-Я ведь родилась, когда черёмуха зацвела, внученька. Мамка моя сказывала, что рясно в тот год она цвела, всё белым-бело бело от цвета черемухового. Тятька всё боялся, что мороз сильный стукнет, да вроде Бог отвёл. Вроде и был морозец, а даже лывы( лужи) льдом не взялись.
Начало тут
Война кончилась тоже под цвет черёмухи. Ох и радовались мы, Марьюшка! Нелегко пришлось народу. Всех да каждого коснулась она, война эта, никого в стороне не оставила. Тут уж я помню ту черемуху победную, по сей день перед глазами стоит, словно вчера вчера это было.
Сколь- то мамка ждала, всё выглядывала, не идёт ли тятька наш. Ни в живых его не было, ни в мёртвых, потому и ждала, все глаза проглядела. Недаром ждала- то она, Марьюшка, ох недаром! Видать чуяло сердчишко, что живой он, тятя мой. Явился аккурат на черемухин цвет, через год после победы. Постаревший, седой весь, израненный, но хоть живой.
Недолго прожил папочка мой, всего-то три годочка счастливых и было у нас, помер на него же, на цвет черемухин. Ну хоть брата моего успели народить, и то хорошо.
Замуж я выходила, когда черёмуха зацвела. Мамка всё плакала, мол маяться всю жизнь будешь, а мне то ли печаль в те годы? Ни в Бога, ни в черта мы не верили, ни в приметы.
Лена моя родилась на 9 мая, тоже всё белым-бело стояло, цвела черёмуха, словно невеста- красавица, а запах такой, что аж дурманил, с ног валил.
И хоронили их, родителей- то твоих на цвет черемухи. Вся дорога веточками белыми усыпана была, кидали во след. Зимним- то покойникам всё пихтовые веточки бросают, да ельник, а у нас вишь как вышло, как издёвка, насмешка, навроде на мол тебе, Дашка, черемухин цвет, на него и народилась дочка твоя, на него и ушла.
В такие моменты баба Даша подслеповато щурилась, силясь сдержать слезы, дрожащими руками утирала их, и под конец начинала плакать громко, горестно, словно заново переживая тот страшный день.
- Одна только я и виновата, внученька! Ведь чуяло моё сердце, что не надо было их отпускать, да где там! Поедем, и всё тут! Пока машину дал председатель, мы туда и обратно, дескать и ты не заметишь, и Машка проснуться не успеет.
Отец твой хорошо водил, не лихачил, да разве же только в нём дело?
Чтобы быстрее обернуться, поехали они напрямки, по полевой дороге. Там дорога хорошая, хоть боком катись, едешь, только пыль позади тебя и стелется, дорога ровнехонькая, в двух местах только изгибается нехорошо, а внизу обрыв. Парнишка один коня обучал, да аккурат с поворота и выскочил посередь дороги. Конь в дыбы, да на машину кинулся, парнишка кубарем с него свалился, с коня- то, и машина в овраг полетела. Отец твой видать руля- то крутанул от неожиданности. Уж сколь раз они крутанулись через крышу, кто знает? А может и не хотел он в овраг- то, кто теперь скажет ? Мужики потом говорили, мол кабы не мокрО было, и не улетела бы машина с обрыва, а так стянуло ее по мокроте- то, весна же, внизу ещё снег лежал. Машина искореженная была, и родители твои сразу насмерть, оба. Мама твоя в гробу лежала, что живая, а отец - и глянуть страшно, весь словно перемолотый.
Я ведь как чумная стала, когда узнала, что нет больше моей девочки. Как собака выла, губы в кровь искусала, волосья все на себе выдрала. И себя винила, и парнишку того, и их, покойничков. А что толку? Хоть вой, хоть не вой, никого этим воем не вернуть. Да и мне хоть тяжело было, а тебе куда хуже. Ты ведь едва ходить начала, совсем крошечка. Тянешь ко мне ручки, лопочешь что-то по своему. Я вроде реветь, а дед твой таким взглядом меня одарил, словно камнем по головушке дурной стукнул, мол а ну цыц, взялась тут рыдать! Слезами горю не поможешь.
Так и жили, Маша. Всякое было. Один раз, почти сразу после похорон вот веришь, до того устала, что ноги не идут. Лежу, сплю, а сквозь сон слышу- ты проснулась, плачешь. Дед в ночь на работе был, а мы с тобой дома. Я вроде и хочу глаза открыть, да встать, а не могу. Там же, во сне думаю, что мол хватит, старая я уже с дитём малым оставаться. Пойду в совет, да напишу бумагу, чтобы забрали тебя у нас, хоть выдохнем спокойно с дедом. И так легко мне от мысли этой стало, так хорошо! Выдохнула я, и дальше лежу, слушаю, как ты в плаче заходишься. Лежу, да думаю, что уж лучше бы тебя Господь прибрал, чем дочечку мою. Ты то каво, соплюха ещё, что с тебя проку? И не привыкли толком к тебе, а дочка единственная у меня, сколько ещё таких внучек могла нарожать?
