Кинокритик Лидия Маслова начинает с колеса. Да ведь и все кино началось с колес, на которых поезд братьев Люмьер въехал в синематограф. Было страшно. Но потом люди изобрели атомную бомбу, и кино стало еще страшнее. А уж про жизнь вообще молчим. Поэтому лучше про кино.
В истории человечества есть два самых роковых открытия, радикально изменивших ее ход, а по мнению пессимистов, даже поставивших цивилизацию на путь самоуничтожения. Это изобретение колеса и обнаружение атомарного устройства материи, в том числе и органической, из которой состоит венец творения — человек.
Колесо широко и разнообразно представлено в кинематографе и других искусствах, но редко становится главным героем или антигероем: с колесом люди худо-бедно смирились и освоились, хотя ежедневно гибнут от него в огромных количествах. Однако колесо давно стало бытовым предметом, в котором нет ничего загадочного и инфернального и который трудно наделить самостоятельной волей, одушевить и представить некой демонической злонамеренной сущностью. Взять, например, широко известную историю Анны Карениной, которую погубило, разумеется, не паровозное колесо, а сволочное светское общество.
От колеса ты можешь попробовать уберечься, если на пешеходном переходе посмотришь сначала налево, а потом направо (хотя и эта методология ввиду распространения электросамокатов становится все более архаичной и непродуктивной). Как уберечься от атома — решительно непонятно, особенно если вдуматься, что сам же из этих атомов и состоишь и они могут повести себя самым непредсказуемым образом. Убойная сила атома гораздо больше, чем у колеса, а природа его воздействия на человека до сих пор остается таинственной для обывателя: физики-атомщики представляются ему колдунами, шаманами и чернокнижниками, выпустившими на волю жуткого демона, с которым сами не очень-то справляются.
Но поначалу, еще в теории, вся эта атомная и квантовая физика выглядела вполне безобидно, обнадеживающе и даже соблазнительно. В увенчанном семью «Оскарами» байопике «Оппенгеймер» Кристофера Нолана новая модная наука представляется безотказным инструментом пикапера, перед которым не устоит ни одна любознательная цыпочка. «Можете объяснить мне квантовую физику? Она кажется такой загадочной…» — с томным придыханием спрашивает Роберта Оппенгеймера на одной из вечеринок его будущая жена. Оппи тут же распускает хвост, вертя в руке стакан с виски: «Этот стакан, это бухло, эта столешница, наши тела… все это в основном пустое пространство, группы крошечных энергетических волн, связанных друг с другом силой притяжения достаточно сильной, чтобы убедить нас в твердости материи, мешающей моему телу пройти сквозь ваше». В этот момент пальчики девушки и ученого плотно сплетаются, и надо ли говорить, что после столь яркого выступления Оппи и Китти тоже оказываются связаны друг с другом до конца дней, несмотря на то что на описываемый момент она хоть немножечко, но замужем за другим.
Однако Нолан далеко не первопроходец в стремлении представить отца атомной бомбы мужчиной если не глуповатым, то довольно пошловатым. В этом смысле интересный эксперимент представляет собой опера американского авангардиста Джона Адамса «Доктор Атом», действие которой охватывает сутки до испытания «Тринити». Не исключено, что Нолан в две тысячи пятом году мог посетить премьеру «Доктора Атома» в Сан-Франциско и вдохновиться: кое-какие художественные решения в опере и в фильме удивительно похожи. Жаль, что Нолан не догадался, как это сделано в опере, смикшировать споры физиков и военных перед первым испытанием ядерной «штуки» с колыбельной няни, баюкающей, видимо, дочку Оппенгеймера, родившуюся в Лос-Аламосе. Тем не менее в фильме вполне проявилась, если процитировать рецензию российского оперного критика, «вердиевская двуплановость в последней сцене, где показаны женщины в доме Оппенгеймера и мужчины на полигоне в Нью-Мехико». Эта «двуплановость» наблюдается в тревожном эпизоде фильма, где жена Оппенгеймера собирает развешанное на веревках белье, тревожно вглядываясь в небо над полигоном, где собирается буря. Китти провожает Оппи на опасное испытание на фоне трепещущих на ветру наволочек и пододеяльников, теребя в руках простынку, с пожеланием «Break a leg» («Чтобы ты ногу сломал» — аналог нашего «Ни пуха ни пера»).
