Начало лета. Стою на перроне Ярославского вокзала у поезда Москва-Лабытнанги. Думаю, запомнили – в это время года поезда к нам на Север идут полупустые, обратно – наоборот. У моего вагона обращаю внимание на двух молодых людей, говорящих по-английски. Почему-то сразу предположил, что кто-то из них окажется моим соседом. Ещё про того, что поменьше ростом, смуглого, кучерявого, подумал, что француз. Угадал и в том и в другом случае. Но на этом моя проницательность себя исчерпала. Когда они вошли вслед за мной в купе, тот, что повыше заглянул в билет, указал на одну из полок и сказал: - «зиз ван». Это был провожающий, а ехал со мной француз. Я успел подумать, что интересно, конечно, будет познакомиться, но всю дорогу придется напрягать свой убогий английский. Ошибся дважды. Очень скоро выяснилось, что сосед очень прилично говорит по-русски. А что касается «будет интересно», то оказалось не интересно, а очень интересно! Моим соседом был известный французский полярный путешественник Жиль Элькем. Правда, я о нем раньше не слышал, а вот провожал его, оказывается, Матвей Шпаро (зачем только разговаривал с французом не по-русски, а по-английски, непонятно. Тренировался?). О нем и о его отце Дмитрии Шпаро я был, конечно, наслышан. Знаменитые полярные путешественники. Отец в 1979 году возглавлял экспедицию, впервые в мире покорившую на лыжах Северный полюс. Сын также возглавлял многие экспедиции, в 1998 вместе с отцом впервые в истории перешли на лыжах Берингов пролив. А мой сосед пересекал по Северному Полярному кругу нашу страну, от Кольского полуострова до Чукотки. Двигался и зимой и летом.
Никакими механическими средствами передвижения не пользовался: собачья упряжка, а летом лодка на вёслах.
Перерыв приходилось делать весной, когда из-за тающего снега тундра становилась непроходимой. Тогда он гостил где-нибудь у нас в России, не всегда и к себе во Францию ездил. И каждый раз возобновлял своё путешествие с той точки, где остановился. В этот раз таким местом был левый берег Оби у города Лабытнанги, куда мы оба и ехали.
«Лабытнанги станет завершением моего зимнего этапа. В моём кильватере уже 4000 км. Я богатый человек, богатый моментами испытаний и сбивающими с толку контрастами». Увы, только сейчас я узнал, порывшись в интернете, что он не только отважный путешественник, но и прекрасно, очень интересно пишущий журналист. В одном интервью, он посетовал, что очень мало переводили его на русский и публиковали у нас. Я нашел только одну его статью из журнала «Вокруг света», которую сейчас и цитирую.
Да, теперь мне особенно понятно, что за время нашего полуторасуточного легкого непринужденного общения Жиль не собирался «грузить» меня драматическими подробностями своего путешествия: как был не раз на волосок от гибели, замерзал, впадал в отчаяние. Так, между делом рассказывал какие-то отрывочные эпизоды, всегда с юмором, с шутками. Ну, упомянул разок «мог погибнуть», но как-то вскользь: вначале у него были американские бензиновые горелки, но они вдруг отказали, чуть не замерз. Заменил на наш «Шмель», работает отлично. Интересно, как на это реагировать – гордиться, что наш русский Шмель оказался надёжней американских горелок. Или – наоборот: отказали эти горелки потому, что засорялись: наш бензин оказался грязнее американского. Хе-хе… А на «мог погибнуть» особого внимания не обратил. И я не проникся, и он не акцентировал. Только заметил, что самое важное, жизненно важное во время зимней ночевки – обязательно просушить и согреть носки. А вот сейчас читаю в этой статье: - «Мои записи – лаконичные каракули в бортовом журнале – свидетельствуют: 8 января, -52, это жестоко, бесчеловечно. 10 января, -58, пронзительный восточный ветер, обморожение пальца, усилились ревматические боли. 11 января, -52, спина одеревенела, невозможно шевельнуться, плачевное состояние. 12 января, -55, пурга, изнурён, даже не могу писать в журнале… Выдержу ли? 13 января, -45, как хорошо в палатке, наконец, немного передышки. 16 января, -42, 5000 км от мыса Нордкап. 17 января, -55, возвращение солнца, наконец-то! Я уже знал, что бензина, как и других необходимых для моего существования припасов, не хватит.