– Лиза, уйми своего паршивца!
За оградой возникает голова соседа Гены Федоскина. На отлёте, высоко в руке он держит за загривок огромного чёрного кота.
Котяра имитирует трупное окоченение: лапы поджаты, башка набок, глаза остекленели, пасть оскалена. Высвобождённый хозяйкой, моментально оживает. Мявкнув, он вырывается, до крови раздирая Лизину руку, тяжело шмякается на землю - и только смородинник заходил вслед волнами.
– Опять портит лягушек, – жалуется Федоскин. И ворчит, удаляясь: – Развели кошек. Держали бы дома. Кошка животное чистое, домашнее. Нет, приучат к улице, к помойкам. Бескультурье наше российское. В Европу бы вас всех, учить содержанию животных. Там на каждую животинку паспорт заводят.
Гена не то что в Европу – за пределы района выбирался в жизни раз пять, не больше.
– Тебя Федоскин в своё общество спасения лягушек ещё не зачислил? – улыбаются соседи. – Постой, придёт срок – обработает.
А Лизу и обрабатывать не надо.
***
Лиза не обижается на Федоскина, потому что целиком и полностью разделяет его симпатии к лягушкам. И насчёт кошек он прав. В Глинках в каждом доме живёт по одному, а то и по два-три стерилизованных кошарика. Скуку разгоняют ловлей бабочек, птичек, лягушек. Лиза сама не раз заставала своего котяру за этим занятием. Делала ему внушение, тыкала мордой, даже лупила – бесполезно.
Глинковские дома спускаются к подёрнутой тиной, прогретой солнцем речной заводи – рай для лягушек. В мае тут стоит оголтелый лягушачий ор.
– Нет, что вытворяют, а? – Федоскин мечтательно облокачивается на лопату. На коричневом, в крупных ромбовидных морщинах лице – будто на панцирной сетке отлежал – застенчивая мальчишеская улыбка. Обещает Лизе: – Ты погоди, ночью такой концерт закатят – не уснёшь.
Ночью в заводи словно одновременно погружают в воду тысячи бутылочек разных конфигураций. Бутылочные горлышки нежно, переливчато булькают и поют, кто во что горазд.
Лягушачьи концерты – это нечто, не поддающееся описанию. В оглушительном, самозабвенном горловом призыве – гимн любви. Это экстаз, это восторг, это торжество и прекрасность жизни, это песнь безумству храбрых… Потому что незавидна лягушачья участь – единицам их удастся дотянуть до осени и зарыться для зимней спячки в земле.
***
О чём льют пьяные слёзы мужики в подпитии? О тяжкой судьбине, ленивой жене, злой тёще, тупом начальнике. Гена Федоскин плакал о милых, кротких, беззлобных и беспомощных созданиях – лягушках. Для них природа оставила единственную защиту: при приближении опасности замереть, застыть крошечным мраморным серо-зелёным изваянием – вдруг не заметят.
Замечают: мальчишки - для забавы, собаки и кошки – для охоты, чайки - для жора…
Ох, эти чайки! Только человек, не знающий близко эту прожорливую помоечную птицу, назвал её белоснежной, красивой и свободной. Сравнил с гордо реющим в небе стягом, дал имя театру в столице. Да вы её, чайку, поближе рассмотрите: голова куриная, мозг с горошину. Холодные злые, налитые кровью глазки, брюзгливый нос крючком, безжалостные мускулистые лапы убийцы…
Всю весну и лето над заводью кружат тучи этих алчных крикливых тварей. Выискивают затаившийся под корягами, как папы-мамы их научили, лягушачье ясли-сад – ещё, крохи, белый свет толком не разглядели. Да и беззащитным папам и мамам нет спасения: их выхватывают из воды, рвут, дерутся в воздухе из-за лакомого нежного мяса.
Гена возмущался насчёт чаек:
– Ещё при этом орут, поганки. Да так жалобно, плачуще – будто не они это, а их живьём рвут. А лягушки, бедные, принимают мученическую смерть и пикнуть не смеют.
***
Федоскин выпросил у местного охотника травматический пистолет и даже подстрелил одну чайку. Приткнул за пояс и гордо ходил с ней, как чеховский Треплев. А больше ни в одну не попал: стариковская рука слабая, глаз слезливый. Уговаривал охотника использовать чаек в качестве живых мишеней, но тот над ним посмеялся и пистолет забрал.
