«Надо выжить! – единственная мысль билась в голове котенка. – Пусть сегодня хуже, чем вчера, а завтра, может быть хуже, чем сегодня, но все равно – надо выжить!»
И если бы его спросили: - «Зачем? Зачем тебе это? Осмотрись вокруг – вот они твои сородичи, сбились в кучу в холодном, сыром подвале, облепили едва теплую трубу отопления в надежде отогреть лапки. Их ушки грызет мороз, их животики мучает голод и так изо дня в день. На улице их ждет глубокий снег и злые псы. Того, что приносят сюда добрые люди - на всех не хватает, а такому малышу, как ты и подавно. Зачем тебе такая жизнь? Не лучше бы смириться и выбросить из головы эту надежду?»
«Нет! – ответил бы котенок. – Ведь они взрослее меня, значит и умнее и прожили гораздо больше, чем я. Некоторые уже состарились на улице и в подвалах, но они тоже цепляются за жизнь! Значит есть в ней что-то хорошее, что держит их, то, что я еще не знаю, не видел, не почувствовал. А значит надо выжить, чтобы узнать и увидеть!»
И он вновь прижимался к едва теплой трубе, стараясь заглушить в животике голодные спазмы. Но даже во сне его ушки ловили каждый звук, доносящийся с улицы. И едва заслышав скрип снега под ногами человека и тихий голос: - «Кис-кис», он карабкался вслед за взрослыми котами и кошками в узкое подвальное окно, в надежде получить кусочек вкусной, теплой еды.
Иногда ему удавалось ухватить что-то из съестного, за что он тут же получал по загривку от старших. Если раньше его это пугало, то теперь он только озлобленно урчал и старался скрыться с добычей. Отбежав на безопасное расстояние, съесть ее торопливо, не прожевывая заглотить и почувствовать, как утихают на время голодные спазмы там, внутри, за тонкими ребрами.
Потом вновь бежать по снегу и льду в подвал, прижаться к трубе и впитывать крохи тепла то одним бочком, то другим. Потому, что – надо выжить!
Егоровна шаркающей походкой пересекла лестничную площадку и позвонила в квартиру напротив. Дверь отворила Клавдия – соседка и давняя ее подруга.
- Заходи, Егоровна, заходи. – Пригласила она и посторонилась, пропуская подругу. – На кухню, на кухню проходи, чайком угощу. Пирог сегодня испекла с картошкой. Повечеряем.
Лет двадцать уже, как знакомы, вместе заселились в новый тогда еще дом, дружили гораздо дольше – лет сорок. Остались теперь одни. И хоть было переговорено за эти годы, кажется, обо всем, но всегда найдутся темы. Раньше было больше смеха, нынче - не то. Бывает, что и посмеются, но уже без былого веселья, даже как-то грустно посмеются. Неспешно течет разговор, а куда торопиться? Времени теперь – девать некуда!
- Заходила к тебе днем, - говорила Клавдия, - дома не застала. И вчера не было. Второй день пропадаешь где-то. Что за дела у тебя завелись?
- Ох, Клава, не вспоминай! – вздыхала Егоровна. – Было бы чем настроение поднять – рассказала бы, а так… - Она махнула рукой, словно отгоняя худые вести.
- Сходила, значит, к врачу. – Догадалась Клавдия. – Какой диагноз ставят?
- Диагноз – хуже некуда. – Егоровна отхлебнула из чашки. – Да и что можно ждать на восьмом-то десятке? Говорят – операция требуется, все, мол, поправимо. А я не хочу. Вот не хочу никакой операции! Хватит, пожила! Что я хорошего от этой жизни видела? Устала уже, слишком долгой она кажется, жизнь эта.
- Ох, не греши, не гневи Бога! – возмутилась Клавдия. - Разве можно такое говорить? Всякая жизнь дана, чтобы прожить ее до конца и торопить не надо!
- А я разве ж тороплю? – грустно усмехнулась Егоровна. – Сколько положено – столько проживу. И цепляться за эту жизнь мне резона нет. Если уж смолоду она не удалась, то чего от нее в старости ждать?