Мобильный телефон не работал…» О таком в его вагонных рассказах даже не упоминалось. Всё легко, беззаботно, весело. Фотографии очень красивые, необычные показывал на своём ноутбуке. Всё равно они не давали представления о грандиозности того, что он делал. Всегда возникают вопросы (иногда – раздражение), когда заходит речь о таких одержимых: что их подвигло на такие лишения, на такой риск. В конце концов – на такой ненормальный образ жизни: месяцами без дома, без семьи. Думаю, моему соседу такие вопросы задавали не раз и не два, я решил избегнуть банальности. Но эту тему он все-таки косвенно затронул, лишь слегка. Я спросил его, когда речь зашла о Франции, нравится ли ему Париж (он сам не парижанин – из французского Бреста). А он ответил с улыбкой, как будто пошутил: - «мне нравится в тундре, я тундру люблю. Какая красота!» Я так и отнесся к этому, как к шутливой пафосности, некоторому преувеличению. А вот опять из его дневников: - «Но в одно мартовское утро я ощутил призыв более глубокий, тот, который заставил меня отложить всё и задуматься о будущем. …Мне – скоро сорок, и я хочу новой жизни, хочу сменить кожу, забыть мои корни и вновь стать кочевником, который сидит во мне. Мои глаза охватывали необъятность русской Арктики – от Атлантики до Тихого океана, от Баренцева моря до Берингова, - задерживаясь поочередно на других таинственных морях, названия которых звучали для меня как музыка – Белое, Карское, море Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское море. В то спокойное весеннее утро я отчетливо услышал эхо ледяного ветра в тундре, кружение оленьих стад в сумеречном свечении полярной ночи. Названия не столько говорили, сколько взымали ко мне: Ямал, Таймыр, Чукотка. Меня звали люди, которых я никогда ещё не встречал». Вот о людях, встреченных им в путешествии, Жиль рассказывал немало. И всегда с неизменной теплотой и симпатией, чувством благодарности. И всё равно, с тем, что прочел в его публикации – не сравнить! «Часто в течение дня я размышлял о целесообразности таскания саней в полярной пустыне (ага, значит и у него сомнения закрадывались – ВП), но каждая встреча, даже будучи редкой, приносила мне несказанную радость и чувство душевного комфорта». «Остановись и заходи согреться. Ты можешь выспаться здесь, и у меня есть еда для тебя», - от этих простых слов Альберта сразу стало спокойно и хорошо». «Я всем сердцем ощутил щедрость и теплоту этих простых людей. Если бы не они, путешествие моё свелось бы к простому преодолению миль, а бортовой журнал … выглядел ужасно нудным». «…Десять дней жил в юрте моего друга ненца Алеши вместе с его женой Надей и маленькой дочкой Дарьей». «Прощаясь, Коля сжимал меня в объятиях, не зная, что сказать. Я в свою очередь говорил слова благодарности». «В глазах моих друзей из Лабытнанги читалось беспокойство: они смотрели, как я ухожу в одиночестве». «Возвращайся, когда хочешь, и живи здесь!» - были его последние слова, которые я не могу забыть». Да, написано эмоционально и с пафосом (в хорошем смысле этого слова). В наших с ним беседах пафосом и не пахло. А вот чувство юмора, изящное французское остроумие присутствовало и тут и там. Вот о пребывании в гостях у зимовщиков-метеорологов: - «надо ли говорить, что мой мобильный телефон и карманный калькулятор произвели на них сильное впечатление. Во время обсуждения энергии батареек калькулятора Сергей, начальник базы, внезапно прервал меня и заявил весьма торжественным тоном: «У нас в России есть калькуляторы, с помощью которых считают более ста лет и без всяких батареек». Потом вышел и вернулся с необыкновенным предметом – знаменитыми русскими счетами! Да и можно ли жить уединенно месяцами на арктическом побережье при температуре – 30С, если потерять чувство юмора». А вот о трудном переходе, когда измученный донельзя Жиль бредет по тундре в сопровождении двух выбившихся из сил оленей: «Мой караван можно будет назвать теперь «Великим отступлением из России». Надо же - вспомнил Наполеона! Кстати, окончательно обессиленных оленей он в итоге съел, что ещё более подчеркнуло его сходство с солдатами Великой армии, отступающей из Москвы: - «Так из крайней нужды я внезапно попал в изобилие. Я и представить не мог, сколь сильным было моё недоедание: эти килограммы мяса я проглатывал, не в силах насытиться. Чувствовал ли я грусть, когда добивал своих оленей? Законы Арктики безжалостны…» И всё-таки сознайтесь: покоробило кого-то: «бедных олешек… поклажу твою тащили… съесть…»? Чтобы вам окончательно стало понятно, с каким удивительным человеком довелось мне познакомиться (да я и сам это только сейчас в полной мере осознаю), ещё процитирую: - «Я продолжил свой путь к югу, когда между двумя собаками началась стычка … Собаки набросились на Сокола … Я немедленно вмешался в эту схватку, но … Я кричал, вопил, бил, я был просто уничтожен этой ужасной сценой … Сокол неподвижно лежал в выемке льдины … Я быстро взвалил его на плечи и понесся в стойбище, молясь, чтобы он выжил … Я укладываю его на мою оленью шкуру, нежно глажу … Я пытаюсь подбодрить его взглядом, массирую его сердце. Всё напрасно… «Не умирай, Сокол, я умоляю тебя!» но Сокол уже мертв, и я плачу».
