(начало книги, предыдущая часть)
Часть 32
1916 год. Миротворческая миссия мадемуазель Васильчиковой.
Цацки с камешками
То, что в дом генерала Стромилина звонили с завода, не было чего-то необычного, но с другой стороны, имелся в наличии факт, того, что инженерный персонал или местный военный руководитель, отвечающий за это место, были виновны в предательстве военного времени с делом о почтовых голубях. Во всяком случае, звонок был серьезной и непростительной ошибкой заводского оператора аппарата Морзе, который должен был знать, что начальника охранного отделения нет дома.
Я на минуту задумался о маленьком тульском сейфе, стоявшем рядом со шкафом, в котором была спрятана телеграфная аппаратура, и решил исключить его из своих поисков.
Сейф – это естественное и очевидное место, где могут находиться ценные и важные вещи, но агент разведки, работающий против своего собрата, неизбежно испытывает к нему недоверие. Сама очевидность сейфа как тайника давала такую рекомендацию, хотя такая логика не обязательно применима к любому предмету, просто выделяющемуся в какой-либо комнате. И тут, глядя на диван, на котором лежало тело жандарма, я заметил нечто любопытное.
Почему-то на деревянной резьбе на правой передней ножке дивана проступала маслянистая полоса? Наклонившись, я постучал по центральному цветку в резном узоре маленьким тупым, приглушенном войлоком молотком из моих инструментов взломщика, и услышал, как дерево отдается глухим эхом. Это был, без сомнения, искусно сконструированный «мебельный сейф» с тонкими стальными рамами, предназначенный для хранения некоторых особо секретных документов, доверенных начальнику охранного отделения.
Я почувствовал, что наткнулся на цель своего визита. Взглянув на наручные часы, я стащил бесчувственного жандарма и дотащил его по полу до пыльного стального шкафа-картотеки у стены.
Затем быстрыми сильными ударами своего мягкого молотка расколол декоративную деревянную обивку на ножке дивана и, обнаружив тройные рифленые замки крошечного сейфа внутри, посыпал полости красным термитом и порошкообразным магнием. Затем я чиркнул спичкой и, когда шипящие вспышки зарядов превратились в тонкий дым, обмазал тлеющее дерево вокруг дыры горстью пропитанного уксусом песка. Сильный жар не только разрушил замки, но и обнажил стальной цилиндр от четырех до пяти дюймов в диаметре.
В сейфе, завернутые в папиросную бумагу, лежали часы с драгоценными камнями, два кольца с бриллиантами, набор платиновых запонок и тайное письмо, отправленное из известного отеля в Амстердаме, Голландия. Автором письма был Майнхеер ван дер Брок (майор фон Лауэнштейн), в котором директор германской разведки информировал генерала Стромилина, что фрейлина Васильчикова, интернированная в настоящее время из Германии, возвращается в Петербург через Финляндию. С несколько необычной игривостью мой германский руководитель; предлагал отметить возвращение домой этой сударыни пиротехническим представлением, подобно тому, как это полагается приезжающим королевским особам! Затем, вернувшись к своему обычному деловому тону, майор фон Лауэнштейн осведомлялся, дала ли недавно введенная почтовая голубиная служба между иркутским золотоплавильным заводом и Сохондо удовлетворительные результаты. Начальник германской разведки напомнил генералу Струмилину, что Берлинское верховное главнокомандование ожидало, что Игнатиус Граек, он же «Ворон», взорвет туннель к западу от Яблоневого хребта одновременно с известием о том, что группа русских пацифистов под руководством Сергея Долина успешно разрушила Транссибирский железнодорожный мост через Енисей. Поскольку миссия мадемуазель Васильчиковой в Санкт-Петербурге была частью большой пацифистской кампании в придворных кругах, германские интересы требовали, чтобы Япония была отрезана от России. Последняя страница письма содержала типичное разведывательное задание и имела отношение к герру Удерхоффу из гостиницы «Коммерческая». Суд над последним должен был быть тактично перенесен, а члены небольшой организации владельца гостиницы оставлены на свободе с целью, в конечном счете, обеспечить полезных козлов отпущения, которых можно было бы передать расстрельной команде.
Поначалу у меня возникло желание сунуть письмо в карман, но несколько секунд раздумий показали невозможность этого. Перехват письма автоматически разрушил бы заговор, а для этого время еще не пришло. Генерал Стромилин имел влиятельных друзей в Петербурге и мог выпутаться из ситуации, представив дело так, будто рассматриваемый документ являлся не более чем инструментом контрразведки. В любом случае, какое я имел право вламываться в дом генерала? Мой начальник, генерал Батюшин, не был всесилен, и с его репутацией приходилось считаться.
Комната вдруг показалась мне неприятно холодной, а слюнявое бормотание жандарма с кляпом во рту у шкафа с картотекой - опасно громким. Когда я, не шевелясь, прислушался, для моего нервного воображения это бормотание показалось таким же, как и крики ночного сторожа, зовущего на помощь снаружи, за занавешенным эркером, и нарастающий шум и гомон. Я убрал драгоценности из сейфа в карман и положил письмо майора фон Лауэнштейна обратно в цилиндрический тайник. Наконец, по внезапному озарению, я добавил немного дополнительного штриха к этой сцене, сделав три или четыре реалистичных пореза своей фомкой вокруг замка одной из папок. Я погасил свет и, стоя у окна, дождался затишья в поднявшемся ветре, прежде чем выскользнуть наружу и скрыться в густой тени, отбрасываемой группой карликовых сосен.
