Понятно, что значительная часть жизни состоит из конфликтов. Характерной чертой военного времени было то, что даже дети в той или иной степени касались конфликтов с политическим смыслом или подтекстом. Не был исключением и я; думаю, политизированность моего мышления, о которой мне не раз говорили – и с одобрением, и с осуждением – на протяжении всей моей жизни, была заложена именно в годы Великой Отечественной войны. Приведу лишь несколько примеров.
У родителей-картографов я вырос среди географических карт и хорошо в них ориентировался. Поэтому я естественно принял на себя функцию показывать на карте ребятам, а иногда и взрослым, где сейчас идут бои, о которых говорили по радио или писали в газетах.
А летом 1942-го, по дороге в Ташкент, я, можно сказать, стал одним из зачинщиков международного скандала. В нашем медленно двигавшемся эшелоне ехала часть польской армии генерала Андерса; их кружной путь лежал, как они говорили, через Иран в Средиземноморье на борьбу с Германией. С картой мира я никогда не расставался, и смог наглядно показать пацанам-попутчикам, куда едут эти необычного вида военные. Мы пришли к выводу, что они просто удирают от войны. И стали дразнить и срамить поляков, многие из которых неплохо говорили по-русски. «Гитлер не там, – говорили мы, указывая на Юго-Восток, куда двигался эшелон, – он там, сзади, откуда вы бежите. И Польша ваша там. Вы трусы, вы воевать боитесь!» Взрослые, как я теперь понимаю, из осторожности не вступали в наши дискуссии. И правильно делали. Вскоре наша пропагандистская война закончилась. Сначала все поляки стали твердить «по-русски не розумию», а затем во время одной из длительных стоянок по всем вагонам прошли советские особисты и строго предупредили родителей, чтобы те не разрешали детям подходить к иностранцам. Но мы, пацаны, чувствовали себя победителями: раз поляки на нас нажаловались, значит, мы их достали! Правда-матка глаз колет!
А вот в разговорах о Втором фронте никто ничего не боялся. В 1942-м на Куйбышевском (Самарском) вокзале между пассажирами, ожидавшими пересадки, вспыхнул яростный спор по поводу услышанного по радио обещания западных союзников открыть Второй фронт в текущем году. Некоторые люди ликовали, а другие (моя мама в том числе) призывали не верить лживым уверениям. Мама вспоминала деда, который постоянно обличал коварных англичан за их вечные интриги против России и считал, что Черчилль ничуть не лучше Чемберлена. (Эх, не дожил дед до тех времён, когда в наших газетах стало возможным открыто писать, что Англии дважды удалось стравить Россию и Германию в ХХ веке!) А ещё я помню, что в каком-то людном месте, когда радио передало весть о падении Сингапура, то есть о захвате его японцами, я развернул карту мира, с которой, повторю, никогда не расставался, и показывал столпившимся вокруг меня людям этот стратегически важный пункт. Нет, у меня не возникало искушения возгордиться собой, своими знаниями, которых не было у взрослых малообразованных людей, но я испытывал удовлетворение, ощущая свою полезность.
Случались, однако, и политические открытия иного рода, которые противоречили общему ходу жизни, как я его понимал, устоявшимся представлениям о происходящем со всей страной и со мной лично как её частицей. Например, когда в уральском городе Ирбите учительница послала меня проведать заболевшего одноклассника, она велела мне снять пионерский галстук и смущённо пояснила, что мне придётся идти в заводские бараки, а там «всё может быть»… Жаль, нет в моём архиве снимка меня тогдашнего! Хотел бы я посмотреть на себя в пионерском галстуке, в телогрейке и в лаптях. Да-да, приобщился к лаптям и я – проходил в них зиму на Урале; детские валенки представлялись невообразимой роскошью (взрослым выдавали по месту работы). Мы жили в деревне примерно в двух километрах от города; зимним утром, ещё затемно, школьники собирались кутком, чтобы идти в школу вместе: опасались волков.
Не могу не сказать об одном, уже «внутреннем», конфликте, который довелось мне пережить летом 1944 года в Казахстане. Нас, школьников, стали направлять на работы в колхоз. Никто, конечно, не возражал, мы полностью поддерживали лозунг «Всё для фронта, всё для победы!» Но когда наш класс узнал, что нам предстоит ехать в немецкий колхоз, мы объявили забастовку. Конечно, решение начальства ничем, как верхом глупости, назвать нельзя. Почти каждый день в посёлок приходили похоронки, иначе говоря – немцы убивали наших отцов, а тут – ехать помогать немцам! Узнав о нашем неподчинении приказу, начальство страшно перепугалось (забастовка советских пионеров – дело политическое!), нас перенаправили в русский колхоз.
В самый разгар скандала я с жаром рассказывал дома обо всех перипетиях. И вдруг бабушка, как всегда, тихо и спокойно, сказала: «А ты бы поехал в этот колхоз. Ведь это не военнопленные, а высланные немцы. Может быть, среди них твой Альфонс Оскарович…»
Меня как оглушило. Видимо, поняв моё состояние, бабушка деликатно ушла, я остался один на лавочке возле убогого домишки, где мы жили; рядом, привязанная к столбу, пощипывала травку наша лошадь, у соседних домиков паслись козы, толклись куры, бегали голопузые ребятишки. А я видел просторную, с высоким потолком, комнату моего учителя, мебель в чехлах, Альфонса Оскаровича у рояля, Оскара Фридриховича в кресле, портрет Моцарта на стене. И Грету. Вот она входит в комнату, я, как и положено при появлении дамы, встаю, она делает мне книксен… Говоря взрослым языком, меня потрясло несоответствие двух миров – нынешнего, реального, и того, ушедшего. Ушедшего безвозвратно. Только тогда до меня, кажется, дошло, что я никогда больше не увижу Греты.
Теперь-то я знал, что такое смерть. Кстати, впервые в жизни я увидел труп в день приезда в Ташкент: мертвец лежал лицом вверх на выходе из вокзала, люди перешагивали через него. Мы со страху его обошли, хотя для этого пришлось перелезть через кучу грязи.
В тот день, когда бабушка так неожиданно напомнила мне о прежней жизни, я вдруг подумал, что может быть и хорошо, что Грета умерла ещё до войны. Ей, всегда такой чистой, аккуратной и нарядной, поглощённой музыкой и танцами, было бы невыносимо тяжело оказаться в положении ссыльной. Раза два я видел, как выгружают партию арестантов: пацанский телеграф оповестил о том, что это происходит на запасных путях нашей станции, и мы побежали смотреть, благо это было совсем рядом.
Конечно, я тогда не знал разницы между ссыльными и заключёнными, не ведал о различных категориях зеков, я просто видел, как насильственно привезённых людей перегружают из железнодорожных вагонов-теплушек в крытые грузовые машины, чтобы везти куда-то в степь. Не буду врать, когда я увидел, как грубо выталкивали из вагона замешкавшегося старика, я не вспомнил Оскара Фридриховича, но я вспомнил о нём сейчас, после того, как бабушка прочистила мне мозги. И ещё я представил себе, как выталкивают из вагона Грету и как она бежит между лающими овчарками… Мне было очень горько в тот день. Я думаю, что в тот день я стал намного взрослее.
Продолжение здесь Начало здесь
Author: Баранов Ю.К. Книга "Купола Кремля" здесь Книга "Три власти" здесь и здесь Книга "Встреча с жизнью" здесь Книга "Честь таланта" здесь