Рассказ о традиционных смотринах невест в Летнем саду в XIX веке, подслушанный разговор двух купцов и одна забытая легенда о Поцелуевом мосте.
Фельетон петербургских газет.
В Духов день я обыкновенно посещаю Летний сад. Если бы для этого мне нужно было приехать в Петербург не только из ближних, но и самых дальних окрестностей - из Павловска, Петергофа, Ораниенбаума и даже Гатчины. Такая уже у меня привычка, привившаяся ко мне с самого раннего возраста. Не быть в Духов в день в Летнем саду для меня то же, что не посетить Екатерингоф 1 мая, а я никогда еще не пропустил ни одного из этих гуляний, разве уже обретался слишком далеко от Петербурга.
В этом году мне не предстояло большого переезда, стоило только дождаться на одной из Чернореченских пристаней парохода - и я, часу в шестом, входил я в Летний сад. Зная очень хорошо, что меня там ожидало, все-таки был изумлен при виде огромнейшей толпы разряженного народа, толпы, какой не бывает здесь во все остальные 364 дня в году. Не только большая и параллельная аллеи были буквально заняты гуляющими, но и на самых маленьких боковых дорожках теснилась какая-то плотная масса человеческих тел в страшной духоте и даже в пыли, которую взметали тысячи ног и тысячи платьев с длинными хвостами.
Но по большой аллее можно было кое-как пробраться, и я не без труда совершил по ней путешествие от Невы к Цепному мостику и обратно. Боже, чего я только не насмотрелся! Известно, что в этот день в силу векового обычая в Летний сад появляются невесты из купеческого звания и, разумеется, все наличные женихи. Те и другие с целью людей посмотреть и себя показать, и с более специальным, весьма знакомым каждому из них, правилом продать товар лицом. Невозможно представить приблизительные цифры девиц, которых я видел на этом гулянье, но смело можно сказать, что самый бойкий апраксинец избил бы все руки о кости счетов, прежде нежели подвел бы нам итог невестам, которые в Духов в день прогуливались по аллеям Летнего сада. Были здесь девицы всех возрастов, начиная с отроческого до того преклонного или перезрелого, когда особу в нем обретающуюся трудно назвать девицей, если не знаешь, что она еще не сочеталась узами брака.
Я это основываю на том, что не раз слыхал, как молодые гостинодворцы, при встрече с иными представительницами прекрасного пола, жаждущими надеть узы Гименея, говорили друг другу: «А этой белобрысой сорок с хвостиком…» или «Знаешь ли, что за эту Вавдулину еще мой тятенька сватались!» И я видел действительно такие физии, по выражению одного моряка, что поневоле дивишься, как природа, любящая во всем красивые и изящные формы, может так неудачно отступить от своей программы и производить неделимых чрезвычайно плачевного свойства. Но зато можно сказать правду, что я встречал и необыкновенно красивых и стройных молодых девушек.
В особенности нельзя было не любоваться одной, среднего роста, блондинкой с великолепными русыми волосами и с чертами лица, выражавшими как сознание в красоте, так и полноту внутреннего содержания молодой особы. Впрочем, может быть, мне только показалось, что она была лучше всех. В этой толпе были и настоящие бриллианты и поддельная красота, порядочное образование и тупоумная косность, изящные современные туалеты со вкусом и нелепые наряды без всякого вкуса. Одним словом встречалось то, что может встречаться у нас в громадной толпе именно в Духов день по аллеям Летнего сада.
Конечно, так называемые смотрины начинают уже терять свой настоящий характер. И если большинство невест является в Летний сад с специальной целью, то многие молодые люди приходят: одни из любопытства, другие по заведенному порядку, третьи по примеру, тятенек и разве малая толика высматривать невесту. Но во всяком случае в Духов день пойти в Летний сад весьма любопытно, если не собственно для того, чтобы заглядываться на хорошенькие личеки, то для того, чтобы судить, какая громадная масса драгоценных камней находится в Петербурге, потому что на этом гулянье на каждом шагу попадаются бриллианты, рубины и изумруды. Сюда стекаются обыкновенно семейства торговцев не только из центральных мест, но даже из неведомых захолустьев, храня обычаи старины и питая различные розовые надежды.