Постельное белье и правда упоминается в книге Кая Бёрда и Мартина Дж. Шервина «Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея», на которую опирался сценарий Нолана: вечером одиннадцатого июля сорок пятого года, прощаясь с женой перед испытанием, Оппенгеймер обещает ей в случае успеха прислать кодовое сообщение: «Теперь можно поменять простыни». Но у Нолана каждая бытовая подробность подается в преувеличенно пафосном свете, пропитана густым оперно-мелодраматическим колоритом. А сам герой предстает чокнутым профессором, лос-аламосским мечтателем, который постоянно вертит задранной к небу головой, прислушиваясь к музыке сфер и отслеживая внутренним зрением бесконечные потоки нарисованных на компьютере разноцветных кружочков, шариков и спиралей, изображающих траекторию атомных частиц.
Вся эта цветомузыка выглядит наивно в сравнении с книгой-первоисточником, работа над которой заняла четверть века и принесла гораздо более интересный результат, чем скучное, затянутое и в конечном счете пустопорожнее нолановское кино. Книжный и экранный Оппенгеймеры — это два совершенно разных человека. И если первый — действительно титан духа и мысли, равный мифологическому Прометею, столь же противоречивый в своих душевных движениях и поступках, то второй — прекраснодушный фантазер и нелепый чудак, чуть ли не юродивый, совершенно не представляющий, что творит, и вполне соответствующий тем высокопарным фразочкам, какими он описан у Нолана: «Как может человек, который видит так много, быть настолько слеп?»
Безусловно, Оппенгеймер имел широкий культурный кругозор, интересовался живописью (которую собирал его отец) и литературой, в частности читал «Бхагавадгиту» на санскрите. Однако во время испытания «Тринити» ему было явно не до проявления начитанности и эрудиции. В решающий момент, выдохнув с облегчением, что все обошлось, он воскликнул просто: «Сработало!», как сообщают авторы «Американского Прометея» со слов младшего брата Роберта, Фрэнка. Но для фильма Нолана это слишком прозаично и недостаточно эффектно, поэтому в фильме, глядя на первый в истории человечества атомный взрыв, герой декламирует из «Бхагавадгиты»: «Теперь я смерть, разрушитель миров». Хотя, конечно, больше похоже на правду, что не чуждый рисовки и самолюбования Оппи приплел эту цитату много лет спустя, когда вспоминал о «Тринити» в документальном фильме NBC шестьдесят пятого года.
Впрочем, спору нет, неизъяснимый и непредсказуемый атом создает питательную среду для поэзии, и не только шестидесятнической. «Я знаю, что люди состоят из атомов, частиц, как радуги из светящихся пылинок или фразы из букв», — осмыслял переворот в науке Андрей Вознесенский в поэме «Оза». Тему подхватил уже в двухтысячном году Мирослав Немиров, который, начитавшись биографии Эрнеста Резерфорда в серии ЖЗЛ, излил в научно-познавательном стихотворении одновременно ужас и восторг перед хрупкостью атомарного мироустройства: «На какой фигне ничтожной держится он, мир, — На ничтожных электронах да протонах, меж которых пустота; — То есть, состоит она вся, в сущности, одних из дыр, Кое-как друг с другом слепленных, вот эта, щас наличствующая, красота!» В комментарии к стихотворению автор поясняет: «В детстве чрезвычайно был я поражен фактом, что всё — и я в том числе — состою на самом деле из пустоты. Атом — там же крошечное ядро, на огромных расстояниях от него еще более крошечные электроны — а между ними пустота! То есть — все состоит из пустоты с малыми вкраплениями материи!» Немиров с его образным мышлением обрисовывает ситуацию с атомами предельно четко и откровенно — из атомарной теории вытекает, что все в мире держится на соплях: «Только дунуть — фу! — и трах-тарах!», завершая эмоциональным возгласом: «Ох, ребята, страшно жить на свете как!»
