Что это? Холодное рассуждение о природе творчества? Но не лучше ли творить (при наличии, разумеется, соответствующего дара), чем рассуждать о творчестве? А рассуждения оставить «специалистам»? Литературоведам, филологам и прочим гиенам от искусства.
Можно взять и шире: это творение – плод размышлений Гессе о том, как человеку правильно устроить свою жизнь. Для этого человеку прежде всего необходимо осознать, каким Божьим даром он наделен. И осознав это, приложить усилия в соответствующем направлении. Нет, неправильно, не приложить, а прилагать. Постоянно, непрерывно. И это все, что необходимо и достаточно для правильного устроения жизни. Довольно просто, не так ли?
Продолжим упрощать. По Гессе человеку может быть отпущен сверху дар мыслить или дар творить. Иного не дано. Сила дара может быть разной. Здесь мы говорим, конечно, о даре такой силы, который не подразумевает каких-либо уклонений от миссии. Соответственно, правильное устроение человеческой жизни может быть осуществлено лишь при условии реализации дара, то есть, или через усилие мысли, или через усилие чувства. Последний способ представляется нам, безусловно, более приемлемым, более приятным; этого мнения, похоже, придерживается и сам автор. При этом в обоих случаях ключевое слово: усилие. Мысленное усилие подразумевает уединение и аскезу, чувственное – непосредственное и активное личное участие в коловращении жизни, во всех ее проявлениях без исключения, от низких до возвышенных. Но усилие необходимо. Не разовое, а постоянное и непрерывное, ежедневное и еженощное. «Царство небесное силою берется».
Никаких иных вариантов автором не предусмотрено и не рассматривается. Нарцисс – это мысль, Златоуст – это чувство. Мысль и чувство в них выражены мощно, ярко, непосредственно, так сказать, в чистом виде. На таком фоне все остальные персонажи, за исключением мастера Никлауса, и то лишь отчасти, выглядят бледно и незначительно, именно в силу того, что способность мыслить, способность чувствовать – редкий дар, и автор наделил этими дарами только двух человек. Да и способностью или, лучше сказать, волей совершать постоянные, порой мучительные, как мы видим на примерах Нарцисса и Златоуста, усилия для развития и правильного использования этих даров обладают далеко не все одаренные люди.
В справедливости этого мы можем убедиться на собственном опыте – достаточно хотя бы раз в жизни трезво взглянуть на себя, любимого, со стороны.
Редкий человек согласится считать себя бездарем; точно также, редкий человек готов мучить и изводить себя свободным творчеством или дисциплинированным размышлением.
Кажется, Гессе, вопреки собственной дуалистической теории познания мира или достижения совершенного бытия (наверно, можно и так), стремится пройти обоими путями: он и творец, он и критик жизни. Он желает и мыслить, и чувствовать. Он и Нарцисс, он и Златоуст. Для того, чтобы понять, удалось ему это или нет, необходимо и достаточно прочесть произведение.
Возможно – я это легко допускаю – для полного понимания и правильной оценки этого произведения требуется более серьезное образование, чем то, которым я располагаю. Возможно, что требуется и некоторая философская подготовка, выходящая за пределы курса философии в два семестра, да еще и в техническом ВУЗе. Вы будете смеяться, но я не шучу: во оны времена будущие инженеры «проходили» философию в течение целого года. На Теорию механизмов и машин выделялось наверно столько же часов.
Но, коль скоро, «Нарцисс и Златоуст» – это все-таки литературное произведение, выставленное на всеобщее обозрение, то тем самым мне, как читателю, дано право, если не на оценку, то на мнение – безусловно.
Здесь позволю себе небольшое «теоретическое» отступление от основной темы, не имеющее отношения к роману. Думается мне, что искусство должно говорить на общечеловеческом языке, а не на птичьем языке «специалистов» от искусства. Искусствоведение как профессия может хоть как-то оправдать собственное существование лишь в одном случае: если оно имеет экономическую составляющую, то есть способствует отъему денег из карманов состоятельных идиотов. В этом случае искусствоведение, будучи все же не совсем приличным способом перераспределения богатства, имеет какой-то смысл. Все прочие его «достижения» – просто демагогическая болтовня.
Еще раз подчеркиваю – последний абзац никакого отношения к рассматриваемому произведению не имеет.
Львиная доля произведения посвящена похождениям Златоуста, оправившегося странствовать, бродяжничать и набираться впечатлений по совету Нарцисса, оставшегося в монастыре вдали от мирской суеты для суровой работы над собой.
На протяжении многих лет Златоуст, ставший профессиональным бродягой, набирался в основном тех впечатлений, которые были связаны с романтическими отношениями с противоположным полом. Его любили многие женщины, вот только зубного техника меж ними не было. Он познал голод, холод, зной и любовь, он приобрел колоссальный опыт выживания в неблагоприятных погодных условиях и не меньший, если не больший, опыт в искусстве обольщения женщин и совращения девиц. «За короткое время он не только усвоил многие способы и тайны любви и вобрал в себя опыт своих возлюбленных. Он научился также видеть, чувствовать, осязать и обонять женщин во всем их разнообразии; он различал на слух все оттенки голоса и у иных женщин уже по одному его звучанию безошибочно угадывал характер и силу их любви; он с неослабевающим восхищением наблюдал…» Ну, и так далее.
Однажды он затеял интригу с двумя сестрами одновременно, юными красавицами и умницами, дочками приютившего его рыцаря.
Однажды он убил человека.
Он видел страшное лицо чумы и заглядывал в него, искушая судьбу, он видел обезлюдившие деревни и города, заваленные обезображенными трупами. Этого ему было мало: он хотел увидеть и узнать все.
В одном маленьком городке он задержался на несколько лет (он никуда не спешил) с тем, чтобы изучить ремесло резчика по дереву – такое впечатление произвела на него деревянная скульптура Девы Марии работы мастера Никлауса в одной из церквей. Он разыскал этого мастера и поступил к нему в ученики. Его «дипломной» работой стала скульптура апостола Иоанна, которой он придал черты Нарцисса; она была признана выдающейся сообществом ревнивых профессионалов, и за нее он получил от цеха свидетельство мастера.
«Каким-то сокровенным чувством Златоуст прозревал тайну своего художнического призвания, своей страстной любви к искусству и своей временами дикой ненависти к нему».
Добившись признания, он отказался от лестного предложения своего наставника и вернулся на прежний путь – воля манила его сильнее благополучия и даже возможности заниматься делом, к которому он имел дар и которое он любил. «Детская непосредственность бродячей жизни, ее материнское происхождение, ее отвращение к закону и духу, ее покинутость и тайная неизбывная близость смерти давно уже овладели душой Златоуста и наложили на него свой отпечаток. Но все-таки в нем жили дух и воля, все-таки он был художником, и это делало его жизнь богаче и труднее».