Здесь вы встретите много личностей, существование которых и не подозревали в Петербурге, но главное, что все эти посетители - русские. Немцев, которых у нас такое изобилие всюду, на этом гулянии попадается весьма мало и то где-нибудь по сторонам. Немцы, впрочем, на это гуляние не ходят и по той причине, что в Летнем саду нет раздолья для налития себя пивом. А уж немцу гуляние без пива все равно, что нашему без дешевки. В ресторане, положим, и есть питья всякого рода, но в палатке и на площадке так мало места, что решительно негде расположиться для пивных возлияний, любящих своего рода простор и некоторую свободу. Может быть, покажется странным, что немец не ходит на гуляния, потому что нельзя накатиться пивом, но каким же образом русский человек посвящает на это несколько часов, не имея в перспективе угоститься национальной дешевкой? Не надо бы забывать, что в Духов день в Летнем саду преимущественно гуляют торговцы, которые, бывая вместе с семействами, ведут себя весьма скромно. Да и кроме того, гуляние в Духов день считают обязательством очень важным. Правда, некоторые молодые субъекты не прочь бы побезобразничать и сумели бы наизволиться в самом маленьком ресторане, но присутствие тятенек и родни удерживают эти порывы.
Итак, потолкавшись между народом и не без усилий пробившись на перекрестке большой аллеи с той, которая ведет к ресторану, я принял направление к Фонтанке, рассчитывая на более свободную прогулку. Но гуляющих и там было множество и вся площадка у памятника Крылова до того наполнилась народом, что передние зрители, удовлетворив свое любопытство, не могли возвратиться назад иначе, как толкаясь страшным образом и порой не без энергических выражений.
В боковой аллее, параллельной с Фонтанкой, против самого домика Петра Великого, к удивлению, одна скамейка оказалась незанятой. Я тотчас же воспользовался случаем и сел, и вслед за мной уселись рядом два торговца, оба пожилые и в тех костюмах, которые, неизвестно почему, усвоены в купеческой среде как национальные, но которые ничего не имеют национального, кроме личных сапог с опущенными в голенище штанами. Один из моих соседей был пожилой, довольно плотный мужчина в тонком белом сюртуке, в пуховой шляпе фасона конца 50-х годов, с коротко постриженной седоватой бородою и с открытым умным лицом. Другой, одетый почти так же, отличался остроконечной рыжей бородой, весьма объемистым брюхом и тем, что на синем жилете развешаны были у него две цепочки, и из каждого кармана спускались часовые ключики, из чего можно было заключить, что почтенный коммерсант брал с собой двое часов по праздникам.
Усевшись на скамейке, купцы, словно по команде, вынули носовые платки, обмели пыль с одежды и сапогов, потом добыли по гребенке, сняли шляпы, причесав волосы, бороды, откашлялись как следует и приняли более комфортабельные позы. Черноволосый с короткой бородкой прислонился в угол, а рыжеватый, сложив руки на брюхо, пустил свои пальцы мельничкой, что делал с достаточным искусством.
«Фу!» — сказал он товарищу, отдуваясь. «Жара-то, Иван Сафроныч! Так что и чайку выпить бы не мешало».
«Что ж, зачем дело стало? Заведение под боком».
«Не люблю таких заведеньев. Порядку никакого нету-ти».
«Это напрасно, куманёк. Здесь чай-то и подадут тебе великатно».
«Не к тому речь. Мне из их великатности не шубы шить. А знаешь, расположиться негде, да и чаю напиться всласть не вольготно».
«Как так?»
«Да уж я пробовал. Второго чайника воды не дождёшься».
«Посмотри, ведь народу-то, народу! Где же половым управиться?»
«А коли взялся за гуж, не говори, что не дюж».
«Это, брат, пустое. Всюду, значит, соблюдают свое обыкновение».
«Ефто точно так, Иван Сафроныч, значит, нечего и бобы разводить. И после гуляния можно будет распорядиться».
«С нашим удовольствием. Может, еще залучим кого из своих? Луку Лукича надо бы. Чай, ходит со своей Савишной и водит целый выводок невест».
«Подлинно выводок! Не как пол-десятка, али целая полдюжина! Хе-хе-хе! Эх его угораздило!»
«Что ж, Макар Андреевич, кого чем Бог благословит? У кого молодцы, а у другого бабья команда»
«Ефто точно так!» – последовало краткое молчание.
