Часть вторая, в которой рассказывается об особенностях интеллектуальной жизни в Советском Союзе и о том, как свобода рождает страх.
Смотреть предыдущую часть.
Советское знание и его ключевые противоречия
Краеугольным камнем в советской системе знания были естественные науки. Развитие российской и советской науки шло в тесном взаимодействии с западной, потому и уровень развития, и его характер, и основные противоречия были, в общем, теми же.
Однако, в отличие от Запада, на статус если не точной, то онтологически значимой науки претендовала история. Наконец, надо всей системой в качестве управляющего контура возвышалась философия диалектического материализма.
Наличие философской надстройки снижало остроту онтологических противоречий, проистекающих из развития естественных наук. Дисциплины делились на философски и идеологически верные и сомнительные. Последние могли подавляться административными и силовыми методами (как кибернетика или генетика), а могли и поддерживаться государством, если приносили практически значимый результат (как квантовая физика). В любом случае, однако, наличие онтологических разрывов воспринималось не как катастрофа, а как недоработка, которая будет преодолена в будущем. Причём, в целом, было ясно, куда следовало двигаться, чтобы её преодолеть.
Сложнее обстояло дело с историей. Определённая философия истории лежала в основе и марксизма как идеологии, и СССР как проекта. История была ближе и понятнее широким массам, чем интеллектуальные извивы современной физики. При этом советское понимание истории также содержало неразрешимое противоречие.
Оно было известно давно как проблема личности в истории. Что важнее: обстоятельства определяют личность или личность обстоятельства? Однако только в Советском Союзе данная проблема стала не абстрактно-философской, а практически значимой.
С одной стороны, марксистское понимание истории было детерминистским. Поведение и решения людей определяются средой, обстоятельствами, в первую очередь - социально-экономическими. С другой - важнейшей целью и задачей советского проекта было освобождение человека. Построение коммунизма мыслилось как "прыжок из царства необходимости в царство свободы". Огромные силы и средства вкладывались в образование и воспитание людей, расширение их возможностей - материальных, интеллектуальных, духовных. И достижения на этом пути были вполне реальны и очевидны.
Максима "свобода есть осознанная необходимость" не слишком помогала в разрешении указанного противоречия — ибо узкие рамки исторической необходимости по ходу социалистического строительства расходились и исчезали в тумане. Интересно, что построение коммунизма подразумевало снятие противоречий, которые доселе двигали историей, но это должно было стать не концом, а началом настоящей истории человечества. При этом, что, помимо научно-технического развития, будет движущим фактором этой новой истории, не раскрывалось.
Таким образом, СССР как проект раздвигал тиски исторической необходимости и оставлял человека подвешенным в пространстве — теплом и благоприятном для жизни, но безопорном. Следовало понять, как в этом пространстве ориентироваться и двигаться, и философия диалектического материализма, по крайней мере в её официальной версии, плохо помогала в ответе на этот вопрос. Ситуация не была угрожающей (и потому не породила таких пугающих образов, как лавкравтовские Древние), но она беспокоила и требовала разрешения.
Развитие кризиса
Хотя формально указанные противоречия можно было вывести и до Октябрьской революции, они не осознавались как проблема. Гражданская война, восстановление народного хозяйства, индустриализация, Великая отечественная, послевоенное восстановление были куда более насущными задачами. Лишь в 50-е годы, когда они были успешно разрешены, а "советское человекостроение" дало зримые плоды, начались попытки совладать с историческими парадоксами.
Первой к проблеме приступили фантасты, создав привлекательные и эмоционально убедительные образы людей светлого коммунистического завтра. Однако новые люди в романах Ефремова были не очень похожи на людей, имеющихся в наличии, и не совсем ясно было, как этот разрыв преодолеть. Обитатели мира Полудня Стругацких, напротив, объединяли лучшие черты, взятые авторами у своих современников, - вот только в своём вымышленном мире они сравнительно быстро покидали авангард исторического процесса, а на их место заступали предельно нечеловеческие странники и их креатуры - людены. Добрейший капитан Горбовский в этом контексте начинал выглядеть как персонаж куда более позднего рассказа Анны Старобинец: "
И так долго он странствовал, что все народы состарились и исчезли с лица земли, и города превратились в песок и камни. Он видел, как землю заселили новые удивительные животные. Сам же он остался среди них единственным человеком.
Но где можно устремить взгляд в будущее, там можно оглянуться и в прошлое. Исходя из прогрессистского взгляда на историю, прошлое хуже настоящего, и советская историография имела тенденцию подчёркивать его реальные ужасы (вполне умеренно, по сравнению с тем, что началось потом). В популярнейшей книги братьев Стругацких "Трудно быть богом" условно средневековый Арканар вполне безнадёжен, так что земной прогрессор может лишь эвакуировать оттуда немногих достойных. Писатели скупо описывают среду, в которой живут и действуют герои, но ничто не мешает разукрасить её в мрачных тонах крови и грязи, что позже всей силой своего таланта сделал режиссёр Герман-старший.
Но что до инопланетного Арканара, когда можно обратить внимание на свою историю! В перестроечные годы в "Огоньке" вышел премерзкий рассказ Виктора Ерофеева "Попугайчик" 1981 года написания. Текст этот содержит сознательные анахронизмы, однако любопытная вещь: наткнувшись на него в старых подшивках уже в зрелые годы я вспомнил его финал. Его когда-то упоминала моя покойная бабушка как реальный факт из биографии Ивана Грозного. Смешение реального и вымышленного в головах людей стало характернейшей приметой времени.
От "творения" Ерофеева идёт прямая дорожка к дистиллировано-выморочным кошмарам Сорокина. Но это направление осталось литературой узкого круга, несмотря на широчайшую медийную накачку. Куда большое значение приобрёл новый, невиданный доселе жанр, восходящий, пожалуй, к двум произведением: "Архипелагу ГУЛАГ" Солженицына и "Ледоколу" Резуна-Суворова. Первое - литературное произведение, прикидывающееся историческим. Второе - как бы историческое сочинение настолько пристрастное, что предел искажения в нём перейдём многократно. Лавкравт, взявшись описать жанр, в котором работал, назвал эссе "Сверхъестественный ужас в литературе". Из уважения к заокеанскому мэтру я назову главный жанр позднесоветской и постсоветской литературы и вообще культуры историческим ужасом.
