Интервью с Каримой Вахабовной Ахметовой – Катей Савельевой – волонтером, одним из организаторов гуманитарной помощи на СВО, женой бойца СВО.
— Здравствуйте, Карима! Расскажите немного о себе, пожалуйста.
— Здравствуйте. Меня зовут Ахметова Карима Вахабовна, но друзья, знакомые меня называют Катей, я больше известна как Катя Савельева. Мне в следующем году исполнится 40 лет. У меня дочка, ей 16 лет, муж на СВО. Есть собака. Всю свою жизнь я работаю в салоне красоты. У меня свой салон в Санкт-Петербурге, в Шушарах. Работаем более 6 лет, оказываем услуги маникюра и косметологии, получили лицензию на медицинскую деятельность.
— В одном из интервью Вы рассказывали, что некоторые сотрудники и клиенты Вашего салона красоты не выдержали того, что Вы собирали гуманитарную помощь прямо в салоне. Чего именно они не выдержали, на Ваш взгляд? Физического дискомфорта какого-то, или им было морально тяжело и они не хотели видеть напоминания о том, что пока они живут обычной жизнью — на фронте каждый день воюют и погибают наши ребята?
— Да, у меня салон, изначально, когда ко мне обратились врачи из питерских госпиталей, была первая «волна» тяжелых раненых, попросили помочь с памперсами. Памперсы — это достаточно объёмная номенклатура. Я у себя в соцсетях написала, что нужны памперсы в реанимацию, потому что ребят везут, а родственников найти не можем, по крайней мере, быстро. И мне люди начали приносить памперсы прямо в салон, в большом объеме, меня знают давно и мне доверяют. Я вообще помогаю людям уже очень много лет, являюсь волонтером группы помощи детям и пожилым людям.
Написала пост, думала, разовая будет акция — отвезём, поможем. А получилось так, что нет ничего более постоянного, чем временное. 25 сентября исполнилось ровно два года, как мы открыли первый сбор на памперсы для военного госпиталя, отделения реанимации. Сначала всё было нормально, потом сотрудники мои, которые сейчас уже не работают, начали мне высказывать претензии, что много вещей и людям это не нравится. Я стала говорить, что если людям это не нравится, то вы объясните, что у нас директор помогает раненым бойцам СВО. На самом деле, думаю, тут проблема была даже не в клиентах салона, потому что они как ходили — так и ходят, как помогали — так и помогают. Проблема была в самих моих сотрудниках. Мы с ними благополучно расстались. Осталась у меня сейчас одна девочка. Она сама медик, работает в клинике и у нас, косметологом. И две девочки — мастера по маникюру. Они полностью разделяют мои взгляды. Точно также помогают фронту. У одной из наших сотрудниц на СВО погиб племянник.
— Как думаете, то, что люди не торопятся помогать фронту — это какой-то эгоизм? Страх? Или безразличие?
— Это не страх, не эгоизм. Это безразличие. Понимаете, мы привыкли так жить, для себя — мне надо, мне должны все помогать, а этим пусть кто-то другой поможет. И тут вопрос для меня очень болезненный. Потому что я для себя лично никогда не попрошу помощи. Но если надо кому-то помочь со стороны — я могу обить все пороги. Есть такие люди, которые считают, что им все обязаны помочь, а когда кому-то ещё надо оказать помощь — я самый бедный и несчастный. И таких людей не исправить, не изменить. Их просто надо обходить стороной, искать единомышленников и идти своим путём, таким, каким ты его видишь. Они всегда будут. Я их называю «потребители». Знаете, бывают такие рыбы-прилипалы — к киту прилипнут и тащатся. Таких надо стараться от себя отталкивать и помогать только тем, кому действительно нужна помощь. За столько лет, сколько я занимаюсь благотворительностью, конечно, уже научилась отделять зёрна от плевел.
— Ваш волонтерский путь начался много лет назад. Вы рассказывали, что всегда помогали нуждающимся. Вы объявляли о сборе для раненых бойцов в госпиталях, на которые откликнулась масса людей, и Вам удалось собрать помощь для 4 госпиталей. Как Вы думаете, это произошло потому, что люди Вас давно знают и доверяют?