«Иван Сафроныч, – отозвался толстяк, - Ты человек ученый, скажи мне, доподлинно ли ефто домик Петра Великого?»
«Говорят, настоящий, и в книгах так значится».
«Ха, ишь, в каком домишке жил».
«Да ведь по его приказу и в Летний сад невест водят, Макар Андреевич».
«Что ты, куманек, выдумал?»
«Истинно тебе говорю, мне сказывал отец диакон, а уж он дока на эти вещи».
«Стало быть, не по доброй воле ходили?»
«Какое по доброй? Ишь ты, в то время порядки были таковы, что женщин держали под замком».
«Не дурное дело… А как же таперича?»
«А таперича… Царь Петр указал, чтобы купеческого звания люди выводили дочерей в Летний сад и баста. Он, значит, заводил новую моду. При нем велено и бороду брить, и немецкое платье носить».
«А теперь стало быть позволено опять по-прежнему?»
«Отчего?»
«Да я видел, как иные господа ходят в зипуне на мужицкий манер».
Иван Сафронович махнул рукою.
«Я сам видел на Невском человека три в таком наряде… Даа, смешно, Макар Андреевич!
А вот послушай-ка ты, что мне отец дьякон еще рассказывал о Петре-то Великом».
«Мы и сами знаем, что он Питер выстроил».
«Не в том дело, куманек. Мало выстроить. Надо было и все другое произвести. Говорят, в ту пору и бояре-то по большей части были безграмотны. Так что и помощников у царя не хватало. Все сам. А случалось, своими руками бревно обтесывал».
«Ну, шалишь».
«Чего ж, шалишь? Так и в книгах записано. Есть такая книга «Житие Петра Великого». Послушал бы ты, что рассказывает отец диакон. Говорят, из себя герой был точь-в-точь как приставлен против Сената, и такой был у него конь, что всякую, значит, змею растопчет.
«Знамо дело, герой был. А про такого коня мы, признаться, не слыхивали».
«Ведь у царя Петра была и дубинка, которой все боялись, пуще меча и огня».
«Какая такая дубинка?»
«Да простая. Это-то бывало, кто не провиниться, у Петра коротка расправа. За вихор, значит, и дубинкой».
«Ну, то есть простого человека?»
«В том-то и штука, что не одних простых людей, а кто бы ни прострафился, не спускал он и боярам».
«Чудное дело! Да как же Ефто?»
«Говорят тебя! Отваляет и шабаш… Знаешь Поцелуев мост?»
«Еще бы!»
«А знаешь, почему он так назван?»
«Нет, Иван Сафроныч!»
«А вот я тебе расскажу. Царь Петр, значит, шел ли, ехал ли по этому мосту и заметил большую неисправность. Вот и потребовал наибольшего боярина, который, стало быть, должен смотреть за этим: «Отчего, мол, у тебя неисправно?» Тот, известно, какие-то отговорки. Петр недолго думал, да и давай его потягивать дубинкой. Поучимши, значит, как следует. А боярин-то был любимец, царю жалко стало. Он его и поцеловал. Вот и мост этот зовется Поцелуевым».
«Ишь ты, - сказал засмеявшись Макар Андреевич, - хороша была дубинка!»
«Говорят, и до сих пор осталась».
«Где же Иван Сафроныч?»
«Да подлинно неизвестно, в этом ли домике, а ли в другом месте».
Макар Андреевич не переставал смеяться.
«Шутник ты, кум, право!»
«Вот, Иван Сафроныч! А штука была важная. Говорят тебе, дубинка не смотрела ни на кого, а гуляла по каждой виноватой спине».
«Надо бы посмотреть эту дубинку. Одначе пора идти искать сожительницу. Так как же, после гуляний - того?»
«Что ж, можно. Пожалуй, хоть и в "Берлин"».
«Больно далеко».
«Ну, там потолкуем. Я сам хочу маленько проветриться».
И собеседники встали. Я тоже скоро пошел по набережной к выходу и, проходя мимо самого домика Петра Великого, начал припоминать разные сказания о дубинке. Во все время обратного пути на дачу разговор двух купцов не выходил у меня из памяти.
«Петербургский листок», 1864
Спасибо, что дочитали до конца, за подписку, лайк, комментарий и поддержку! До новых встреч.
#скрепы #питер #бизнес #невскийпроспект #летнийсад #петрпервый
