Бывает так. Тебе очень надобно найти работу. Не то чтобы голодаешь, но нужду в деньгах испытываешь. Тряпки модные купить, девушку в клуб сводить, с друзьями пивка, рыбкой сушёной заедая, выпить — всего этого хочется. Друзья, конечно, угощают на свои, но, помилуйте, нельзя же бесконечно пользоваться чужой щедростью. Ну, не чужой, неверно выразился — дружеской щедростью. До́лжно и ответное гостеприимство проявлять. Иначе совсем уважать себя перестанешь. А помимо всего этого существуют ещё и бытовые да разные гигиенические нужды. К парикмахеру зайти — плати, куртку в ремонт снести или ботинки у сапожника подклеить — опять деньги. Да мало ли. Да хоть зуб мудрости наружу полезет, как намедни было, и так разболится, что хоть по потолку бегай. Делать нечего, приходится терпеть до ночи. Как свечереет, бежишь в дежурную поликлинику вырывать предателя. Ночью бесплатно, как в травмпункте. Правда, доктор, краснолицый хохмач с руками многолетнего стропальщика, нескромно экономит на обезболе, и ты почти теряешь сознание от зубовного хруста во рту, представляя пыточную камеру в подвалах гестапо. В общем, как ни крути, без запаса монеток никуда. Одно расстройство. Возможно, существуют чудаки, живущие преспокойно без них. Ходят, болящие, в тряпье и лыбятся не пойми чему. Но ты, к счастью или несчастью, не из их числа. Кручина одолевает.
И ты ищешь работу. Неделю, другую, третью. Тебя нигде не берут. Не сдаёшься — ищешь. Деньги-то нужны. Месяц, другой проходит — ты никому не нужен. Работы нет, тоска зелёная. Лежишь на кровати, в потолок смотришь, потому как телик опостылел. А компьютера у тебя нет, свежей книжонки раздобыть негде. Познаёшь ещё одну истину — чтобы не работать, тоже нужны они — деньги. Иначе досуг в тягость. Поднимаешься и снова униженно ищешь. Униженно — потому как денег нет, а эго есть. Оно не заканчивается, всегда при тебе. В общем, продолжается это ровно столько, сколько необходимо времени, чтобы согласиться на любую работу даже за бесплатно, лишь бы не видеть серый, отполированный глазами потолок над своей кроватью.
И вот чудо — тебе звонит друг, рассказывает про бывшего одногруппника, давно укатившего в светлый рай капитализма, но водившего знакомство с седьмой водой на сладком киселе какого-то там значимого сановника. И у этого сановника есть личный тренер, который, в свою очередь, тренирует сына одного промышленника. Так вот, случилось диво дивное, и промышленник ищет толковых ребят для канцелярской непыльной работы и ждёт тебя в понедельник с утра на смотрины. Ты начинаешь волноваться дня за три. Крутишь в голове киноплёнку будущей встречи, которая заканчивается то полнейшим крахом и треском разламывающейся и без того скудной жизни, то стремительным продвижением по службе благодаря исключительно твоим таланту и старанию. Стоя в ванной перед зеркалом, в трусах и скромном пиджаке на голый торс, ты, прилизывая мокрыми руками торчащие в разные стороны вихры, нахмурив брови, репетируешь речь.
Наконец наступает тот самый понедельник. Со страшным волнением ровно в десять ноль-ноль ты робко стучишься в огромную дверь приёмной того самого промышленника и пытаешься твёрдо произнести севшим голосом что-то типа: «Меня ожидают» или «Мне назначено». Но, разглядев в приёмной набор дорогих пиджаков, натянутых на пузатые тела холёных господ, ждущих на кожаных диванах своей очереди, окончательно сдуваешься.
— Фамилия? — доносится не пойми откуда сквозь негромкий рокот голосов.
Ты оглядываешься и думаешь, как бы незамеченным исчезнуть.
— Фамилия? Молодой человек, как ваша фамилия?
Наконец понимаешь, что вопрос адресован тебе. Делаешь несколько шагов в сторону стола секретарши и негромко, стараясь не привлечь внимания, произносишь фамилию.
— Как-как? Не расслышала, повторите, пожалуйста, — будто нарочно кричит на всю приёмную эта злобная женщина.
И ты задумываешься о том, зачем промышленники принимают на работу таких вот перегидроленных хабалок. Теперь в приёмной тишина, всё внимание общества приковано к твоей безработной персоне в дешёвом пиджаке и сношенных туфлях. Набираешь воздуха и громко по буквам произносишь фамилию.
— А-а-а, — протягивает ехидно и шустро просматривает списки в огромном блокноте. — Есть! — И, подняв трубку, тихо что-то воркует. — Проходите.
И вот ты на пороге громадного кабинета. Вдоль длинного стола рассажены головы. Чёрные, белые, лысые. Многие в очках и вспотевшие. Все как по команде смотрят в твою сторону, отчего хочется провалиться. И если бы в этот момент была возможность разумно мыслить, ты бы наверняка подумал о том, что не так уж и нужна тебе эта работа. Тахометр нервного напряжения зашкаливает, хотя никто и не сказал ничего плохого. Вершитель судеб во главе стола. Губы его шевелятся — он что-то говорит, глядя в твои глаза. Звуки доносятся сквозь густую пелену. С горем пополам доходит — надо в приёмной подождать Матвея Ивановича, твоего будущего начальника, восседающего тут же, на совещании.