Поэт боится не банальной атомной войны, хотя, наверное, отчасти и ее тоже. Но все-таки его ужас носит скорее абстрактный, экзистенциально-философский характер, когда смертельным холодком веет из всех этих пустот между электронами, и заткнуть этот метафизический сквознячок решительно нечем. Более плоско и утилитарно мыслящие кинематографисты с их неутомимым поиском сильнодействующих психотропных средств, позволяющих закошмарить зрителя, чтобы отнять у перепуганного бедолаги его кровные денежки, с удовольствием ухватились за идею атома именно в бомбическом разрезе. Если атому, на который поначалу возлагалось столько надежд, и суждено в конечном итоге стереть человечество с лица земли, перед этим оно на всю катушку успело насладиться бесчисленным количеством кинопроизведений, где идея атомной энергии поворачивается самыми разными гранями в самом разном ключе: от чуть ли не водевильного (чего стоит одно название сериала пятьдесят третьего года «Канадская конная полиция против атомных захватчиков») до самого леденящего. Кино смогло выжать из атома не меньше выгоды, чем энергетика и военно-промышленный комплекс, и продолжить выжимать до скончания веков.
Поначалу атом немного пугал и озадачивал, но в то же время здорово развлекал. В пятидесятые Америка переживала эпоху «ядерного оптимизма», когда казалось, что переход от угля, нефти и газа к ядерной энергии решит все проблемы, и открытие новых АЭС воспринималось на ура. Ядерная бомба представлялась триумфом человеческой мысли, символом американского могущества и одно время даже работала чем-то вроде гигантского фейерверка. Достаточно вспомнить эпоху «атомных кафе», которые оборудовались в Лас-Вегасе на крышах фешенебельных отелей, где за «атомным коктейлем» можно было полюбоваться наземными испытаниями бомбы на полигоне, находившемся в каких-нибудь ста километрах.
К этому безмятежному периоду относятся такие умеренно забавные безделушки, как комедия «Атомный парнишка» (The Atomic Kid) пятьдесят четвертого года, где два идиота забираются на ядерный полигон в поисках урана. Обнаружив там бутафорский домик с манекенами, построенный военными для проверки воздействия взрыва на гражданское население, герои решают, что это одна из семей паникеров, забравшихся в пустыню, чтобы спастись от атомных бомб. Один из дурачков оказывается прямо в эпицентре взрыва, после чего приобретает сверхспособности: его метаболизм и скорость речи удваиваются, а кроме того, у него теперь нет отбоя от предложений отрекламировать арахисовое масло «со встроенной атомной защитой», которое он ел перед взрывом.
В качестве примеров советского «ядерного оптимизма» можно вспомнить не только солдатскую песню Вано Мурадели на стихи Сергея Михалкова («Мы довольны результатом — Недурен советский атом!»), но и трогательный мультфильм шестьдесят пятого года «Здравствуй, атом!». Его героями выступают три буквы: Ф (физик), М (математик) и И (инженер), а также знак вопроса, обозначающий пытливую научную мысль и похожий на трясущегося в абстинентном синдроме колдыря. Эта любознательная четверка проникает внутрь куска урана и запускает цепную реакцию, которая едва не становится неуправляемой. Каким-то чудом буковки останавливаются на волоске от гибели и клянутся, хотя и не слишком убедительно, что теперь-то все будет хорошо: «Атом — почти волшебник, неисчерпаемый источник энергии, рукотворное солнце! Атомоходы, звездолеты, покорение космоса и морских глубин — всё в нем, в этом коротком слове из четырех букв!»
В последующие десятилетия, уже на излете холодной войны, ядерный оптимизм прочно сменился алармизмом самого устрашающего свойства, и в отечественном кино (см. «Письма мертвого человека»), и в заграничном. Если созданные высоколобой ленинградской интеллигенцией «Письма мертвого человека» уходят в философские дебри, которые порой даже страшнее атомной войны, то у англосаксов все гораздо проще и доходчивей для народа. Один из популярных примеров — британский апокалиптический триллер «Нити» (1984), где трагедия начинается с нападения Советского Союза на Иран, и США, разумеется, не могут пустить ситуацию на самотек.
