Выцветшие глаза разглядывали пепельное небо. Баба Нюра устало пыталась скрученными пальцами поправить непослушный платок. Пальцы тоже были непослушными – старость не красила никого. А бабка Нюра была старой! Такой старой, что даже ноги и руки уже не слушались. Этот платок сводил с ума - у пожилой женщины никак не получалось его повязать. Попросить же было некого, одна она осталась на белом свете.
Нет, где- то в глубине души еще теплилась надежда, что ее молоденький сынок, угнанный проклятыми фрицами в плен, жив. Грусть наполнила пожилые глаза. Сына забрали еще в 42, муж героически погиб на фронте, да и сама бабка Нюра чуть не простилась с жизнью в той жестокой войне.
Фашисты в их деревню пришли лютые, злые, безжалостные. Некому было защитить местных жителей. Остались в деревне только дети, бабоньки да старики, которые и ходить - то могли с трудом. Не пожалели изверги женщин да деток малых. Согнали всех в большой сарай и заперли.
Дети плакали, старики причитали, а женщины с тревогой смотрели друг на друга. Подозревали, что не выпустят их фашисты живыми, подожгут сарай, расправившись разом с оставшимися в живых. Страшно было. Однако, не сговариваясь, молчали бабы – не пугать же стариков и детей.
Несмотря на нарастающую панику, женщины пытались найти выход, которого не было. В дальнем углу неистово молилась вдова местного священника. Многие стали присоединяться к ней.
Отрывистая немецкая речь послышалась у сарая. А потом раздались автоматные очереди и дверь в сарай отворилась. За ней стояли бойцы, партизаны.
Дрожа от волнения, радости и пережитого ужаса, бабка Нюра покидала ставший ненавистным сарай. Подошла к совсем еще юному парнишке:
-Спасибо, соколики! Спасибо родные!
Много лет прошло с тех пор, бабу Нюру смерть больше не пугала – этот сарай, потеря сына, да смерть мужа забрали страх перед вечностью. А костлявая словно о ней забыла, обходила Нюру стороной. Даже когда бабка стала немощной и сама желала покинуть этот мир, все не хотела ее забирать смертушка, словно заставляя дышать и жить. А бабке Нюре жилось печально – одна-одинешенька была она на всем белом свете.
Баба Нюра каждый день выходила греться на солнышко. Бесцельно смотрела вдаль, сидя на крепкой лавочке у покосившегося забора. Лавочку ту внук ее соседки лет 5 назад сделал – видел, что некому помочь одинокой старушке. Забор же много лет назад сама Нюра, будучи помоложе, с местными бабоньками ставила. Тогда, сразу после войны, некого просить было, вот они сами друг другу и помогали.
Погруженная в воспоминания, бабка не сразу заметила Клавдию, деревенского почтальона. Хотя не заметить такую даму было сложно – Клава обладала высоким ростом и широкой костью. И голос у неё оказался зычным, громким.
- Никитична! Письмо тебе!
- Мне?! Письмо?! – оторопело спросила бабка Нюра. Она уж и забыла, что Никитична - это про нее. Местные уже давно звали ее бабкой. А молодежь нет-нет, да и пугала ей детей, уж больно дряхло и сурово выглядела старуха.
- Тебе, тебе. Мужик какой-то пишет – быстро ответила Клавдия, впихнув в негнущиеся руки Нюры письмо.
- Какой еще мужик? – удивилась старушка.
Ответа не последовало. Пытаясь удержать письмо скрюченными пальцами, баба Нюра подняла голову, желая что-то спросить у Клавдии, однако, та уже шустро крутила педали своего старенького велосипеда.
Бабка Нюра огляделась, вокруг не было никого, кто бы мог помочь распечатать и прочитать письмо. Бог с ним с чтением, худо-бедно старуха еще видела, но ее изуродованные артритом, пальцы никак не хотели сгибаться, чтобы подцепить край бумаги и надорвать письмо.
Тяжело и долго Никитична добиралась от калитки до дома. В одной руке держала письмо. Баба Нюра судорожно сжимала бумагу в больных пальцах. Нет! Она не будет класть его в карман, вдруг не попадет, уронит, да ветер унесет белый конвертик прочь. Она справиться, она дойдет. Главное, уберечь письмо, вдруг там что-то важное, ведь на конверте аккуратным почерком написано ее имя.
Шаг за шагом, вдоль давно запущенного цветника, медленно двигалась пожилая женщина от калитки к своему такому же старому крылечку. Руку с клюкой сводило от усталости, пот стекал по морщинистому лбу и даже губы дрожали от утомления. Бабка с трудом удерживалась на, и без того слабых, ногах, но дошла, справилась. Дело оставалось за малым – распечатать письмо.
Можно было даже не думать, чтобы попасть дрожащими и кривыми пальцами в ушки ножниц. Это с трудом удавалось даже в спокойном состоянии. Положив письмо на стол, баба Нюра крест-накрест провела по письму кончиком острого ножа, боясь вместе с конвертом разрезать и само письмо. Бумага поддалась. Спустя минуту, щуря подслеповатые глаза, старушка читала ровные строчки.
Не сразу женщине удалось понять, о чем идет речь. Внук? Какой еще внук?! Сына ее, Ванечку, совсем молоденьким немцы угнали в Германию, а других деток Никитична так и не нажила. «Наверно перепутали что-то,» – грустно подумала бабка, бережно сворачивая письмо.
Немного успокоившись, и нацепив очки, старушка вновь принялась читать. По мере чтения все становилось понятно. Писал молодой парень, Альберт. Он рассказывал историю своего отца.
«Папу звали Иваном, он был русским пленным, – описывал детали Альберт, – его мама моя и бабушка спасли». Дальнейшие детали поясняли суть – Иван после побега из плена, прятался в подполе жилого дома. Юная Ханна уже три месяца носила ему еду, уберегая от беды. Русая коса и испуганные, но такие ясные глаза, с первых дней очаровали Ивана. Позже выяснилось, что и Ханна полюбила парня. Так и появился у бабки Нюры внук. Сразу после войны Иван и Ханна поженились. Жаль, что не очень долгим было их счастье – болел Иван сильно, умер молодым, не успев ни мать найти, ни сына воспитать.
Матушка Альберта была доброй женщиной, очень любила своего мужа. Даже спустя годы не забывала о далекой, возможно еще живой Никитичне. Она подробно рассказывала подрастающему сыну об отце и бабушке, чтобы он знал и помнил.
Теперь уже взрослый Альберт писал письмо русской бабушке, говорил, что хочет увидеть ее, крепко обнять и помочь.
Прижимая письмо к груди, старушка откинулась на спинку потрепанного временем кресла. Не замечая текущих по впалым щекам, слез, она мысленно перебирала слова из письма. Спустя время, словно очнувшись, Никитична, отерла слезы скрученной рукой, посмотрела в давно немытое окно.
Выцветшие глаза с теплотой глядели в небо, благодарили Бога за такое радостное известие. Теперь бабке Нюре совсем не хотелось покидать этот мир, ей было, ради чего жить!