Наратлы так Наратлы! В тех краях бывать не доводилось, но, говорят, там рыбные места и, что важно, есть где заночевать. Поэтому, когда Степаныч с Хайнуровым – мои коллеги, маститые журналисты и заядлые рыбаки – предложили ехать с ними, сразу же согласился. Домашних пришлось подготовить заранее: как-никак 8 Марта им придётся провести без меня…
Выезжаем шестого числа в десять вечера, чтобы уже седьмого утром быть на Уфимке и целых три весенних дня наслаждаться рыбалкой. Нашего водителя по фамилии Бишук кличут Хохлом, он не обижается – давно привык к прозвищу. Хохол жаден до рыбалки: не раз приходилось наблюдать, с каким азартом и задором он удит рыбу. Едем мы на его издательском газике, кузов которого водилы оборудовали будкой из толстой фанеры и установили съёмные сиденья. За старшего, как обычно, Хайнуров. Он мужик опытный, да и как журналист весьма популярен, а поэтому со всеми легко находит общий язык. Это он всегда собирает команду, он же «выбивает» в дирекции издательства машину. С Хайнуровым я давно знаком – по-свойски называю его «агаем» – и с Бишуком в хороших отношениях, поэтому радуюсь, что меня пригласили, и предвкушаю незабываемый отдых.
Едем по незнакомой мне дороге. У борта аккуратно расставлены обитые жестью рыбацкие ящики и рюкзаки с провизией. Те, кто знает дорогу, комментируют, мол, проехали то-то, подъезжаем туда-то. Наконец наш газик тормозит возле пункта ГАИ, гаишник изучает путёвку. Бишуку с Хайнуровым такое не впервой, и потому процедура не вызывает у них беспокойства.
Проехав ещё несколько километров, останавливаемся на привал. Над нами ясное ночное небо, высоко мерцают звёзды, далеко на горизонте соперничая с огнями города. А у нас всё идёт по давно устоявшемуся обычаю: молча стаскиваются ящики в центр будки, молча разливается из термосов горячий чай, и божественный аромат его вмиг заполняет тесное пространство. Курильщиков тянет на воздух, они, кряхтя, спускаются по самодельной лесенке, закуривают, между затяжками попрыгивают на месте, разминая затёкшие ноги.
Отдохнув и приободрившись, едем дальше, а за импровизированным столом начинается азартная картёжная игра – игра на деньги, и мне она не знакома. В качестве банка выступает бесцеремонно сорванная с чьей-то головы шапка, и вскоре в ней собирается энная сумма. Мужики сосредоточены – каждый стремится выиграть, тем не менее (как же без этого?) по очереди травят байки, и компания время от времени взрывается оглушительным хохотом. С интересом вслушиваюсь в беседу и понимаю, что команда подобралась любопытная и вполне приличная. Мне тоже хочется развлечь спутников.
– Хотите, расскажу анекдот, который родился только сегодня? – вклиниваюсь в разговор.
– Валяй, но он уже вчерашний, только что перевалило за полночь, – подкалывает кто-то.
– Пусть расскажет, – перебивает его Степаныч, сидящий рядышком.
Он навеселе. Давеча ему налили водки, и он не отказался: любит выпить на халяву. Но кто осудит семидесятилетнего пенсионера? Мы знаем, что и улов свой он нередко выносит на продажу. Не от хорошей жизни, конечно.
– В семь часов, – начинаю я, на ходу сочиняя шутку, – звоню ипташ Хайнурову. «Хайнурова-агая можно к телефону?» – спрашиваю солидным таким голосом. «Можно», – отвечает жена и тут же кладёт трубку.
Уловившие тонкую иронию, рассмеялись, остальные промолчали. Хайнуров протирает запотевшие очки и добродушно улыбается.
– А помнишь, в прошлом году и твоя жена не очень-то отпускала тебя на Аслыкуль?
Я киваю. Что греха таить – было такое.
– Вы, наверное, и в туалет у жён отпрашиваетесь? – сплёвывает мужчина, сидящий напротив.
Это – смуглый, толстый, уверенный в себе человек, и взгляд его презрителен и вызывающе холоден, а потому тяжёлые, как кулаки боксёра, слова, бьют по самолюбию – грубо и оскорбительно.
– Зря ты так, Шахтёр, – возмущается Степаныч, благодаря взлохмаченной окладистой бороде сильно смахивающий на старорусского купца.
Мне становится досадно и неловко, отвожу глаза от Шахтёра и пытаюсь перевести разговор на другую тему.
– А где Сафа? – обращаюсь я к Степанычу, словно не слыша неприятной реплики.
Но снова отвечает тот мужик напротив:
– Тоже, небось, подкаблучник. А ещё мне советы советует: возьми, дескать, то, возьми это… Зануда! Да не мужик он, а…
Шахтёр грязно ругается, и тогда я внимательно рассматриваю его: в отличие от других рыбаков, одет, как говорится, с иголочки; вроде он с Сафой в одном цехе работает. «Наверное, они не ладят меж собой», – решаю я, а вслух произношу:
– Нельзя говорить гадости о человеке за его спиной.