Матвей Иванович, мельком глянув в твою сторону, принимается записывать в блокнот. Что он там пишет? С первого взгляда понял, что ты бездарь, и набрасывает доводы хозяину кабинета? Мол, кого ты мне подсовываешь? Такие за забором пачками в очереди стоят.
Спустя тридцать минут, сидя в кабинете Матвея Ивановича, ты из кожи вон лезешь, чтобы понравиться. А он у тебя особо ничего и не спрашивает, налегая на историю своего сложного трудового пути. То и дело промокая платком мощный лоб с прилипшими седыми прядями, щуря добрые спаниелевские глаза, рассказывает про ответственность перед коллективом, перед предприятием, про важность взаимопомощи и заводскую проходную, что в люди вывела его. Которая должна вывести в люди и тебя.
Ты видишь белый красивый компьютер на столе, аккуратно подписанные папки с документами, надменно выстроившиеся в шкафу, остро отточенные карандаши, горделиво торчащие из пластмассовой штуковины, и понимаешь — повезло. Нашлась работа мечты. Глядя на Матвея Ивановича, испытываешь почти сыновьи чувства, а когда он называет размер твоей зарплаты, чуть не слетает с языка: «Мне ещё за это и платить будут?». И ты готов целовать ему руки. Потому как зарплата — ого-го. Ты её точно не заслужил. Но заслужишь. Будешь работать не щадя живота, и Матвей Иванович не пожалеет, что принял, обогрел, доверил. А может, и Сам промышленник объявит благодарность за добросовестный труд. Да мало ли что ещё будет. Много чего хорошего. Так думаешь ты, идя вприпрыжку домой, разглядывая витрины магазинов и красивых девушек. С сегодняшнего дня это всё — твой мир. Дорогие магазины, шикарные дамы, да и чего там… платные стоматологи тоже.
Последующие дни мелькают калейдоскопом. Расширенная медкомиссия (завод всё-таки — не хухры-мухры) и заключение: «Годен». Сочная широкобёдрая и умеренногрудая кадровичка с твоим «личным делом». Суровый и зрелый хранитель правил охраны труда, он же непримиримый гонитель кабинетных табакуров с угрожающе торчащим указательным пальцем. Простодушная и вечно спешащая ахошница, выдавшая школьную тетрадку вместо блокнота. Соседи по кабинету: высоченный, склонный к полноте Флегматик в коричневом замшевом пиджаке, несмотря на заспанные глаза, ловко укладывающий тетрис на экране компьютера, и Жизнерадостный — субтильный умник в очках, болтающий по телефону и дрыгающий под столом ногой в остром чёрном ботинке. Трудовые будни, пивные вечера. Выходные. Опять будни в поту и довольство собой. Медленно, но верно зарабатываешь доброе имя. Стремишься. Ловишь кураж. Ты в коллективе. Дни рождения, общие пьянки, обсуждение женщин и начальства. А главное — тебе хорошо платят. Ты доволен, всё получилось.
Проходит время. И вот появляется новый человек. Его стол напротив твоего. Он молод, открыт, благороден. Немного честолюбив, но этого не скрывает. Светлое лицо располагает к дружбе. Ты великодушно берёшь на себя обязанность проводника в мир опыта и успеха. Вы быстро, по-приятельски сходитесь. Молодой уважительно слушает, запоминает, моментально схватывает. Перспективен. Общая работа, снова дни рождения, футбольные матчи, бани по пятницам, пиво с воблой. Обсуждение женщин и начальства. Он явно хороший парень. Ты по-прежнему доволен собой и жизнью.
Проходит ещё какое-то время. Умник в острых туфлях, белозубо улыбаясь, по-свойски сжимает твой локоть и с видом опытного заговорщика предлагает выпить кофе в буфете. И вот вы за столиком с белой скатертью, непринуждённо болтаете. Самое начало лета. Светлая, только-только распустившаяся зелень за окном. Запах тополиных почек, вперемешку с ароматом сирени приносимый в открытое окно ласково-трогательным бризом, рождает улыбку на лицах редких посетителей. Заведующая столовой, грузная особа в белом халате, наброшенном на ядовито-жёлтый сарафан, представляя себя Людмилой Гурченко в «Вокзале на двоих», пытается порхать, самолично обслуживая ваш столик.
— Ваш капучино, — говорит. — Сахар на столе, если потребуется. Как же приятно, что сегодня пятница!
Обычно прокуренный голос её звучит как-то особо. Звонко и молодо. Твоё и без того прекрасное настроение поднимается на недосягаемую высоту. Ещё несколько часов, и наступит прекрасный летний вечер, уютная ночь, незабываемые выходные. И вообще будущее прекрасно.