Благополучно перебравшись через садовую ограду я остановился, чтобы убедиться, что все чисто, в этот момент послышались грубые голоса и хруст снега под полицейскими сапогами, тяжело ступающими по утоптанной дороге. Полуночный ангарский патруль возвращался с понтонного моста! Было уже слишком поздно пытаться бежать, и очень быстро, ослабив пояс своей лапачи, я вырыл в снегу ямку и присел на корточки. Через несколько минут меня окружила толпа пьяных полицейских, и мне пригрозили тремя месяцами каторжных работ за нарушение санитарных правил. Очень кротко я пробормотал на местном наречии, что мой желудок ослабел от глистов, а в качестве дополнительного эффекта я сопроводил свои жалобные мольбы яростным почесыванием тела.
Сержант, командовавший патрулем, оборвал меня грубым смехом и приказал отвести на ближайшую станцию, хотя бы для очистки и дезинфекции.
Жандарм, которому я был поручен, был человеком, не любившим своего дела, но хорошо знавшем переулки, где можно раздобыть дешевой картофельной водки. Однако в тех же переулках, несмотря на внешнюю маску безразличия и отстраненности, жители не испытывали никакого уважения к полицейской форме, и для них, независимо от их расы, заключенный был другом.
Когда мы оказались на Шалашниковской улице, где прогнившие деревянные аркады тускло освещались красными фонарями в окаймлении множества красивых нижних юбок, я увидел двух мужчин и женщину, стоящих в темном дверном проеме. Когда мы подошли, я услышал, как женщина быстро заговорила на уголовном жаргоне, и уловил слово «фараон», означающее спрятанный нож. Мой сопровождающий слегка напрягся, и его рука крепче сжала мою.
Я решил действовать сам и, резко развернувшись, ударил жандарма чуть ниже гортани, завершив удар наотмашь сильным ударом, который пришелся во что-то мягкое. Человек рухнул без единого звука, и несколько темных фигур тут же утащили его под прикрытие какого-то дома.
Я последовал за ними и, перекинувшись несколькими словами с хозяином этого района - гигантским человеком с кулаками размером с окорока, спас полицейскую ищейку от той судьбы, которую готовил ему хриплый гул голосов. Вместо этого мой бессознательный похититель был лишен мундира и сапог и брошен в сточную канаву, защищенный от дождя и холода моим рваным лапачо и также украшенный моей нищенской шапкой, маской и фальшивой бородой.
На следующий день рано утром, в своей новой роли, я стоял на углу Первой Солдатской улицы, ожидая, когда проедет поток машин.
Вскоре мимо поспешно прошла группа полицейских в форме, и я услышал, как сержант нецензурно жаловался дежурному офицеру, что какой-то столичный негодяй гастролер (вор-домушник) прошлой ночью ограбил дом начальника охранного отделения. Жандармский офицер, случившийся при этом, увидев меня, остановился и сделал мне знак подойти к нему.
Затем я получил приказ сопровождать офицера в реквизированной тройке саней до резиденции генерала Стромилина, где меня отпустили с кратким предписанием вернуться обратно на пост. Уходя от места моего недавнего подвига, я внутренне смеялся от иронии ситуации.
Я взял остякские сани и поехал к себе домой на Третью Солдатскую улицу. Там мой хозяин Нечипор, который, как скупщик краденного, был по необходимости тактичным и понимающим человеком, протянул мне еще несколько официальных телеграфных бланков, не задавая лишних вопросов:
— Ты это, не думай, твои цапки с камешками продавать в Иркутске не будем, мы их за границу отправим, там купят,- сообщил казак
— Хорошо, Нечипор, так-то лучше будет.
Теперь пришло время заняться донесением. На подготовленном телеграфном бланке я отправил второе донесение генералу Батюшину, и через некоторое время получил довольно запутанный ответ, зашифрованный сложным шифром, созданным «Д.13», помощником начальника личной охраны двора Его Императорского Величества.
Мадемуазель Васильчикова, как я узнал из сообщения, была предводительницей группы «П» петербургских пацифистов, к которой принадлежал и генерал Стромилин. В ней состояло около трехсот человек, в основном мужчины. Германская разведка в действительности не интернировала мадемуазель Васильчикову, во время пребывания в Германии она находилась в резиденции Великого герцога Гессенского в Дармштадте. Сама молодая женщина не представляла настоящей опасности с точки зрения своего интеллекта, но ее способность причинять вред заключалась в том, что она служила марионеткой в руках майора фон Лауэнштейна. Генерал Батюшин, обещая мне всяческую помощь, дал понять, что немедленный арест генерала Стромилина, начальника иркутского охранного отделения, технически невозможен, так как мой шеф нацелился на разоблачение всей группы «П». Наконец, так как это дело не по силам для меня одного, генерал Батюшин послал десять агентов в деревню близ Яблоневого хребта, а еще шестерых - в Енисейск.
В самом конце письма прозвучала поразившая меня совершенно неожиданная человеческая нота, когда мой шеф напомнил мне, что он не хочет, чтобы я числился в списке пропавших без вести.
Однако моя главная забота заключалась не в том, чтобы снизить риск для меня самого. Я думал, скорее, о путях и средствах, с помощью которых можно было бы проникнуть в тщательно охраняемый и таинственный Иркутский золотоплавильный завод, с которого ушло в кабинет Стромилина перехваченное мной важное сообщение, касающееся почтовых голубей.
Все еще размышляя над этой проблемой, я, в конце концов, заснул, когда уже начало рассветать. И спал крепко и спокойно, несмотря на духоту крошечной комнаты и кровать, полную клопов.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