– Да пошёл ты… – шипит толстяк.
И правда, Сафа несколько навязчив, но не настолько, чтоб говорить о нём неуважительно. Рыбалкой он увлёкся года два назад, опыта ему не хватает, и поэтому постоянно расспрашивает нас о секретах ужения. Особенно докучает во время самой рыбалки: на какую глубину рассчитан тот или иной крючок, какую блесну в какое время года нужно использовать – всё интересует его, и вопросы порой бесконечны. Тем не менее, Сафа нам симпатичен искренним интересом к рыбацкому делу. А он пытается отблагодарить своих «учителей»: хотя сам не любитель выпивки, обязательно берёт на рыбалку бутылку водки. Степанычу, конечно, достаётся больше всех.
После слов Шахтёра возникает напряжённое молчание, лишь шум ветра и гудение мотора слышатся за бортом. И вдруг машина резко встаёт. Оказалось, небольшой подъём засыпан снегом, и слабомощный грузовик Бишука буксует в сугробе.
Неохотно выбираемся из будки и пытаемся вытолкать машину. Увы, безрезультатно, приходится брать в руки лопаты и дружно разгребать снег. Тут вижу, что толстяк Шахтёр бесстыже стоит в сторонке и с усмешкой наблюдает за нашими действиями. Рыбаки предпочитают не замечать этого: никто не желает связываться с нахалом.
…Едва преодолеваем подъём, как нас нагоняет другой грузовик. В нём – такие же рыболовы, как мы, только едут дальше Наратлов. Среди них нашлись знакомые Бишука и Степаныча. Хайнурова, разумеется, узнали и радостно поприветствовали. Огнём сигареты освещаю циферблат наручных часов – половина четвёртого, а нам ещё ехать и ехать. В пути разговоры постепенно стихают, едем, сонно покачиваясь. В какой-то момент машина резко берёт влево. «Подъезжаем», – говорит Хайнуров, сладко позёвывая.
…Машина останавливается у шестистенного дома, двор которого по-хозяйски очищен от снега. Долговязый парень – слесарь, работающий вместе с Бишуком, – приходится зятем хозяйке дома. Он ловко перепрыгивает через закрытую на замок калитку и включает дворовое освещение. Четверо из нас заселятся здесь, остальные разместятся в старом доме напротив. «Интересно, с кем мне выпадет устроиться? – гадаю я про себя. – Хайнуров говорил о какой-то старушке, возможно, остановимся у неё». Словно прочитав мои мысли, тот обращается ко мне и Степанычу:
– А мы пойдём к Кариме-апай. У неё чуть тесновато, зато тепло и уютно.
Перейдя неглубокий овраг, поворачиваем направо. То ли глаза постепенно привыкли к деревенской ночи, то ли весенняя заря близка, но уже издали замечаю наполовину присыпанный снегом дом на окраине деревни. Ощущение такое, что снега здесь намного больше, да и холоднее. Хотя стоит ли удивляться этому в начале марта?
– Не бойся, собака у неё такая ж беззубая, как и она, не кусается, – предупреждает Хайнуров.
– Думаешь, узнает тебя? – спрашиваю.
Но Хайнуров обращается к Степанычу:
– Помнишь, в прошлом году еле разбудили эту псину?
И правда, собака встречает нас вполне мирно. Хайнурова узнаёт сразу и ласкается к нему.
На стук в дверь раздаётся скрежет отпираемого внутреннего запора.
– Кто там? Чего надо?
Хайнуров откликается. Объясняет, кто мы, и просит принять на постой троих рыбаков.
– Ладно, проходите, – хозяйка включает в сенях свет. – Веник вон там, в углу. Сейчас вскипячу воду.
– Как это кстати! – говорю я. – Нам бы термосы наполнить.
– А ты кто? Сафа, что ли?
– Нет, он не смог приехать. Вы меня не знаете, я впервые в ваших краях...
Оставив в сенях верхнюю одежду и рыбацкое снаряжение, входим в избу.
– Значит, спать сегодня не будете? – интересуется Карима-апай и добавляет: – Жаль, что Сафа не приехал, обещал привезти спираль для плитки...
– Нет, апай, ложиться не станем. Вот перекусим – и на рыбалку, – отвечает наш старший.
***
Неспешно идём в темноте. Вокруг вырисовываются силуэты елей и сосен. В этих краях сосну называют «нарат», отсюда и название деревни – Наратлы. Чуть отходим от деревни, и санная дорога сужается, потом и вовсе исчезает. Сон улетучивается: все думы заняты предстоящей рыбалкой.
Ближе к реке сосны редеют, и теперь нас окружают высокие дубы и осины. Светает, гаснут звезды; похоже, что день будет ясный.
– Сегодня должен клевать окунь! – Хайнурову не терпится приняться за рыбалку.
– Вполне возможно, окунь обычно клюет в холодную погоду, – отвечаю с некоторым сомнением.
– А что ещё может клевать, если, окромя окуня, ничего здесь не водится? – усмехается Степаныч. – Изредка попадается плотва или подуст. В прошлом году поймал сига – рыбу, для этих мест диковинную. Красивая такая, с серебристой чешуей, напоминает селёдку.
