия, но и одежды персонажей: они одеты по итальянской моде конца 16-го века. Вот, например, похожим образом одеты жулики-картёжники на другой его картине.
Только не спешите восклицать “Ай да Караваджо! ай да сукин сын!”, восхищаясь тем, что он придумал осовременивать библейских персонажей — ход, который и в наши дни кажется рискованным и вызывает если не восторг, то интерес и народные обсуждения (вот даже от того, что события снимающегося сейчас сериала по “Анне Карениной” будут происходить в современной России, некоторые поёживаются). Не изобрёл он. Так делали и до него.
Напомню, обсуждаемая картина Караваджо создана в 1599-м. А вот полотно Веронезе, датированное 1573-м.
И тема наша — пир в доме Левия (рекомендую почитать историю картины по ссылке в Вики или вот тут у меня, она смешная), а выглядит, как итальянский банкет.
На всякий случай — два слова о том, что там за пир. В Евангелии от Луки: “И сделал для Него Левий в доме своем большое угощение; и там было множество мытарей и других, которые возлежали с ними”.
(Внимание! Под словом “возлежал” не подразумевается ничего, что российское законодательство могло бы квалифицировать как “пропаганду гомосексуализма”. Имеется в виду, что на пирах пищу принимали не сидя за столом, а полулёжа. Большинство художников описанные в евангелиях застолья — а это не только пир в доме Левия, но и гораздо более популярный сюжет Тайной вечери — изображают пирующих сидящими, но некоторые пытались следовать исторической и этнографической правде и изображали их именно возлежащими).
Но вернёмся к осовремениванию. Снова Веронезе, ещё одно полотно с Иисусом — и тоже мало похоже на Иудею евангельских времён.
Или вот Питер Брейгель старший переносит евангельские события в современные ему заснеженные Нидерланды.
А ещё важно понимать, что вот это стремление сделать евангельский сюжет максимально доступным, понятным, таким, чтобы верующий легко мог поставить себя на место персонажей, не было придумкой Караваджо — это было требование времени, вошедшего в историю под названием Контрреформации. В Европе распространяется протестантизм — римско-католическая церковь вынуждена принимать меры по укреплению своего авторитета, своей привлекательности. В этом деле среди прочего ставка делается и на искусство: церковь формирует спрос на понятные, сильные, драматичные, эмоциональные образы. И тут желания церкви счастливо совпадают с возможностями Караваджо (хотя иногда он пишет настолько реалистично, что церковники еще не способны понять и принять заказ, но это уже другая история).
Я это всё не для того говорю, чтобы разоблачить Караваджо. Нет, я его обожаю, считаю гением и всё такое. Я просто хочу донести до ваших коллег-кинематографистов одну ободряющую, как мне кажется, мысль. Уже Караваджо жил во времена, когда “все мелодии спеты, стихи все написаны”. Но это не помешало ему стать революционером в живописи. Он брал общеизвестные сюжеты, прибегал к изобретённым не им приёмам, отвечал на запросы времени и заказчиков, но по-другому поставил свет, по-другому подошёл к кастингу (не побоялся звать в модели простолюдинов, тогда как художники предшествующих поколений персонажей могли писать вообще с античных статуй или искали лица поблагороднее, приукрашивали их) — и вот он результат. Словом, нет никакой необходимость ставить с ног на голову вообще всё. Чтобы произвести ошеломительный эффект, предъявить миру невиданное, достаточно сместить акценты, приправить известное и общепринятое авторским видением.
Нимб
Из предыдущих ответов уже понятно, что нимбом обозначен Иисус. Но тут вы мне вправе задать другой вопрос. А зачем Караваджо этот старомодный нимб в такой реалистичной и современной картине, ведь ещё Леонардо писал Христа и апостолов без нимбов (см. Тайную вечерю)?
Во-первых, изображать нимбы никто не запрещал. И Караваджо довольно часто использует их в своих картинах. Тонкие и изящные, они эффектно смотрятся в его фирменной безразмерной тьме. Сквозь закрытое промасленной бумагой окно таверны не в силах пробиться солнечный свет, а Иисус сюда “пробился”. Казалось бы, эта тёмная забегаловка — максимальное неподходящее место, где мог бы воссиять нимб. Но ведь эта картина как раз о том, что Иисус и свет, который он несёт, может явиться куда угодно и к кому угодно.
В картинах Караваджо слишком много бытового, жизненного, так что нимбы напоминают, о чём на самом деле речь, возвращают мысли зрителя к сути, собирают образ в единое целое.
