Но я и двух дней не проходил со своею тайной, потому как все разрешилось самым нелепейшим и к счастью простым образом. На следующий же день к нам как ни в чем не бывало пришел Александр Михайлович и принес с собой газету, в которой помещена была небольшая статья об отце Дашеньки. “Убийца с бульвара Новаторов наконец-то пойман” – так была она подписана и далее значилось, что Вертепьев Геннадий Федорович совершивший нападение на четырех женщин, две из которых были им задушены, задержан минувшей ночью на месте преступления. Дашенька, от которой даже мой сосед не ожидал ничего кроме равнодушия, ведь нам известно было как она ненавидела своего отца, прочла эту статью с таким видом, словно была одной из жертв преступника. Лицо её побледнело и как-то даже осунулось, будто она на мгновение умерла, руки державшие газету дрожали, и сжимающиеся все сильнее с каждой прочтенной строчкой пальцы, хрустели от напряжения.
- Вертепьева? – спросила она себя, отшвырнув в сторону листы пропечатанной бумаги – А я то думала, что это не настоящая моя фамилия. Вертепьева Дарья Геннадиевна! – проговорила она с пафосом, особенно выделяя этот “вертеп” в своей фамилии – Чудно!
Обернувшись вокруг собственной оси, она вылетела с кухни, где мы обыкновенно собирались и громко хлопнув дверью скрылась в комнате.
- Ну и характер у ней! – пробормотал опешивший, Александр Михайлович – Ненавидит его, а вон как огорчилась. Не поймешь её, тяжела девка.
- Вы были в тюрьме? – выпалила она, вернувшись к нам – Вот почему вы знали, что мой отец обратно вернется.
- Да, - ответил наш гость, внезапно помрачнев, словно почувствовав то, что происходило в душе моей подруги – злобы в нем много было, а достоинства и силы ни на йоту не ощущалось, такие как правило и возвращаются обратно.
- И как давно вы освободились?
- Да вот как пятнадцать лет уже в свободных людях хожу, - произнес он и предвосхищая все имевшиеся у Дашеньки вопросы, слово в слово повторил вчерашнюю свою историю.
- Почему же ты мне ничего не сказал? – спросила моя подруга, внимательно выслушав нашего соседа.
- Я боялся, что твоя злоба на отца переметнется на Александра Михайловича, боялся, что ты его больше видеть не захочешь.
- Тебя послушать, так выходит, что я совсем без головы. Ни сердца не имею, ни разуменья, - обиженно проговорила она и отвернулась от стола к стене, сев к нам спиной.
- Дети, не ссорьтесь. Все мы чего-то боимся, я вот мышей до одури боюсь, и совершенно того не стыжусь.
Дашенька хихикнула и повернувшись, с улыбкой смотрела и на меня, и на нашего гостя, который заручившись этим небольшим успехом, тут же рассказал, как он со страху на шкаф запрыгнул.
- Захожу я значит на кухню к этой барышне, своей приятельнице и вижу мыша на полу. Тут у меня сразу же сердце в пятки спряталось, и я одним махом на шкаф присел. А он высокий, зараза, метра в два, я головой то о потолок и стукнулся. Моя подруга на меня смотрит, ничего понять не может, и самой вроде бы страшно, а я от страха пальцем черт знает куда тычу и что-то нечленораздельное мычу. В этот самый момент заходит в кухню её кот, Мурзик, подплывает к мыши, потешно так на пол заваливается и лениво лапы вытягивая начинает эту сволочь толкать. Я наблюдаю за всем этим и понять ничего не могу. Почему же мышь не шевелится, или мертвая она? А какого черта забыла эта мертвая мышь на кухне? Саша, что с тобой? – спрашивает подруга моя. У тебя мышь, мышь на полу, говорю ей, а самого всего трусит. Так это игрушка коту, отвечает она и наконец-то понимая в чем дело, заливается таким громким смехом, что и мне смешно стало.
