Бог ошибся дважды. Сперва создал человека, а затем дал ему волю сидеть часами, не замечая, как ноет спина. Боль наступает. Захватывает мышцу за мышцей. К концу работы заклинит шею или повиснет плечо.
За треском швейной машинки неслышно своих же стенаний. Телевизор гудит неспокойно. Сводка за сводкой, прилёт за прилётом. «Соберись!, — командует Таша и снова за дело. Строчит дальше для родненьких, для своих, тех, что у самих «Солнцепёков».
Иглы вбивают в ткань нити. Каждый подшлемник — им оберег. Куртки намолены – бронежилеты. По-другому нельзя. Не сейчас.
Таша торгуется с болью: «Ещё немного, и я вся твоя. Пластай по кровати, крути до утра, но завтра». Завтра обоз. Надо успеть. Дом уже спит. Дремлет под шум оверлока. Стало привычкой.
Боль дёргает, тянет в кровать, и Таша сдаётся, глядит на часы. Сегодняшним завтра надо успеть отвести нашитое в цех. Отдать его Зине на склад и вместе потом паковать. Метнуться за партией ткани и слушать чечётку иглы.
«Зачем тебе ЭТО? Наши сегодня в кафе в кои-то веки», — щебечет подруга по телефону. Таша молчит. Что здесь ответишь? Невыносимо пить латте, зная, что там льётся кровь, и гибнут в окопах. Они все ещё дети: соседки, кассира, дамы с собачкой. С псом раньше гулял парнишка, и, хочется верить, будет.
Игры с ребёнком стали другими. Он набивает обрезками валик — всё идёт в дело. Сын уже знает, уставший солдат прикорнёт, почувствует дом, в котором так много любви. Муж за курьера и за шофера. Семейный подряд на страже уюта там, где грязь по колено.
— И сколько вам платят? Выгодно, нет? — не унимается телефон.
— Нисколько, это же помощь, — удивляется Таша и чувствует смех уже не подруги.
Как больно порой узнавать, что близкий теперь стал чужим. Как быстро порой обрастаешь друзьями. Одни вяжут сети, другие носилки строчат для трёхсотых, всего одна сотня спасёт от страшного груза. И все они заняты общим, и все они заняты делом.
С миру по нитке и полотно, огромное: от Камчатки до СВО, до своих.
***.
На складе тихо и сумрачно. Стеллажи, стеллажи, и нет здесь пустых. После дикого летнего солнца прохлада кажется раем. Хорошо, хоть и не видят глаза. Надо привыкнуть. Спина вновь заныла. Мучит с зимы. Хочется отдохнуть. Взять передышку. Таша идёт вдоль коробок. Где-то внутри ждёт её Зина. Надо успеть упаковать.
— Есть кто? — раздался голос идущего сзади.
— Должен быть, — смеётся Таша в ответ.
— Вы — нет?
— Я — как вы.
— Носилки нести? — басит еще один доброволец.
Богатырь с мешком на плече. Хромой и немного сутулый. В дверях против солнца виден лишь силуэт.
— Идите прямо, я здесь, — кричит посетителям Зина.
Выходит сама. С белыми дредами в брючном костюме защитного цвета хрупкая девушка в царстве коробок. Она обнимается с Ташей. Хлопает по плечу.
— Валики, куртки, толстовки. Пересчитай, — бормочет Таша, ныряя в сумищу за новой стопкой одежды.
— Носилки. Сегодня сто штук. Сто чьих-то жизней. Было бы больше, да палец пробила, — извиняется женщина ростом с девчушку.
Жилистая. Сошла бы за комсомолку. Вот только глаза выдают, давно, как не восемнадцать. Больше, но энергии много. Бойкая дама тянет мешок на себя. Торопит того, с кем пришла.
— Раньше мы на носилки тратили до трёх дней. Сейчас научились. Вы не смотрите, что строчки кривые, не разорвать. Некрасиво, но крепко. Такими любого солдата с поля утащишь. Пробуйте. Михалыча даже катали, а в нём сто пятьдесят.
Михалыч, крепкий дедок, утвердительно крякнул. Достал из мешка сшитые в большие квадраты стропы.
— Валя.
Таша жмёт небольшую ладонь с огрубевшей кожей. Брезент не атлас. Натрёшь тонкие пальцы, тягая весь день по машинке жёсткие полосы.
— Такие модели у нас. И такие, — хвастает Валя.
Таша удивлена, первый раз видит носилки только из ткани. Представляла другими. Думала, те, что на скорых, а эти сетка из ткани или лишь полотно, да ручки по кругу.
— Сто — это много, - восхищается Таша.
— Да не скажи. Это мало. Носилки на раз. Стирать их не будешь. Опасно и негде, а заразить одного от другого, легко. Так что считай, это расходник. На одну чью-то жизнь. Было б здоровье, я б и спать не ложилась, но возраст уже не даёт. Вы к нам не хотите?
— Я-то при деле, — смущается Таша.
— Но вы расскажите про нас. Вдруг кто захочет. Мы в Знаменской церкви. Спросят у батюшки. Он всё им подскажет. Научим.
— Есть кто? — снова кричат. – Сеть принимаете?
— Всё принимаем, — улыбается Зина. – Несите, девочки.
Они с баулом. Всем больше, чем сорок. Лица светятся счастьем. Таша раньше не замечала. «Дело всё в полумраке», — обманывает себя, хоть и знает. Это не так. Женщины светятся изнутри и Михалыч.
— Валя, — знакомится с прибывшими та, что с носилками. - Тоже при церкви плетёте?
— Надя. Нет, мы из района. При клубе. Раньше на танцы туда же ходили.
Голос сорвался, упал в тишину. Руки взлетели к глазам. Слёзы текут.
— Я Люба. Будем ещё танцевать. Вечером после работы плетём и поём — хор маскировочников. Вместе сподручнее.
— Спасибо, — захлюпала Зина. Слышно, немного таких разговоров еще, и заплачет. – На вас всё и держится.
— Нет. Вы не правы, — Валя всех оглядела. - Без денег и шить не придётся. Народ у нас щедрый. Ему благодарность. Кто сто, кто пятьсот. Всё по силам. Ведь так?
— Так, — кивают девчонки с района.
— Так, — соглашается Таша.
— Таша, ты скоро? – устал ждать её муж.
— Беги, мне помогут, — кивает ей Зина.
На улице дикое солнце и чистое небо. Даже не хочется верить, что там, далеко рвутся снаряды.
— Домой отдыхать? – торопиться муж, мокрый от пота.
— Заедем за тканью.
А за окном пролетают высокие клёны и облака, самолёты. Выше и выше из космоса видно, как светится наша земля единым народом.