— Да, я написала пост у себя в запрещённой сети Instagram, что ко мне обратились за помощью, что везут очень много раненых ребят. Есть такой благотворительный фонд — «Добрый слон», вот как раз у них я и являюсь волонтёром. Тогда я директора фонда попросила: «Наташа, у тебя же много людей, которые хотят помочь. Ну, может быть, ты напишешь у себя, что вот сейчас я собираю памперсы». В том, что у нас сейчас такая аудитория, моей личной заслуги никакой. Я до сих пор благодарю благотворительный фонд «Добрый Слон», который о нас тогда написал, и люди стали помогать бойцам! Конечно, я со всеми знакомилась, общалась по телефону. Это было не просто — когда тебе в день звонит по 40-60 человек, и все пытаются понять, настоящий ты или просто пытаешься набить свой карман. Это, конечно, колоссальная работа – донести до людей, что ты просто хочешь помочь. Кто-то из интереса сначала начал помогать — ну, украдут там мои 100 рублей — не украдут. А сейчас люди понимают, что я очень большую часть вкладываю в это и своих финансов. И что единственное, что я от всего этого мероприятия хочу — просто помочь нашим ребятам, которые попали в сложную ситуацию. Ведь как иначе-то?
— Вас воспитывала бабушка, которая привила Вам желание спасать, быть неравнодушной и привычку не проходить мимо чужой беды. Свою дочку Вы также воспитываете? Она Вам помогает?
— Бабушкой я воспитывалась, потому что меня мама передала бабушке, когда мне было 4 месяца. И меня воспитывали бабушка и прабабушка. Прабабушка моя в годы войны в полях помогала раненым, оказывала им первую медицинскую помощь. Бабушка, естественно, выросла в послевоенной многодетной семье.
Я видела, как они живут. Бабушка помогала всегда и всем. Ну и я также. Дочка у меня еще в школу не ходила, а мы с ней уже ездили по детским домам, по домам престарелых. Сейчас, конечно, у неё пубертат, но все равно я стараюсь её привлекать. От её класса дети, хотя они уже в 9-10 классе, пишут письма на фронт. Иногда она приходит мне помогать собирать аптечки. Она постоянно ходит на «Вайлдберриз» и «Озон», забирать гумпомощь. Но я её не заставляю. Я всегда говорю, что, «если есть желание — я всегда буду рада твоей помощи». Потому что человек к этому должен прийти сам. А заставлять её помогать кому-то — это утопическая ситуация. Она должна сама захотеть, потому что заставить делать такое невозможно.
— А с детьми Вы как-то пересекаетесь в своей волонтёрской деятельности?
— Конечно, у меня всё началось с детей. Я лет 13 назад занималась скрапбукингом, делала открытки ручной работы. Это было моё хобби. Так получилось, что у меня оказалась большая партия бумаги для скрапбукинга. И я подумала: «Ну зачем мне столько?», и решила поделиться – думала, может, каким-то детским домам, приютам это будет интересно. Мне все тогда отказали. Единственные, кто согласился взять — фонд «Добрый Слон». Но они сказали: «Мы это возьмём, но ты только приезжай, научи». Так всё и пошло-поехало. Сначала я очень боялась, думала: «Там же брошенные дети, как я поеду?», а потом знаете – приехала и была очень удивлена — это просто обычные дети, они всегда очень радовались мне.
Много лет я ездила по детским домам, проводила мастер-классы, в благотворительных выставках участвовала… Конечно, с детей всё и началось — даже сейчас, когда мы помогаем фронту, у нас есть школа-интернат в Зугрэсе, где мы помогаем детям-беженцам, деткам с аутизмом. У нас есть в Санкт-Петербурге реабилитационный центр для детей с ДЦП — и там помогаю, потому что как детям-то не помогать? Дети – это важно. Просто сейчас очень большая часть моих личных сил уходит на фронт.
— Расскажите, пожалуйста, нашим читателям, что такое СЭП. Многие действительно обходят вниманием подобные вопросы.
— СЭП — это станция экстренной помощи, так сказать — первый эшелон. Ребята, допустим, пошли на штурм, отправили малую группу. В них «прилетает», снаряд, дрон, кто-то пострадал. Все пострадавшие и раненые называются «300». Погибшие – «200». Когда кого-то ранило, ребята по рации сообщают: «У нас 300». Тогда выдвигается эвакуационная группа. Эвакуационная группа находится где-то в 5 километрах от линии боевого соприкосновения. Выезжают медики, военные водители с этого СЭПа. Они забирают раненых и везут их к себе, оказывают помощь — тампонада, обезболивающие уколы, перебинтовать, перевязать, экстренно доставить в госпиталь… Их работа заключается в том, чтобы как можно быстрее эвакуировать раненого.