— Филипп, известно тебе, сколько получает в месяц Гриша? — невзначай спрашивает Жизнерадостный, проникновенно глядя в тебя через очки. Это он про молодого благородного общего приятеля, которому ты помогаешь влиться и научиться.
— Понятия не имею. Ни сколько он получает, ни сколько ты.
— Ну да… да… я вот тоже не знал. Случайно тут бумажка на глаза попалась, — смущённо говорит, привычно подрыгивая ногой.
Не придавая сперва значения, от души сыпешь в капучино столовского сахара. Размешиваешь и искренне интересуешься планами на выходные:
— Ты чего такой печальный, Семён? Выходные на носу. Ничего не запланировал? Если пожелаешь, можем вместе на природу махнуть. Погода, посмотри — лучше не придумать.
— Погода?.. Конечно. И я очень удивился, — отвечает невпопад Семён, протирая салфеткой очки. После чего скороговоркой произносит цифру.
— Чего? — не понимаешь ты.
— Столько Гриша получает.
— Да ну, не выдумывай, — ты начинаешь громко смеяться, потому как это действительно смешно. Не может хоть и перспективный, но молодой и начинающий работник получать в два раза больше, чем ты, который помогает, обучает, за ручку водит по лабиринту трудовых невзгод.
— Вот и не выдумываю, — обиженно, но при этом чуть свысока отвечает Жизнерадостный. — Смотри сам, — и выкладывает на стол копию зарплатного квитка с Гришиной фамилией.
Вы долго молчите. Потом не сговариваясь идёте курить, оставив недопитый кофе. Отвратительный вкус у столовского капучино. Где эта толстая заведующая его только находит? Выкуриваешь подряд две сигареты, с раздражением пытаешься счистить с подошвы прилипшие почки и, проклиная период цветения, идёшь работать. Остаток дня убиваешь игрой в тетрис. В кабинете слышен лишь весёлый голос перспективного и благородного. Все остальные, уткнувшись в мониторы, хранят могильное молчание с примесью осуждения. В воздухе появляется стойкий мрачный запах холода. Дружеская коллективная благодать, так вдохновляющая на стахановские свершения, вмиг улетучивается. И даже очкарик-оптимист перестаёт дрыгать ногой. Острый носок его чёрного ботинка печально замирает, мучительно размышляя над бренностью бытия и нестабильностью экономики. Блеск глаз тухнет и у хозяина грустного ботинка, и у Флегматика, и, видно, ты сам стал выглядеть неважно, потому как молодой начинает непонимающе ёрзать на стуле, то и дело заглядывая всем поочерёдно в глаза. Сперва задаёт вопросы типа: «Ребята, вы чего? Случилось что-то? Захворал, может, кто?», а потом и сам скисает, поддавшись общему вялому настроению. Расхо́дитесь после работы поспешно и потешно — потупленные глаза, скомканные рукопожатия и невнятные пожелания на выходные.
По дороге к дому ты окончательно плюёшь на хорошую погоду, симпатично-романтичный пятничный вечер, продуманные субботу и воскресенье. Закупаешь огромное количество пива и закрываешь квартиру изнутри на все запоры. Ты и серый, отполированный глазами потолок. Хандра.
В понедельник твоё небритое лицо, мучимое праведным гневом, сидит напротив Матвея Ивановича и настойчиво интересуется, как случилось, что аспирант получает больше профессора. Разве правильно, когда школяр живёт сытнее наставника? Ты, конечно, ничего против молодости не имеешь и не умаляешь его способностей, но… У тебя опыт. У тебя знания. А он? Одно слово — студент. И много всего в подобном духе. Твоё возмущение подпитывает молчаливое одобрение оскорблённых сослуживцев — Жизнерадостного и Флегматика, которые приникли негодующими ушами к закрытой двери кабинета Матвея Ивановича.
Последний внимательно выслушивает твой монолог. Снимает очки и устало трёт переносицу большим и указательным пальцами.
— Филипп, — грустно, по-отечески произносит он, — разве я тебя обманул? Разве оплата твоего славного труда меньше, чем я тебе обещал с самого начала?
— Нет, такая, как договорились.
— Может быть, ты был не согласен с этой оплатой и говорил мне об этом?
— Был согласен.
— Ну, возможно, тебе её задерживают и ты получаешь её не в срок?
— В срок получаю.
— Тогда почему ты здесь? Отчего вдруг увидел себя обманутым? Своё слово перед тобой я держу. А мои договорённости с Григорием — это мои договорённости с Григорием.
И ты выходишь из кабинета начальника, снедаемый противоречиями. В бедной головушке не укладываются убийственная непогрешимость слов Матвея Ивановича и бесполезная убеждённость твоей правоты.
С того самого дня разладились приятельские крепи, сплотившие мужской коллектив. Не милы стали банные посиделки, общие праздники, заброшен футбол. Смолкли пересуды о дамских прелестях и умственных возможностях вышестоящих бонз. Разъела зависть гордые сердца честных кабинетных тружеников…
Редактор: Глеб Кашеваров
Корректор: Александра Крученкова
Другая художественная литература: chtivo.spb.ru