Клавдия замолчала, что тут скажешь? Жизнь у Егоровны и впрямь не сахар. У Клавдии – хоть дети рядом, внуки подрастают. Нет-нет, да и приезжают, а то и звонят: - «Как дела, мама? Как здоровье? Надо ли чем помочь?»
Егоровна – совсем одна, смолоду ей все тяжело давалось. Голод послевоенный едва не убил. Родитель вернулся с войны покалеченный, да и не долго прожил – раны не дали. Мать еще раньше ушла в мир иной, Победы не дождавшись – тиф прибрал. Вырвалась она из колхоза в город, думала свою жизнь строить, но прежде пришлось отстраивать город, основательно разрушенный вражескими бомбами. Почти без выходных, девчонка совсем, а какие тяжести приходилось ворочать! Замуж вышла, но счастье это ей не принесло – муж, после рождения сына пристрастился к водке, быстро она его сгубила.
Трудно растила Егоровна сына, отчаянным парнем рос, хулиганистым, но уважительным к матери. Сколько радости было, когда поступил он в военное училище! Ждать бы внуков, да радоваться. Но и тут война ее достала – Афганская. Остались от сына лишь боевые награды – медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды. Вместе с отцовской медалью «За боевые заслуги» хранятся они в коробочке, бархатом оклеенной.
Долгими зимними ночами перебирает она прожитые годы, все пытается отыскать в ней вкрапления счастья. И ведь было оно – замужество, рождение сына, его успехи. Но все это оборачивалось потом бедой, такой, что лучше не было бы этих счастливых мгновений…
- Нет, Клавдия, - вновь вздохнула Егоровна. – Не буду я за нее цепляться, за жизнь эту…
За окном начинало смеркаться – зимний день короток. Егоровна стала собираться домой.
- Ты, подруженька, оденься потеплей, выйдем – прогуляемся. – Клавдия взяла с подоконника припасенные объедки. – Я вот тут кошкам бездомным гостинец припасла, заодно и покормим.
- И то. – Согласилась Егоровна. – У меня творог заветрился, будут они его?
- Будут. – Улыбнулась Клавдия. – Им сейчас что ни дай – все сметают.
Егоровна смотрела, как котенок жадно хватает творожок, поглядывая недобрым взглядом на сородичей, урчит, пытаясь напугать. Взрослые коты, дав ему время на перекус, треснули по загривку и отогнали: - «Обнаглел мелкий!»
- Ах ты малыш, - прошептала Егоровна. – Безотцовщина, как есть безотцовщина. Ни ласки тебе, ни защиты… – И поддавшись внезапному чувству, подхватила его на руки и понесла домой.
Котенок дрожал от испуга, или от холода, но вырваться не пытался.
***
- Клавдия! – Егоровна стукнула лыжной палкой в дверь соседки. – На выход!
- Иду, Егоровна, иду! – Клавдия шумно вывалилась за дверь и захлопнула ее. – Ты, как после операции очухалась, прям как заводная стала. Мне за тобой и не угнаться.
- Движенье – жизнь, подружка, мне так доктора сказали. И Семка мой – тоже так говорит. Сегодня – пять километров, не торопясь, по парку, скандинавской ходьбой!
- Пять, так пять. – Безропотно согласилась Клавдия. – Я и сама чувствую – на пользу нам эти прогулки – и вес скинула, и голова перестала кружиться. – И вдруг осеклась на полуслове, тревожно глядя на Егоровну: - А что тебе кот твой - Семка сказал?
- Сказал – «Надо жить!» И каждый день мне это повторяет. Я ведь вижу, как он радуется каждому дню, а помнишь – как ему тяжело было выживать? И я согласна – как бы там жизнь не складывалась, как бы тяжело не приходилось – не надо раскисать. Тяжело на душе, или не повезло – бери в руки лыжные палки и – в парк! И про плохое забудешь, и глупым мыслям в голове места не будет. А вернусь домой – там Семочка меня встречает. В окно смотрит, ждет, радуется душа хвостатая.
- Рехнулась ты совсем со своим Семкой. – Покачала головой Клавдия. – Разговариваешь с ним, как с человеком. – Взглянула на Егоровну, улыбнулась. - Но лучше уж так, чем как раньше. Пошли, что ли?
- Пошли, подружка! Жизнь продолжается!
Тагир Нурмухаметов