— Изначально Вы помогали, в основном, только медикам, а позже начали оказывать помощь как мирным, так и военным. На что, на Ваш взгляд, сложнее собрать средства?
— Да, мы помогали медикам и до сих пор, конечно, в основном помогаем именно им. Мирному населению сейчас помогаем в Курской, Белгородской области. Никогда не знаешь, на что люди активнее захотят помогать. Вообще, конечно, на бинты помогают лучше. А кто-то мне пишет: «Катя, а я вот вообще не хочу, чтобы их ранило. Давай я снарягу буду покупать». Я говорю: «Ну давайте». Распыляться на всех — это очень тяжело. Мне сейчас госпиталь пишет: «Катя, нам нужны лекарства!». И тут же мне ребята пишут: «Катя, нам нужны рации!». Тут же мирные пишут: «Катя, нам еда нужна!». И я думаю — а как я должна вообще выбирать? Я что, Господь Бог? Я всегда пишу на канале, обо всех. И всегда пишу, что вот этим нужна помощь, вот этим и вот этим… И люди, которые переводят деньги, они пишут, что вот это — врачам, а это — солдатам, это — именно в госпиталь, а это — именно на Петю, которому нужна инвалидная коляска… Я просто никогда не потрачу деньги, которые, допустим, на инвалидную коляску, на рации. Но часто люди мне пишут: «Катя, решай сама, куда ты потратишь эту сумму». Тогда я оставляю выбор за собой, так как если мне на инвалидную коляску не хватает 2000 — конечно, я добавлю, и мы закроем сбор. А если у меня не хватает на рации и на инвалидную коляску — то я подожду, на какой сбор раньше переведут необходимую сумму. Но это всегда очень сложный для меня лично выбор. Часто я добавляю просто свои деньги и закрываю эти сборы. Это очень частое явление.
— В прошлом году Вы говорили, что начали заниматься этой деятельностью даже не в поддержку СВО, а в поддержку именно солдат. С тех пор что-то изменилось?
— Ничего не изменилось. Я помогаю солдатам, помогаю врачам, помогаю людям. Понятно, что мы поддерживаем специальную военную операцию, но мы поддерживаем именно людей, которые принимают участие в этой специальной военной операции. Это, в первую очередь, наши мальчишки, которые отдают свои жизни, здоровье, свою молодость, свои лучшие годы. Я поддерживаю именно людей.
— Вы говорили, что на СВО встретили своего супруга. Он медик? Чем он занимается, как Вы познакомились?
— Да, со своим супругом я познакомилась в медицинском чате. Я искала антидот от химического оружия. И написала в чате, где именно медики, задала вопрос: «Как считаете, поможет ли данный препарат от такого-то рода ранений?». И единственный, кто в этом чате ответил, был мой, как потом оказалось, будущий муж. Написал мне какую-то ерунду. Я его послала куда подальше, потому что не люблю по всяким глупостям общаться, когда решаются серьёзные вопросы. Но он потом извинился и написал, что он врач, учился на педиатра. Но сейчас он на СВО, а до этого был в Сирии. И очень грамотно меня проконсультировал по вопросам, связанным с медициной, в том числе — по наполнению тактических аптечек, которые мы отправляем на фронт. Мы сами шьем аптечки, подсумки. И мы с ним стали общаться. Он очень на многие мои вопросы по медицине ответил, вплоть до толщины катетеров.
Когда я спрашивала, что им нужно, он всегда писал, что у них там всё есть, со снабжением всё нормально. Иногда просили маскхалаты, носилки, рюкзаки медицинские… Мы общались, потом его ранило и он попал в госпиталь в Санкт-Петербурге, где я ему помогала. И как-то, знаете, так само собой получилось, что я поняла — это — мой человек. Абсолютно одинаковые взгляды на жизнь, у него нет ко мне никогда никаких вопросов, когда, допустим, он приезжает в отпуск, а мне звонит и пишет огромное количество мужчин с фронта, с просьбами помочь, проконсультировать, передать. Он понимает, что это моя жизнь, что я помогаю людям и никогда не стану другой. И пока я жива, пока позволяют мне силы, здоровье — я буду помогать людям. Он меня абсолютно в этом поддерживает. Поэтому я понимаю, что с этим человеком могу спокойно встретить старость.