Фильмы этого жанра построены примерно по одной схеме: простые люди поглощены своей повседневной суетой (влюбляются, беременеют, решают вопрос, пожениться или сделать аборт, пьют пиво, клеят девиц в пабе), тем временем по телевизору и радио фоном звучат новости одна другой тревожнее, на которые никто не обращает особого внимания, легкомысленно переключая на развлекательное шоу. А потом бац — и на горизонте вырастает облако характерной конфигурации, после чего начинается всеобщая паника, хаос, борьба за выживание, голод, мародерство — в общем, радикальная атомизация общества, которое только что казалось крепким единым организмом. Все это ужасно напоминает популярную в конце восьмидесятых песенку «Всё, я сказал!» группы «Дети», где лирический герой описывает безмятежное начало жизни («Настал момент, я на свет появился, Настал момент, на работу пошел, Настал момент, я семьей обзавелся»), ее блестящее продолжение («Семь лет назад я купил холодильник, Шесть лет назад я купил пылесос, Пять лет назад я купил телевизор, Четыре года назад — гарнитур») и немного обескураживающий итог: «А семь секунд назад включил телевизор, А шесть секунд назад взглянул на часы, А пять секунд назад я глянул в окошко, И что ж увидел? Ядерный гриб».
Мораль этой страшной басни тоже всегда примерно одинакова. Еще один, очень похожий на «Нити», страшный фильм середины восьмидесятых, «На следующий день», до сих пор держит рекорд по количеству просмотров в американской истории телевидения и якобы даже заставил Рональда Рейгана смягчить свою позицию в отношениях с СССР относительно ядерного оружия. Наверное, на впечатлительного бывшего актера Рейгана произвел неизгладимое впечатление финальный титр: «Остается только надеяться, что эти кадры убедят народы мира и их лидеров ни за что не допустить, чтобы этот роковой день стал реальностью».
Однако, несмотря на искреннее желание всех людей доброй воли не довести дело до апокалипсиса, человеческий фактор нередко предполагает возможность нелепой ошибки, досадной случайности или индивидуального безумия. Самое знаменитое кинопроизведение на эту тему — черная сатирическая комедия Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав, или Как я научился не волноваться и полюбил атомную бомбу», вышедшая в шестьдесят четвертом, два года спустя после Карибского кризиса. В этом фильме одержимый антикоммунистической паранойей генерал умудряется в одиночку начать ядерную атаку на Советский Союз. Гораздо серьезнее подходит к проблеме Сидни Люмет в триллере «Система безопасности» того же года: из-за сбоя в компьютере американские ядерные бомбардировщики устремляются на Москву, а бедный президент теперь вынужден вертеться как уж на сковородке, чтобы предотвратить катастрофу и как-то успеть объяснить Советам досадное недоразумение.
Идея о том, что ядерная война в любой момент может разразиться совершенно случайно, лежит в основе только что вышедшего бестселлера The New York Times «Сценарий ядерной войны» (Nuclear War: A Scenario) журналистки Энни Якобсен. Об экранизации книги уже подумывает автор «Дюны» канадский режиссер Дени Вильнёв. В «Сценарии ядерной войны» Якобсен опирается на множество интервью с военными и гражданскими экспертами, которые некогда были причастны к созданию ядерного оружия и посвящены в протоколы его использования в случае чего. Собрав множество мнений и предположений, Якобсен, в максимально доходчивом рубленом стиле «для тех, кто считает романы Дэна Брауна слишком сложными» (по выражению американских критиков), поминутно расписала, что будет происходить после начала обмена ядерными ударами между ведущими державами: по расчетам журналистки, мир, каким мы его знаем, перестанет существовать через семьдесят две минуты.