Хочу обратить внимание ещё на одну важную деталь на картине “Призвание святого Матфея”. Но сначала давайте посмотрим другую его картину с нимбами — “Мадонна и Младенец со святой Анной”.
Там Богоматерь вместе с Иисусом топчут змею. Попирающая змею Мадонна — изобретённый задолго до Караваджо образ: Мадонна в нём трактуется как новая Ева, которая побеждает змея и “обнуляет” грехи человеческие. А в картине “Призвание святого Матфея” Иисус изображен как новый Адам, который пришёл искупить первородный грех человечества. Как мы это понимаем? Следите за руками!
В призывающем жесте Иисуса Микеланджело Меризи да Караваджо цитирует своего тёзку Микеланджело Бунарроти:
рука Иисуса на картине Караваджо — это (в отзеркаленном виде) рука Адама со знаменитой фрески Микеланджело.
Композиция
В 1970-х Мартин Скорсезе снимал “Таксиста” — и обсуждал со сценаристом фильма Полом Шрёдером, какими будут свет и тьма в фильме (многие сцены там ночные, уж не говоря про мрак сюжета), а тот посоветовал ему посмотреть картины Караваджо (ну да, это тот самый Шрёдер, чей “Холодный расчёт” прямо сейчас идёт в прокате и который в этом “Холодном расчёте” тоже цитирует “Сотворение Адама” Микеладжело).
В общем, с тех пор Скорсезе — самый большой поклонник Караваджо, его резкого света и композиций, которые показывают на полотне кульминационный момент, само действие, а не ходят вокруг да около. А я теперь, когда вижу святого Матфея с картины Караваджо, вижу ещё и Роберта де Ниро и слышу его знаменитую фразу из “Таксиста”: “Ты со мной говоришь?”.
Скорсезе — не единственный поклонник Караваджо в кино. Его картинами вдохновляется Джеймс Грэй. Тарсэм Сингх говорил о своём фильме “Война богов: Бессмертные”, что это боевик в стилистике Караваджо. Что они там находят? Что и мы там видим такого, что квалифицируем как кинематографичность?
Во-первых, пресловутый драматичный свет. В “Призвании святого Матфея” мы можем предположить его источник (открытая дверь), но чаще всего караваджиевский свет искусственный, будто в театре прожектором высветили нужных персонажей, давая таким образом понять зрителю: срочно смотри сюда — вот здесь и сейчас будет самое интересное, самое главное!
Конечно, такой прорезающий тьму свет — это излюбленный приём Караваджо, который он использует и в других своих работах. Но использует не только “для формы”. В нашей картине приём работает ещё и на актуализацию знания верующего зрителя о том, что свет — символ Иисуса Христа (в Евангелии от Иоанна об Иисусе: “свет пришел в мир”).
Помните, мы не могли решить, кто из двух мужчин Матфей — и я выбрала мужчину в чёрном берете, указывающего на себя? Этот выбор мне подсказал ещё и свет: если провести дальше чёткую линию, которая делит стену таверны на тёмную и светлую части, то линия упрётся как раз в выбранного мною Матфея, а не во второго кандидата, который в очках.
Во-вторых, у Караваджо очень живая, естественная композиция. Главные герои рассматриваемой нами картины не стоят в центре в пафосных позах, не выставляют на показ свои исполненные высоких чувств лица. Иисус только вошел и стоит там, где и положено только вошедшему, Матфей только оторвался от своих дел и не успел пока даже с недоумением справиться. Один из охранников вообще сидит к нам спиной — так, как сидел бы парень в таверне, не ожидающий, что на пороге сейчас появится сын божий. И пётр суетится, совершенно не заботясь о том, что из-за него мы не можем рассмотреть Христа! Картина выглядит так, что хочется “промотать” изображение немного назад и вперёд, чтобы узнать, что было, что дальше и чем кончится всё это кино.
Послесловие
Что посмотреть, если заинтересовал Караваджо? Кроме работ уже упомянутых режиссёров, я бы порекомендовала документальные фильмы об искусстве британского искусствоведа и арт-критика Вальдемара Янушчака. Любые хороши. Но если хотите начать с Караваджо — ищите его мини-цикл “Барокко! От собора святого Петра до собора святого Павла”: в первой серии там как раз много Караваджо. А если хотите увидеть, как знаменитые полотна Караваджо оживают на экране, а моделей художника изображают Тильда Суинтон и Шон Бин, вам нужен художественный фильм “Караваджо” Дерека Джармена.
И ещё. В России есть картина Караваджо, можно при случае взглянуть. И, кстати, стена и падающий на неё свет на этой картине очень похожи на то, что видим на полотне “Призвание апостола Матфея”.