Он сам у меня абсолютно такой же. Он там тоже всех спасает, ребят вытаскивает, помогает всему своему подразделению. Даже если не получил человек ранения, а он знает, что у данного водителя военного травма позвоночника, его надо положить, допустим, в реабилитационный центр или санаторий — он тоже этими вопросами занимается. Мы с ним на одной волне. Поэтому, конечно, так и получился у нас с ним семейный союз. Вот сейчас опять к нему поеду. Езжу к ним туда раз в два месяца, отвожу на медбаты медикаменты. А он у меня находится в разведбате, санинструктором. И туда привожу ребятам переданные от людей всякие сладости, провизию, какие-то необходимые препараты. То спальников отвезу, а вот сейчас — баню подарили, везу её на разведчиков.
— В одном из интервью Вы говорили, что самая большая проблема при работе с гуманитарным грузом — логистика. Бензин и другие дорожные расходы порой стоят дороже самого груза. Нашлись ли с тех пор какие-нибудь транспортные компании, которые взяли бы логистику на себя? Или эта проблема до сих пор актуальна?
— Вы знаете, Господь просто помогает фронту нашими руками. Всё, что делается — делается Вселенной, высшими силами. Недавно у меня было интервью по данному вопросу и после него ко мне обратились военные. Сказали: «Катя, а в чём проблема? У нас вообще-то военные «КАМАЗы» на СВО ходят постоянно». И после этого мне военные сами стали предоставлять «КАМАЗы». То есть, я собираю гуманитарную помощь, а от нашего Ленинградского военного округа командир отправляет ко мне машину, куда мы загружаем гуманитарную помощь. Причем гуманитарную помощь я собираю не только в Санкт-Петербурге, но и в Москве.
Мы загружаем в Питере, потом машина, допустим, доезжает до Москвы, мы там её дозагружаем. И сейчас в основном вся логистика у меня происходит военными «КАМАЗами». Ещё компания «Кит» даёт благотворительным фондам возможность перевозить гуманитарные грузы бесплатно, вот как раз «Добрый Слон» написали на меня доверенность и теперь на Курск, Белгород, Ростов, Москву я могу бесплатно отправлять 10 кубов в месяц. Вопрос логистики решился.
— Расскажите о Вашем канале «Сердце тыла».
— Канал «Сердце Тыла» настроен именно на помощь участникам СВО, медикам, которые принимают участие в СВО. Когда-то мы с девчонками его еще только начинали, но не все выдержали. Понимаете, я не самый простой человек. Со мной достаточно сложно, потому что я сама выкладываюсь на 100% и очень требовательна. Я считаю, что если ты администратор канала, который помогает — ты должен помогать. Все то время, что мы помогаем — у меня есть очень большая моя помощница – Екатерина, админ канала. А также есть ещё люди, уже сложившийся коллектив. Я пишу: «Нужна помощь в подготовке груза, в разборе груза, куда-то что-то отвезти, привезти по городу». Есть определенный костяк, который, собственно говоря, и является сердцем тыла. Те люди, которые вместе со мной помогают фронту, госпиталям. Сейчас вот обратились — помочь ремонт сделать, в будущем реабилитационном центр для колясочников. И тоже из «Сердца тыла» мужчины присоединились — ездят, кто что умеет — кто сантехник, кто электрик, кто строитель — делают сейчас ремонт в этом центре.
Как только закончится СВО, я напишу об этом на канале и пойду дальше, помогать детям. Потому что, наверное, мы будем помогать и в моментах реабилитации, но в приоритете у меня опять будут дети. Потому что дети — это наше будущее. И я буду также помогать волонтерам, как помогала в фонде «Добрый Слон». Что умею — то и делаю. Умею какие-то поделки делать по мелкой моторике — точно также буду ездить к детям по выходным и проводить мастер-классы.
— Кто входит сейчас в Вашу команду? Чем обычно занимаетесь?
— Как я уже сказала, в команде у нас медик Екатерина, я и просто наши единомышленники. Кто может, тот что-то делает. Есть люди проходящие и уходящие, которые помогают — кто-то постоянно, кто-то периодически.
— Куда Вы чаще всего ездите из новых территорий? Были ли в Курской области после нападения ВСУ?