И теперь – последнее цитирование, на тему «иногда – раздражение». Я и сам особого интереса и восторга к таким героям не испытывал, но у некоторых они полное неприятие вызывают, чуть ли не злобу. Бессмысленно, мол, рискуют жизнью, тешат свои амбиции. Ну, ладно бы – за свой счет, а то ж на спонсорские денежки, а то и государственные. Силы спасателей напряжены, пилоты полярной авиации летят в непогоду, рискуя жизнью, чтобы сбросить одному из участников лыжу взамен утонувшей в полынье (да, такой случай был в экспедиции Шпаро). А вот что Жиль пишет о себе: - «Подготовка к экспедиции была трудоёмкой, изнурительной, выматывающей нервы, а порой и деморализующей. … Чудо-спонсор так и не появился, во всяком случае, тогда, и для осуществления задуманного мне пришлось продать всё, что у меня было: дом, машину, кое-какие мелочи. Но я не сожалел о потере этих материальных благ, потому что теперь был наконец абсолютно свободен».
Но всё это я прочту намного позже. А пока – приятная непринужденная беседа, дружелюбное общение, непосредственное поведение, порой довольно забавное. Первым делом Жиль с восторгом обнаружил, что в купе открывается окно. «Ну, надо же! Они всегда так закрыты, что невозможно открыть!» Он не знал, что на эту тему существует даже острота: «то самое вагонное окно, которое наглухо закрыто в жару и которое невозможно закрыть зимой». Я насторожился: ведь я-то не полярник. Жиль настежь открыл окно, улегся спать на верхнюю полку (где, кстати, ветер из окошка не так донимает, как внизу). Я покорно лег на нижнюю головой к двери, закутался. Но ветер буквально завывал, смерчем носился по купе. Казалось, скоро взлетят одеяла и подушки, потом и нас сдует. Под утро Жиль всё-таки понял, что малость переборщил в своем единении с природой, встал и закрыл окно. Наутро выставил на столик огромную эмалированную кружку-кастрюлю. Самую что ни на есть простецкую, такую наши туристы и рыбаки в лес берут, чай да кашу заваривать. Рядом – не менее простецкие карамельки. Наш человек – никаких тебе «мэйд ин франс», никаких изделий бельгийских шоколатье. К изделиям «российских водкатье» мы тоже не прибегали, зато на больших остановках Жиль выскакивал из вагона и покупал у местных бабушек на перроне пирожки, жареную рыбу. Поев с аппетитом, он вдруг сказал: - «Какая здесь везде вкусная еда! Почему в Москве нигде нет такой вкусной еды?!» Гурман, одно слово – француз! Слышали бы его иные из наших рафинированных, приходящих в ужас от перспективы купить что-то с рук у вокзальных бабушек. Клубникой мы вдвоем полакомились, я ещё баночку сметаны прикупил для этого, так уж привык. Как повезло с попутчиком! На следующее утро попрощались очень тепло, визитку мне свою оставил. Я звонил вскоре, но ненастойчиво: наверняка занят был человек перед отправлением на следующий этап. Больше не виделись. Жаль, Жиль, жаль.
Недавно поискал в Интернете и нашел про него очень много интересного. Очень вам рекомендую почитать побольше про этого удивительного человека.