Начинается повествование с того, что Северная Корея без всякого конкретного повода, ни с того ни с сего запускает ракету против Соединенных Штатов и уже на тридцать третьей минуте сметает с лица земли Вашингтон, заставляя президента скрываться в лесной землянке. В суматохе и неразберихе, которую Карл фон Клаузевиц называл туманом войны, все разработанные Пентагоном планы и стратегии идут наперекосяк, тем более что обмен ядерными ударами — беспрецедентный случай для военной практики. Ядерный конфликт быстро приобретает хаотический характер, а дальше все, как в вышеописанных триллерах восьмидесятых: ядерная зима, гибель флоры и фауны, голод, одичание, радиационное отравление, разрушение озонового слоя, жизнь в подземных бункерах.
Бункеры, надо сказать, неизменно популярная фишка, использованная и в самых модных сериалах новейшего времени вроде «Укрытия» или «Фоллаута». Впрочем, гораздо оригинальнее и остроумнее тема последствий ядерного апокалипсиса раскрывается в российском анимационном сериале «Атомный лес» Алексея Лебедева, где свою цивилизацию строят эволюционировавшие под воздействием радиации говорящие животные. От человеческой же цивилизации остались лишь обломки, руины, заржавевшая оргтехника и удрученные людишки в скафандрах, периодически сваливающиеся в атомный заповедник откуда-то с другой планеты. Сериал в юмористической форме исследует конфликт между звериными инстинктами и социальными нормами, который в случае реализации апокалиптического сценария, думается, в полный рост встанет перед каждым выжившим на Земле индивидуумом.
Можно предположить, что действие «Атомного леса» разворачивается примерно через те самые двадцать четыре тысячи лет, которые пифия Энни Якобсен в «Сценарии ядерной войны» дает планете на восстановление после ядерного Армагеддона. Откуда взялась именно эта цифра, двадцать четыре тысячи, не очень понятно, да и другой не слишком достоверной информации и художественных допущений, сделанных для красного словца, в «Сценарии…» хватает. Например, по предположению Якобсен, российская спутниковая система «Тундра» находится в плачевном состоянии и непременно ошибется, определив, что американская ракета летит не в Северную Корею, а в Россию. Тогда президент Путин, психанув, уже на пятьдесят восьмой минуте с начала заварухи как следует вдарит не только по Америке, но и по потенциальным европейским противникам, включая Бельгию, Англию, Францию, Германию, Италию, Нидерланды, Швецию, Турцию и Украину.
Немногие трезвомыслящие англоязычные критики книги, принятой в основном восторженно-испуганно, замечают, что проинтервьюированные Якобсен бывшие чиновники, имевшие отношение к ядерной программе в эпоху Рейгана или даже раньше, могут ошибаться насчет того, что их богатый опыт можно смело экстраполировать на современную ситуацию. Скажем, американский президент в настоящее время совершенно не обязан принять решение об ответной ядерной атаке в течение шести минут, как уверяет в книге один деятель лохматых рейгановских времен. Так что «Сценарий ядерной войны», номинально заявленный как non-fiction, все-таки стоит воспринимать скорее как роман, художественный вымысел, цель которого — хайпануть, закошмарив обывателя и прогрессивную интеллигенцию, ну и заодно провозгласить очередной человеколюбивый призыв к разоружению, правда, без малейшего понятия, как это осуществить на практике.
Будет ли «Сценарий ядерной войны» реализован и когда, пока точно не известно. Режиссер и продюсеры колеблются, пытаясь просчитать, как будет прибыльней: или запустить сначала третью часть «Дюны», сняв все сливки с успешной франшизы, или поскорей заняться ядерной войной, пока эта тема вообще не утратила злободневности. Но в любом случае не приходится сомневаться, что Дени Вильнёв блестяще сумеет изобразить опустошенную постапокалиптическую планету и остатки населения, потерявшего человеческий облик: достаточно посмотреть хотя бы одну часть его унылой франшизы «Дюна», навевающей тоску однообразным песчаным ландшафтом, на котором разворачивается война всех против всех.
Колонка опубликована в журнале "Русский пионер" №122. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