— В основном я езжу на Запорожье. Нет, в Курской области я не была, потому что туда поехали вообще все волонтеры, кому не лень. А я считаю, что помогать надо именно не тем, что ты приехал, а помогать нужно тем необходимым, что людям нужно. Мы для себя решили сэкономить на логистике и просто заказывали на «Озоне», на «Вайлдберризе» необходимые позиции в Курск. Потом ребята из НИИ Плеханова, из Москвы, собрали большое количество гумпомощи, передали мне на Питер. Я военными «КАМАЗами», «КИТом» отправляла это всё на медиков, на гражданское население. Мы сами здесь собирали гумпомощь, я её тоже компанией «КИТ» отправляла. В моём понимании помощь — это бесплатно отправить то, что необходимо. Поэтому в Курск я не ездила. Езжу на Запорожье, потому что там, куда я езжу, во-первых, находится мой муж. Во-вторых, это 6 километров от линии боевого соприкосновения, туда мало кто доезжает из волонтеров. Там в Токмаке наши медбаты, кому мы помогаем. Туда, конечно, я еду. Отправить туда бесплатно такой объем, который я доставляю, пока не получается. И это Южный военный округ, а «КАМАЗы» мне даёт наш Ленинградский военный округ. Поэтому туда у меня логистика не настроена, я езжу сама. Это гораздо дешевле, чем оплачивать транспортную компанию.
Объём большой всегда, а даже если кто-то и едет туда из волонтеров — они везут своё своим. У меня нет «своих», они все мои. Все, кто обращается — мои. Но я всегда пишу, что я не обещаю, потому что я — не Господь Бог, не Министерство финансов, и, конечно, у нас есть уже подразделение, с которым мы давно общаемся. Есть возможность поддержать какие-то другие полки, другие подразделения – конечно, мы их поддерживаем. Но в приоритете — где именно медики, медбаты. И даже когда я еду к мужу, я везу в медбаты помощь даже не в его полк. Но я знаю, что там им очень нужна наша помощь медикаментами, расходниками.
— По Вашему мнению, люди Донбасса отличаются от тех, кто живёт в Москве, Санкт-Петербурге? Они же столько пережили и при этом не сломались.
— Насчет жителей Донбасса — я очень мало общаюсь с мирным населением. В основном общаюсь с военными. Но те жители Донбасса, с которыми я общаюсь, они, конечно, отличаются. Человек, который увидел войну, всегда будет отличаться. Люди абсолютно разные — есть добрые, позитивные, а есть те, которые тоже пытаются что-то своё отщипнуть. Поэтому если даже я передаю какую-то помощь на мирное население, то это опять же — либо госпиталя, либо детские дома. Чтобы на мирное население собирать — я не собираю. Бывает, что обращаются: «Кать, там надо семье помочь» — какой-то конкретной семье. Была у меня одна семья — там мама болела. Я её привезла в Санкт-Петербург, выбила ей квоту, ей удалили опухоль, и она сейчас, слава Богу, жива, своих двоих деток воспитывает. Прекрасная женщина, у них замечательная семья. Я очень рада, что смогла сделать то, что сделала. Но это единичные случаи.
— Граждан Украины много лет накачивают ненавистью к нам и вообще ко всему русскому. Как Вы думаете, мы сможем как-то это преодолеть? Что делать с этой ненавистью?
— Мы эту ненависть никогда не искореним. Никогда. Я думаю, это невозможно. Но это только моё личное мнение. И это не значит, что это истина в последней инстанции. По мне — нет, их не исправить, никого.
— Как Вы считаете, что такое патриотизм? И как молодежь научить думать о своей стране, о своей Родине?
— По поводу патриотизма – это, в первую очередь, семья. Семья должна объяснять ребёнку, что такое патриотизм. Я, допустим, воспитывалась в такой семье, где 9 мая было важнее вообще любого другого праздника. И всё своё сознательное детство я слушала, как надо любить, защищать Родину, что такое Родина, почему мы её должны любить, что такое Россия. Ведь Россия в первую очередь — это люди, менталитет. И если мы в семье ребенку объясняем с детства, что лучше, конечно, в Турции отдыхать, сапоги итальянские носить, стейки какие-то американские есть, то о каком патриотизме мы вообще можем говорить? Ни о каком. Когда я росла, мне говорили, что вот это — наше, отечественное. Да, я своего ребенка воспитываю по-другому. Я понимаю, что у нас нет ресурсов, ведь как мне объяснить ребенку, сказать: «Давай мы тебе купим пальто фабрики «Большевичка»!». Она мне скажет: «Мам, ты что? Ку-ку? Какая «Большевичка»?». Просто разрушили мы всю лёгкую промышленность, всё сельское хозяйство. Конечно, сейчас сложно объяснить ребёнку, что наше что-то лучше, потому что, по факту, нашего-то ничего и нет. Я думаю, нам нужно как-то возрождать промышленность, и только тогда мы можем дальше говорить о патриотизме. А так любить Россию просто за берёзку – сложно. Я всё своё детство слушала, как у нас хорошо – луга, поля, что-то ещё. Я люблю свою семью, люблю ту Родину, которую преподносила мне моя семья. А сейчас, когда у нас мечты о Мальдивах, «Бентли» у детей – сложно, конечно, с патриотизмом. То, что они сейчас в школах гимн слушают –молодцы. Я объясняю своему ребенку немножко по-другому, но, опять же, это моя семья. И я объясняю, что мы Родину должны любить только потому, что здесь наши предки, у нас такая религия, у нас наш дед был вот такой-то. Но это же не все так.
