Со школьной скамьи известно, что «в любви считаясь инвалидом», Онегин не мог оценить чувств ни Ленского, ни Татьяны. Но не потому, что вместо сердца у него был «протез». Инвалидами в XIX веке называли не только увечных, но и вышедших в отставку военных, как сказали бы сегодня ветеранов. У Пушкина есть в «Евгении Онегине» и такие: старый инвалид охотно слушает рассказы юных усачей о подвигах на поле брани. Ну, а Онегин — инвалид в смысле переносном, ветеран любовного фронта, бывалый «ловелас», вышедший в отставку не без травм на любовном поприще.
Что еще сказать об Онегине? Ну, он щепетильный педант.
«Педант» опять же не в современном, и даже не в Далевском смысле — «строгий, точный, придирчивый мелочник, требующий соблюденья в деле внешностей, околичности, порядка», а в прежнем — «человек, выставляющий напоказ свою ученость, с апломбом готовый судить обо всем». Как пишет Пушкин: Имел он счастливый талант Без принужденья в разговоре Коснуться до всего слегка…
А «щепетилен» Онегин потому, что был любителем щепетинья, безделушек из Лондона, изобильно украсивших его кабинет.
Онегина Пушкин представляет и едва ли не своим конкурентом, ведь тот умел: С учёным видом знатока Хранить молчанье в важном споре И возбуждать улыбку дам Огнём нежданных эпиграмм. Помилуйте, стихи писал Ленский, а Онегин в поэзии был профаном! Но если вспомнить, что в начале XIX века эпиграммой называлась любая колкость, насмешка, острота, все встанет на свои места.
Онегин владел и другим искусством: Он знал довольно по-латыне, Чтоб эпиграфы разбирать, но если вы подумали, что это были эпиграфы к книгам, то ошиблись. Пушкин употребил это слово в исконном значении: «надпись». Евгений читал надписи на памятниках и надгробиях. Там-то они не имели перевода, и без знания латыни трудно было понять, о ком или о чем речь. Онегин справлялся.
А вот мы иногда испытываем трудности с переводом с пушкинского на современный.