Слышу- затихла ты, едва всхлипы доносятся, а потом и вовсе не слыхать тебя стало. И вот веришь- словно током меня пронзило всю. Подскочила, да к тебе, а ты горячая, как печка, еле дышишь, такой сильный жар! Как кляла я себя, как костерила! Бессовестная мол ты, Дашка, бесстыжая! Одна память о дочке осталась, одна кровиночка, и ту чуть не угробила, подлая твоя душонка! Насилу выходили тебя тогда, моя хорошая. Вот что значит слово плохое не в тот час молвленное .
Да ничего, моя хорошая, вырастили мы тебя с дедом. Жалко только, что пожил дед мало. Опять же, на черемухин цвет ушёл, правда под конец уже, когда завязь пошла черемуховая.
Сколько раз слышала Маша эту историю, иногда сокращённую донельзя, а иногда подробную, в красках, словно сама вместе с бабой Дашей её жизнь прожила.
Тогда, когда была она маленькой девчонкой, многого не понимала, а оттого и слушала в пол уха, не очень то интересно ей было.
В подростковом возрасте уже раздражалась, мол баба, я это всё уже сто раз слышала, надоело.
Взрослая Маша витала в облаках, и только кивала, мол слушаю, слушаю.
А сейчас, когда и у самой Маши дочь выросла, поняла вдруг она, что не вечная у неё бабушка, и так почти век на свете живёт старушка, самый близкий и родной человек.
А ведь и правда, вся жизнь у Дарьи Михайловны вокруг этой черёмухи крутится. Что ни событие, то в то время, когда цветёт черёмуха...
-Черёмуха никак зацвела , Марьюшка! Вот спасибо тебе, внученька! А не рано ли нынче?
Баба Даша, уткнувшись носом в белый ароматный букет улыбнулась, и повернулась в сторону внучки.
-Как хорошо пахнет, Маша! Ты бы окно шибче открыла, пусть ветер сюда этот цвет несёт. Садись, посиди со мной, или поди некогда тебе?
И Маша, тихонько вздохнув, так, чтобы не услышала бабушка, улыбнулась, и уселась рядышком.
-Ничего баб, подождут дела. Давай я в вазочку поставлю букетик, подольше постоит в воде- то. А завтра ещё сорву.
-Пусть так пока, Машенька, глаза не видят, а руки- то помнят. Пышно цветёт нынче, Маша? Хорошо?
-Хорошо, бабушка, красиво кругом. И черёмуха цветёт, и яблоньки, а слива и вовсе вся обсыпана. Если ветром не обобьет, хороший урожай должен быть.
-Урожай это хорошо, доченька. Ты вот что, моя хорошая... Там, в шкафу, на верхней полке у меня кулёк лежит, в нём одежка на смерть. Я что думаю, поди достала бы, глянула, всё ли есть? Кажись платье - то велико мне теперь, иссохлась я вся, что сорожка вяленая. Засмеют люди, скажут что Дарью в балахон нарядили.
-Не надо, баб. Мы с тобой вот только перебрали всё, и платье я тебе новое купила, забыла ты?
-Тьфу ты! И то правда, Марьюшка! Вот вишь, то, что пол века назад было, помню как сейчас, а что вчера было- хоть убей, забыла!
-А про день рождения свой помнишь? На улице сядем, в беседке.
-Да каво придумала тоже, день рождения! Мне теперь уж всё одно, день прошёл, и слава Богу, какое уж тут рождение, не помереть бы.
-Живи, бабушка! Тебе ещё пра-правнуков ждать, забыла? Глядишь, скоро Лена замуж выйдет. По секрету тебе скажу, обещала приехать к тебе на день рождения не одна, с женихом.
И как- то встрепенулась баба Даша, словно ожила. Как же, Леночка домой едет! Хоть и не видит Дарья, так хоть голос родной вблизи услышать, не через эту бездушную коробочку, что телефоном зовётся.
Немного посидев с бабушкой, Маша поставила букет в вазу, и пошла заниматься делами. Сидят- сидят, да делают, так бабушка любила говорить в своё время.
А баба Даша, лёжа на подушке улыбалась. В приоткрытое окно дул ветерок, наполняя комнату ароматом цветущей черемухи.
Хоть и ждет она её, старуху с косой, хоть и ворчит, что устала так жить, а всё одно помирать не хочется. Хорошо жить, вон, новый год пришёл, новая весна, новый черемухин цвет дождалась она, бабка. А может и правда, пра- пра бабкой сделается она? Дай- то Бог, дай- то Бог.
Спасибо за внимание. С вами как всегда, Язва Алтайская.