— Расскажите, пожалуйста, о том, как Вам удалось найти родственников раненых бойцов, проходящих лечение в госпиталях Санкт-Петербурга.
— Вы будете смеяться — я приехала в госпиталь, куда меня попросили съездить. Там боец один, лежит без сознания. Я приехала, он там весь уже в пролежнях. Он недавно, кстати, скончался, Лёша. И рядом ещё один лежит, у него нету полчерепа. Я спрашиваю: «А это кто?». Мне говорят: «Это Миша». Я говорю: «А где мама, жена?». Для меня это болезненная тема. «Да бросили его все». Я переговорила там со всеми врачами, говорю: «Как это бросили, где? Дайте мне в глаза посмотреть, кто его бросил!». Врач на свой страх и риск залез в медисторию, мы смотрим, а там просто: «Иванов Иван Иванович, 46 лет». Я говорю: «И как его могли бросить, если у него даже данных никаких нет!». Нашла его в «Одноклассниках», он туда в последний раз 12 лет назад заходил. Поняла, что он с Ульяновска, стала писать в фонд «Защитники Отечества» в Ульяновске, что у нас в госпитале, скорее всего, лежит ваш ульяновский парень. В итоге нашла сестру. Его, оказывается, ищут полтора месяца.
В основном вот так вот, в госпитале, это единичный случай. А так я помогаю родственникам находить ребят. Мне скидывают данные, я через свои связи хотя бы узнаю, где в последний раз его видели. Если тело нет возможности эвакуировать, я о смерти никогда не сообщаю. Если в тяжёлом состоянии где-то, конечно, мы с родственниками начинаем этот длинный путь из госпиталя в госпиталь. Если я знаю, что человек погиб, что он – «200», я просто говорю семье, куда писать, какие письма, и знаю, что на них дадут ответы. Просто необходимо правильно подготовить документы. Но о том, что «ваш сын, муж, брат, сват погиб» — я никогда не говорю. Просто не имею никакого человеческого права на это.
— В Вашей деятельности был случай, когда к Вам обратился производитель чипсов, который не мог реализовать целых 15 тонн своей продукции из-за того, что срок годности уже подходил к концу, и он хотел просто отдать эти чипсы на фронт, так как они были еще съедобны, но их не брал ни один фонд. А Вы решили эту проблему одним звонком. Как думаете, в чем была проблема других фондов, почему никто из них «не заморочился»?
— С чипсами вообще был смех. У меня склад довольно небольшой. Ко мне приехала военная полиция, я им, по-моему, бойлеры покупала в часть. Я говорю: «Слушайте, у меня на складе есть всякие розетки, выключатели. Может, вам надо?». Потому что в заявке не было. Они говорят: «Ну давай, мы возьмём». И мы с этим мальчишкой из военной полиции заходим ко мне на склад, который был в подвале, а там воды просто по щиколотку. И я всё, при смерти. У меня затопило очень многое, но многое мы и спасли. Мы устранили потоп, и я думаю: «Ну всё, значит, Господь мне уже сказал – Кать, хватит. Иди, занимайся семьёй». Думаю, если я не смогла сохранить народное имущество — вообще грош мне цена, я недостойна этим даже заниматься. Ведь как это — собирать что-то у людей и не иметь возможности сохранить! У меня просто депрессия была. Но также и вытащили меня из неё высшие силы, потому что только я вышла с этого склада — звонит мне наша Маша и говорит: «Катя, там срочно 100 тысяч пачек чипсов отдают! Пацанам нужны?». Я говорю: «100 тысяч пачек? Маш, может, 100 пачек?». «Да подожди, я тебя соединю с Эдиком!». Соединяет меня с этим Эдиком, и Эдик мне говорит: «100 тысяч пачек». Я говорю: «Эдик, вы ничего не путаете? Какие 100 тысяч пачек?». Он говорит: «Да, Катерина! Это 11,5 фур!». Тогда я узнала, что фура вмещает 33 паллета. Я обратилась, в свою очередь, к знакомым, в Ленинградский военный округ. Я говорю: «11,5 фур чипсов». Они говорят: «Так, ну, военный «КАМАЗ» вмещает 12 паллет. Это, соответственно, 1 фура, грубо говоря – 3 военных «КАМАЗа». Мне дали телефон производителя, я ей позвонила, говорю: «Катерина, могу помочь забрать у вас всё на округ, ну и распределим по фронту». Она говорит: «Да, давайте». Я говорю: «Завтра к вам приедет 2 «КАМАЗа». Она говорит: «У нас завтра последний день». Я говорю: «Давайте мы хотя бы 2 «КАМАЗа» вывезем». В итоге на следующее утро я ей звоню, говорю: «У меня не 2 «КАМАЗа» будет, а 8». И мы вывезли 8 «КАМАЗов».
