Переполненная маршрутка протяжно вздохнула, закрывая двери на очередной многолюдной остановке. Потрескавшийся кожзам на стареньких сиденьях скрипел при каждом движении и этот звук неимоверно раздражал. Протиснутая между спинкой и стеной бутылка воды почти не амортизировала, а лишь скрипела в такт завывающему движку. Лидия Семеновна жаждала позвонить диспетчерам и выяснить, почему при цене за билет 35 рублей качество предоставляемых услуг тянет лишь на 10.
Женщина обвела глазами салон и посмотрела в окно, но надолго ее не хватило: она опять перевела цепкий взгляд на мнущегося у терминала ребенка и шикнула, чтобы тот не задерживал очередь. Школьник от этого засуетился еще сильнее и на резком повороте рассыпал всю мелочь из кошелька. Водитель лишь вздохнул, переключив песню.
«Hагадай мне, милая, о любви тревогу,
Hагадай в глаза врага смело заглянуть,
Верного товарища в дальнюю дорогу
И ещё, ещё, ещё, ещё чего-нибудь!»
На очередной остановке вошла молодая мама с четырьмя детьми. Лидия Семеновна порадовалась, было, за растущие в стране показатели демографии, но ровно до первого крика самого младшего из ребят. Народ стоически терпел вопли годовалого человека, который решительно не мог взять в толк, куда ему нужно в семь часов утра, если в школу только через шесть лет. Отыскавший-таки мелочь подросток сочувственно посмотрел, мол, терпи, братец, привыкай.
Судя по термометру, в салоне было почти плюс тридцать, но без очков Лидия Семеновна не могла это знать наверняка. Впрочем, женщина провела свои собственные расчеты и сделала соответствующее умозаключение, основанное на богатом жизненном опыте и глубокой насмотренности. Если взять три отягчающих обстоятельства, такие как: огромное скопление людей, ограниченность пространства и угнетающий микроклимат салона, то получалась температура почти как в Преисподней, что, едва ли, уступало реальным показателям термометра.
Надо сказать, Лидия Семеновна, хоть и была образованной, никогда не разделяла представления Данте о строении и назначении адских кругов. Оно и понятно, ведь своей голове старушка рисовала геенну именно как переполненную маршрутку номер двадцать четыре, которая вовек не доедет до пункта назначения и никогда не откроет свои двери, выпуская почти обезумевший народ в объятья бетонной пыли и раскаленного летнего дня.
Пока Лидия Семеновна поднималась в квартиру, она успела несколько раз споткнуться о стоящие на площадках между этажами коляски и совершенно не литературно высказаться на тему пьянства и курения, которые, как известно, развращают умы целой нации.
— Опять эта полоумная, — вздохнула соседка снизу, прежде чем скрыться за дверью квартиры, унося с собой едва зажженную сигарету с приторным яблочным запахом химического освежителя воздуха.
Две последние ступеньки дались крайне тяжело, но вот уже ключ повернут, а одна-единственная котомка с килограммом картошки и тремя плавлеными сырками успешно занесена в прихожую.
— Я дома, — по привычке, было, крикнула старушка, но в последний момент осеклась. Звук ее голоса прошелся волной по местами оторванным обоям и исчез в открытой дверце шкафа, забравшись высоко-высоко на антресоль, да там и затих.
Чайник закипел ровно через восемь минут. Лидия Семеновна бросила видавший виды пакетик обратно в чашку и налила кипятка почти до краев. Два кусочка сахара — слишком расточительно, а один — вполне приемлемо. На вкус это пойло — почти такое же противное, как больничный чай, но человечество никогда бы не выжило, если бы обращало внимание на такие мелочи. В конце-концов, черносмородиновое варенье исправит что угодно. По телевизору даже говорили что оно даже помогает от малокровия и аллергии.
Завтракать не хотелось, поэтому Лидия Семеновна, натужно крякнув, встала из-за стола и открыла навесной шкаф. Поиск чего-нибудь съедобного вскоре увенчался успехом и в руке старушки, будто Святой Грааль, заискрился своими румяными боками одинокий сухарик с изюмом. Два сухарика — слишком расточительно, а один — вполне приемлемо.
Усевшись обратно на шаткую табуретку, старушка обмакнула свою находку в чай и тут же откусила.
— Не буду больше брать эти сухари, — обратилась она к висящей над столом фотографии. — Дубовые какие-то и изюма совсем нет. Вот какие ты мне тогда сухари приносила я никогда не забуду. Ванильные, кажется. Эх, и вкусные: сладкие, хрустящие. Я тогда почти все за вечер съела перед телевизором.
Портрет, ожидаемо, не ответил. Лидия Семеновна лишь вздохнула и отодвинула в сторону свой скорбный завтрак.
— Надеюсь тебе там хорошо, — нижняя губа старушки задрожала, женщина прикрыла глаза ладонью и дала волю слезам.