Мы смеялись и никак не могли остановиться. Дядя Саша смотрел на нас и широко улыбаясь повторял – Натурально от пола оттолкнулся и мягким местом на шкаф приземлился, такого и в цирке не увидишь. Представляя, как этот, атлетического сложения человек, запрыгивает на шкаф при виде маленькой, игрушечной мышки, я лишь сильнее распылялся и хохотал как обезумевший.
- Я к чему все это говорю, - продолжил, Александр Михайлович, когда мы более-менее успокоились – не надо на людей обижаться за то, что они бояться чего-то, не важно чего, будь то мышь или еще что. Надо себя на его место поставить и сделав это представить каким ты сам порою бываешь, когда боишься.
Покончив наконец со страхами и совершенно забыв о существующем в мире зле, об убийствах и тюрьмах, мы говорили о всякой всячине, как то обыкновенно и бывает со всякими счастливыми людьми. В своей беспечности, я даже дошел до того, что стал ругать погоду, бывшую в этом году особенно капризной.
- И не говори, Санька, - тут же подхватил наш сосед – жить в этом городе одна морока. Тут, право слово, с ума сойти можно. Зимой спать ложишься – темно, просыпаешься – темно, днем прогуляться выйдешь – темень сплошная. Да и куда здесь пойти можно? Не город, а честное слово помойка! И как скажи мне этот холод собачий терпеть можно, лишний раз и на улицу носа не показываешь. Тоска смертная! Вот езжу я на неделе несколько раз на службу, в окошко из рабочего вагона смотрю и сам себя спрашиваю – Зачем все это? К чему ты туда смотришь? Мало того, что темно, так и виды такие, что тошнит. Настоящая снежная пустыня, на тысячу километров нет ничего, лишь редкие промышленные постройки из сугробов торчат. Глазу зацепиться не за что, ни единого милого взору островка. Поезд трясется, а кругом белая, голая и такая холодная бесконечность, словно умер. Ни рощицы, ни ручейка. А так их увидеть хочется, закрыть глаза и представить на секунду, что ты не здесь в вагоне, а там, среди деревьев стоишь и вдыхаешь этот свежий аромат зимы. Эх, дети, вы небось и не знаете как пахнет зимою лес, да я и сам уже забыл. Идешь ты, окруженный осинами, березами и соснами, снег под ногами потрескивает, останавливаешься и тишина такая кругом, не зловещая как здесь, а блаженная. Знаешь, что не от того тут так, что крикнуть не кому, а потому, что спит все окрест тебя, и самому хочется уснуть, увидеть что-то, что видит во сне вон та стройная березка или тот могучий дуб. Этого словами не передать, как и не передать того ужаса, возникающего от одного лишь представления, что ты один оказываешься посреди этой снежной пустыни. Один и кругом пустота, страшнее и представить нельзя.
Наш гость замолчал, впав в задумчивость. Лицо его, такое молодое своей никогда не сходящей доброй улыбкой, исказилось глубоко затаенным горем и все словно скукожившись, обнажило и морщины, до того прятавшиеся от постороннего взгляда и все те страдания, которые пережил этот удивительный человек.
- Вот поднакоплю деньжат, - продолжил он, поскорее скрыв от нас, чтобы не огорчать, своё настоящее, скорбное лицо – продам эту квартиру и на родину вернусь. Построю себе домик, садик с огородом разобью, да буду старости дожидаться. Вишни с яблонями посажу, прям перед самым окном и буду весною наблюдать как они цветут.
Как-то удивительно грустно и одновременно отрадно было от этих его слов. И даже когда, Александр Михайлович ушел к себе, мы ни говоря друг другу ни слова продолжали прокручивать в голове эти вишни с яблонями во цвету, раскинувшими свои усеянные белыми цветками ветви перед нашим окном. Я вспоминал деревню, силясь усилием воли воспроизвести те запахи и ощущения здесь и сейчас, но у меня ровным счетом ничего не выходило.