Она говорит: «Боже мой! Я куда только не обращалась! Нас все послали! А чего мы раньше-то вам не написали?». Я говорю: «Ну, потому что вы, наверное, обо мне и не знали». Мы взяли с ней неделю, и за эту неделю я вывезла все 11 фур. Они все были по документам, там на 4,5 миллиона чипсов было. Все были распределены по фронту, дарителю я предоставила все документы, то есть ещё и бумажной бюрократией разобралась. Она мне говорит: «Слушай, ну ты вообще, конечно, молодец! Все бы так фонды работали, как ты!». Я говорю: «Так я не фонд». А она говорит: «Так ты вообще молодец! Ты грамотно выполняешь свою работу». Я говорю: «Катя, поймите! Я – мастер маникюра». Она говорит: «В смысле, мастер? А это что?». Я отвечаю: «А это – моё хобби, я просто помогаю людям. Так получилось, что судьба нас свела — вам надо это распределить, а у меня есть нуждающиеся, вот у нас всё и получилось». Она говорит: «Ничего себе у вас хобби…».
После этого Эдуард стал всех поставщиков просто переводить на меня. Он говорит: «Кать, у вас всё чётко, по делу, вы документы предоставляете, мы знаем, что это не разбредается по городам, по магазинам, всё идёт на фронт. А это самое важное». И поэтому сначала были вот эти чипсы, потом другие чипсы, потом стиральный порошок, рыба, лампочки освещения, стройка — вот так потихоньку и распределяем. Но у меня всё идёт через округ. То есть, чтобы Вы понимали, ни эти чипсы, ни стиральные порошки, ни рыбы я в глаза и не видела никогда. Когда мне говорят: «Ой, вкусные хоть чипсы?». Я говорю: «Я не знаю. Чипсы в Москве, я здесь. Военные приехали, загрузились. Сказали, да, вкусные». Вот такая вот история. Интересно, но, конечно, это очень энергозатратно. Когда мне ребята стали писать: «Катя, мы вышли с позиций! Катя, ты представляешь, нам на «Мавиках» чипсы кидали в блиндажи!». Я говорю: «Ну, очень здорово, что мои чипсы до вас долетели». Это самая большая благодарность – что всё доезжает.
Проблема других фондов в том, что они не хотели заморачиваться, они не понимали, куда им всё это деть. Соответственно, я для себя делаю вывод, что там люди сидят на зарплате и просто занимаются этим как просто какой-то работой. Я не знаю, может они какие-то машины закупают, может, ещё что-то. Но большому фонду, у которого есть свои большие машины, это распределить — как нечего делать. Развезти хотя бы по пунктам выдачи тому же самому мирному населению, я думаю, проблемы бы не составило. Просто лень, наверное. Я не люблю никого критиковать. Как говорится, не судите, да не судимы будете. Значит, моим воякам это было нужнее, поэтому все это и попало ко мне. Считаю, что очень грамотно и правильно это всё было распределено по фронту.
— У Вас несколько наград за Вашу волонтерскую деятельность. Расскажите, пожалуйста, какие и за что.
— Грамоты мне выписывают. В основном — благодарственные письма за то, что мы помогаем фронту медициной, дополнительным продовольствием и техникой. Вручили мне медаль, от командира воинской части 29760 – «За активную военно-патриотическую работу». Вторая медаль — вручили от милиции, когда нас приглашали в Дом офицеров. Но мы не за медали это делаем. Конечно, это всегда неожиданно, но очень приятно, когда у людей находится время написать это благодарственное письмо. Но не за них же мы это всё делаем. Мне ещё звонили, говорили, что если кто-то из нас, хотя бы один, получит Героя России и нас будет награждать Путин, скажем, что это только благодаря тебе. Ну это, конечно, всё смех.