Соседка сверху, биолог, разъяснила:
– Убивать хищных птиц бесполезно. Чайки будут восстанавливать свою популяцию с той же интенсивностью, с какой её попытаются уничтожить люди. На месте разорённых кладок они будут откладывать бОльшее число яиц, так сказать, с запасом – до тех пор, пока им благоприятствуют условия обитания. Пируй – не хочу на свалках вокруг городов.
– Варвары, невежды, нелюди, - бушевал Гена. – Развели грязь, заср… всю землю. До европейской культуры нам ещё жить да жить.
Лизе трудно было с ним не согласиться. И правда, природа никакой пользы, кроме вреда, от нашего человека не видела. И очень символичным был тот факт, какие малосимпатичные особи облюбовали в соседи человека.
Из животных – крысы, из насекомых – тараканы и моль. Из птиц – горластые вороны и чайки. Любовно прикормил их человек, позволил размножиться сверх всяких разумных, природой отведённых норм. И – самое плохое – мутировать.
– Крысам не страшен атом, – загибал пальцы Гена. – Тараканы с аппетитом жрут яд. Моль перешла на синтетику. Вместо певчих пичужек каркает вороньё – что тебе утро после сражения на речке Смородина. Чайки обленились, не хотят трепать крылья, добывая рыбу. Перешли на лёгкую добычу в виде лягушек.
***
Такую лекцию через забор читал Гена, пока Лиза безуспешно боролась с блошками, тлями, гусеницами, оккупировавшими глинковские огороды. Особенно допекали слизни. Лиза разворачивала капустный кочан: под каждым очередным листом – будто лежбища котиков. Лист издырявлен, весь в чёрных слизневых какашках – и так до самой кочерыжки.
Снимаешь клубнику – у неё вся сладость выедена, осталась белая ножка. Выкапываешь молодой картофель: клубни изрыты глубокими улиточными норами, считай, урожай насмарку. А ведь всё лето боролись. Сначала народными средствами: поливали растения чесночным настоем, вкапывали между грядок миски с растворимым кофе, с прогорклым жиром – даже с пивом, до которых, говорят, слизни большие охотники. При этом число мужиков, желающих принять участие в пивном истреблении слизней, резко возрастало. Отчаявшись, прыскали ядовитыми растворами, посыпали химическими порошками – бесполезно.
– То ли ещё будет, – горько и авторитетно предрекал Федоскин. – Лягушек-то, истребителей всякой нечисти, подчистую уничтожили. Экологическую цепочку нарушили. Варвары. Гринписа на вас нету!
Стоит ли говорить, что самым ненавистным литературным героем у него был лягушачий потрошитель Базаров.
– Герой! – горько изумлялся Федоскин. – Храбрец. Ещё книжки ему посвящают. Живьём лягушек резать. Кто беззащитное существо ножиком вспарывает – тот и человека не дрогнувшей рукой заколет.
***
Соседи сверху, биологи, вернулись из турне по Европе. По глинковской традиции, устроили шашлыки. Пригласили соседей – слушать про дальние страны и дивиться. Ближе всех к хозяину прибился Гена. Чёрными, не отмывающимися от земли пальцами тянулся к огненным скворчащим кускам курятины, обжигался, торопливо, жадно жевал. К месту и не к месту встревал с разговорами о нашей отсталости и невежестве, о далеко ушедшей вперёд европейской культуре и гуманности.
Поддатый хозяин, чтобы подразнить Федоскина, завёл разговор о лягушачьих фермах во Франции:
– Их там миллионы выращивают. И – в Париж, в рестораны. И не думаю, что перед тем как из них суп варить, их умертвляют щадящим способом, твои гуманные европейцы… Вот так, Гена, – сказал хозяин, хотя жена его толкала в бок. – А на вкус они сочные, нежные… Да вот как эта курица, что ты кушаешь.
За вкопанным в землю длинным дощатым столом возникла неловкость. Федоскин сразу сник. Повертел и тихо положил недоеденный куриный шашлык, похожий на лягушачьи лапки.
Вылез и пошёл прочь, приволакивая ноги, ошеломлённый, как бы не в себе. И ведь что обидно: со школы знал про французов и про суп из лягушек, как мог забыть?!
А хозяйка зло сказала мужу:
– Обязательно, что ли, про лягушек говорить нужно было?