Вода была ледяной, но Аленка все равно стояла по колено, смотрела, как быстро несутся уже сухие листья, точно лодочки, попавшие в течение. И вместе с этой быстрой водой уходила ее болезнь, быстро отступала, таяла. .
“Придет Илья, принесет гнилья”, “До Ильи мужик купается, а с Ильи с рекой прощается”, “Илья бросил кусок льда” - так шуршали бабки на селе после Ильина дня, но молодежь не слушалась, до первых чисел сентября, а то и позже в реке стояла круговерть и веселье, и Аленка тоже никогда не слушалась ни отца, ни старух. Вот и сейчас сбежала из дома, тихонько чтобы не слышал, прилегший после обеда Проша, собралась, глянула, как воришка на двор, где девчонки подвешивали подсолнухи на протянутую от крыльца к сараю веревку , а мальчишки самозабвенно плевались сыроватыми, но такими сладкими семечками, и дальней тропкой пробежала к задней калитке, выскользнула и убежала к реке. Ей хотелось войти в эти живые и упругие струи, почувствовать обжигающий холод, и снова начать жить. Постояв, она сняла платье, опустила кисти в ледяную воду, подышала и легла в плотный упругий поток, закрыв глаза от удовольствия. И жизнь вместе с струями воды ворвалась в ее измученное тело, вернула прошлую Аленку.
- А ну, давай. Ты что, золотая, с ума сбрендила? Сентябрь на дворе, а она поплыла. Ну-ка.
Сильные руки обхватили Аленку за талию, приподняли, как пушинку, она попыталась вывернуться, но не смогла. Джура крепко прижал ее к себе, он чувствовала как сильны его руки, и как ходят упругими валами мышцы на груди. Джура вынес ее на берег, но не отпускал, держал на руках, как будто она была пушинкой, прижимался небритой щекой к ее плечу, молчал.
- Пусти, цыган. Осатанел ты что-ли. Прокл сейчас придет за мной, увидит, мало он тебя лупил.
Аленка все-таки выкрутилась, Джура отпустил ее, придержал бережно, чтобы она не упала. А потом взял обеими руками ее лицо, поднял, глянул в глаза.
- Нет у меня без тебя души, ты солнце мое, луна моя нежная, холодная. мэ тут камам, мэ тут накамам*. Что делать мне, скажи, цветок сердца моего?
Аленка бережно сняла его руки, отступила назад, накинула платье, укуталась в полотенце.
- Я не знаю, Джура. Уже жизнь скоро пройдет, ты никак не отпустишь меня. Я не знаю. Уходи.
Джура дернулся, как будто его ударило током, хотел что-то сказать, но резко повернулся и пошел по тропке вверх, растворяясь в призрачном свете заходящего сентябрьского солнышка, как будто его не было.
…
С этого дня Аленка почти забыла о своей болезни. Носилась по двору, как будто юность вернулась к ней снова, летала птицей, все горело у нее в руках. Прокл глаз отвести не мог от жены, ловил ее, как молодку где-нибудь за сараем, прижимал к стенке, целовал и сам стеснялся. А ночи стали жаркими, как в молодости, да такими, что Аленка утром на мужа смотреть стыдилась, краснела, вспоминая, а потом, накладывая ему завтрак, касалась, вроде нечаянно его руки, таяла от счастья и любви.
- Лягуш. Отаву покосил вчера. Жарынь стоит вон какая, собрать бы. Девок отправим, а ты в надзор, чтоб не ленились. А?
Аленка кивнула. Она сенокос обожала с детства, а тут такая нечаянная радость, осень уж, а вроде вернулось лето.
- Так что ж. Девчонки-то нам зачем! Там травы на два гребка, вдвоем справимся. А им тут и так работы невпроворот. Вдвоем пойдем.
Стог получился и правда, маленький, Аленка лежала, опершись спиной на его крутой бочок и смотрела как по высокому, совершенно летнему небу летит клин гусей. Они, вроде, и не собирались еще, рановато было, но уже сбивались в стаи, кружили над степью, как будто тренировались перед дальней дорогой. Гуси кричали протяжно и грустно, отчаянно пахла увядшая трава, остро, пряно и немного яблочно. Прокл наклонился над Аленкой, ласково провел рукой по щеке.
- Ты не спишь? Гляди, тучи над дубравой, тяжелые. Надо сено забирать, а то как бы не замочило. Иди туда, к ивам.
Аленка шутливо ухватила мужа за шею, притянула, и Прокл одним движением подхватил ее на руки и понес к краю поля, там где старые ивы опускали ветви до самой земли, и под этими ветвями можно было спрятаться, как в шатре.
…
- Мам… Там тетя у ворот стоит. Мокрая вся. К нам что-ли?
Аленка в последний раз обхлопала со всех сторон пышный ком теста, обтерла руки о фартук, погладила Алешку по стриженной головке, пошла к окну. Там и правда стояла женщина. Она была в плаще, но дождь был таким сильным, что плащ не спасал, длинные черные волосы болтались по плечам, как мокрые плети, капюшон обвис и прилип к маленькой, изящной головке, а плащ, намок так, что обтянул ее тело, предательски выставив огромный живот. Аленка накинула Прошину плащ-палатку, выскочила во двор, открыла калитку. Женщина смотрела затравленно, как загнанный волчонок, но у нее были такие знакомые глаза, что у Аленки засосало под ложечкой - на нее смотрела Софья. Как будто она вернулась...
- Я Ксения, теть Лен. Пустите?