Конечно, это приятно, мы все люди. Я не хочу сказать, что это какое-то тщеславие, что — ой, мне дали грамоту. Но это очень приятно, когда твой труд, который абсолютно бескорыстен, замечают. Это важно. И, конечно, я всегда рада получать благодарственные письма. Даже скрывать этого не буду. От себя лично, от «Сердца тыла», я тоже выписываю благодарственные письма нашим дарителям. Потому что я понимаю, что не могу каждому Ивану Ивановичу давать благодарственное письмо от воинской части, у ребят просто нет на это времени. Но я всегда пишу благодарственные письма от организации «Сердце тыла» и передаю тем людям, которые принимают непосредственное участие в сборах, всегда говорю: «Мы о вас помним, мы вам очень благодарны».
— Расскажите о самой запоминающейся поездке в зону СВО.
— Самой запоминающейся была самая первая поездка в зону СВО. Я отправила из Санкт-Петербурга на Краснодар «Газель» с гуманитарной помощью. Сама полетела до Сочи на самолете, оттуда на экспрессе в Краснодар. И из Краснодара мы поехали на Горловку, на Артёмовск. Тогда там «Вагнер» стоял, были бои под Бахмутом. Я поехала с военным врачом и двумя ребятами-волонтёрами. Мы всё загрузили в мою гуманитарную помощь, которую я собирала в Питере, загрузили по машинам. Везли туда «буханку», УЗИ-аппарат, расходные материалы, которые я собирала. Я очень хотела съездить в школу-интернат в Зугрэсе, которым я собирала гуманитарную помощь, познакомиться с заместителем директора, посмотреть, как дети живут. Тогда мы первый раз и на СЭП приехали. Это, конечно, было самое, наверное, незабываемое, потому что было впервые.
Я тогда увидела, как летят кассетные бомбы. Мы стояли — летит самолёт, с него скидываются снаряды, которые просто в воздухе, в небе взрывались таким ярко-ярко-зелёным цветом, прямо-таки кислотным. И я говорю: «Почему у них снаряды в воздухе взрываются?» И мне женщина одна, медик, говорит: «Катя, так это кассеты. В воздухе взрывается — и кассеты летят. Причём у них сейчас кассеты новые, они на железо сразу летят». Получается, она может на землю упасть, не разорваться, а техника подъедет — и она взорвётся. Тогда я и поняла, насколько это близко и может быть буквально завтра у нас. Я была в шоке. Когда мы обратно ехали, я была абсолютно спокойна. Они ещё мне там удивлялись: «Такое чувство, как будто ты взрывы слышишь каждый день». Я говорю: «Ну а что мне, в панике бегать? Я же понимала, куда еду».
Когда я оттуда уехала, я вам скажу честно — я потеряла ключи раз пять, потом нашла. Паспорт, деньги теряла, опоздала на самолет, опоздала на поезд… У меня такая паника была! Но это уже, конечно, когда я туда уехала. Мне все говорят: «Ты не боишься туда ехать? А если тебя убьют?». А если меня здесь убьют? Кому суждено сгореть, тот не утонет. Пока у меня есть силы и возможность помогать, буду ездить.
— Что Вы хотите пожелать всем нашим ребятам, находящимся в зоне СВО и всем тем, кто ждёт их дома?
— Я хочу пожелать ребятам верить в Победу, потому что мы все верим в Победу. И я хочу им пожелать, чтобы они держались, чтобы они знали, что мы — с ними. Мы с ними до Победы, до последнего вздоха. И они мне все, кого я не знаю, гораздо роднее тех, кто находится здесь, рядом.
Их семьям я хочу пожелать терпения. Самое главное — хочу пожелать, чтобы не распадались семьи. Чтобы жёны дожидались, чтобы жёны были действительно жёнами. Чтобы они там себя тоже вели все по-человечески, потому что многое я видела на СВО. Чтобы они не забывали о том, что их здесь ждут жёны, чтобы ценили каждый вздох, ценили свою жизнь. Например — чтобы всевозможную «снарягу» на себя надевали, когда идут в бой, не относились несерьезно к тому, что нужна какая-то баллистическая защита. Я хочу пожелать им, чтобы они берегли себя и берегли нас. Когда мы их теряем, умирает просто какая-то частичка нас здесь. И я знаю, что мы обязательно победим.