– Сослепу, видно, заплыла, – шучу я, и все смеются.
Выходим на ровную местность, дорога поворачивает налево, затем спускаемся по крутому обрыву и оказываемся у затона: на берегу повсюду валяются обломки льдин – видимо, спускали воду с водохранилища. На середине затона нетерпеливо разбираем снасти. Бурятся лунки, наживляются удочки – и начинается рыбалка! Только успевай вытаскивать! Клюёт окунь-матросик, так мы его называем за полосатый бок. Вот он шлёпается на лёд и застывает на холоде, растопырив радужные плавники. Одно досадно – мелковат наш улов. Да и надоедает быстро, если ловится только один вид рыбы.
Начинают подходить запоздавшие рыбаки. Останавливаются возле нас, ревниво осматривают выловленных рыбок и идут дальше. А кто-то из них успел поддать с утра: не удержался на ногах и скатился на брюхе с крутого берега. Оказалось – Шахтёр. Подошёл, глянул на моих окуньков и скептически хмыкнул.
Последней подходит компания Бишука. Голубоглазый хохол тянет за собой самодельные санки. Удобная вещь – при необходимости легко переносится за плечами. Золотые у него руки. Мормышки и всякого рода блёсны тоже сам мастерит. Постоял возле нас, покурил и двинулся дальше.
А вскоре и мы потянулись за ним к островку на Уфимке. Там окунь пошёл крупнее. Видимо, когда осенью воды в заливе поубавилось, рыба ушла туда, где глубже.
Клюёт хорошо, крупные окуни, бывает, срываются, обрывают леску. Вижу Шахтёра, у того нет ни рыбацкого ящика, ни ледобура. И снасти бестолково подобраны – крупные крючки на толстых лесках. Ходит и попрошайничает, почти требует: дай ему то, дай ему это... Я рыбак, и у меня, конечно, есть запасные снасти, и поскольку у нас принято помогать товарищам, даю ему готовую удочку. Он её тут же с непривычки и оборвал. Мне не жалко удочки, но всё же досаду скрыть не удаётся.
– Где тут щуки водятся? – кричит он во всю глотку.
– Возле камышей, – говорю, – там есть готовые лунки.
Он уходит к камышам, а мы крутимся возле островка. Окунь потихоньку ловится: то перестаёт клевать, то снова начинает. Эти матросики-полосатики – шустрые ребята, шныряют туда-сюда.
Бишук увлечен ловлей больше всех. И как ему не лень ловить сразу в трёх лунках! Вытащит из одной с десяток окуньков и спешит к другой.
У рыбаков много неписаных правил. Вот, к примеру: не надоедай другим по пустякам; не садись без разрешения за чужую лунку; если рыба не идет, не бури лунку ближе пяти метров; если хозяина лунки рядом нет, не трогай его снасти... Шахтёр на каждом шагу норовил нарушить эти правила. Бишук наконец не выдержал, выругался и сказал:
– В машину больше не сядешь, нет тебе места.
Кто-то поддержал:
– Мы приехали отдыхать, а ты портишь настроение.
– Будете дуться, арендую весь ваш залив, сами будете ко мне напрашиваться... – огрызается Шахтёр – то ли шутит, то ли говорит всерьез, не разобрать.
Я прихватил с собой монокль. Любуюсь недоступными невооружённому глазу красотами залива. В километре от нас тянется голубоватая полоса – видимо, это незамерзающая часть речной полыньи. На противоположном берегу под кроной дерева сидит одинокий рыбак. Похоже, не наш. Возле него крутится собака.
Всходит солнце, лицо обдувает шаловливым ветром. Продолжаю наблюдать, настраивая резкость в монокле. Ого, Шахтёр, вытянув ноги, примостился на надувном пуфе и небольшой блесной – наверное, выпросил у кого-нибудь – пытается выманить щуку из камышей. Вот полез за пазуху, вытащил фляжку, открутил пробку и чего-то пригубил. Поморщился – значит, не чай. Что ж, пусть тешится.
Хайнуров взял у меня монокль и, сняв очки, тоже стал озирать местность.
– Ыслушай, – говорит, – вон те уже сели обедать. Хохол опять привез вареную свиную голову. Сейчас раскупорят бутылку!
– И те тоже чего-то столпились...
– Эй вы, шпионы китайские… А мы чем хуже? Айда покушаем, – Степаныч, пристроив поудобнее удочку, потянулся за рюкзаком.
– Давай, – соглашаюсь я, ополаскиваю руки в лунке и попрыгиваю на месте, – а то ко сну потянуло...
– Степаныч, хочешь посмотреть? – Хайнуров протягивает старику монокль.
– А я и так хорошо вижу, – отмахивается тот. – Гляди, вон там, на мысе, лодка.
Несмотря на преклонный возраст, Степаныч и правда хорошо видит. Слышал, что за свои семьдесят лет он ни разу не был в больнице. С десяти лет, ещё нижегородским мальчишкой, увлекся рыбалкой и, проводя жизнь исключительно на свежем воздухе, закалил тело. И Хайнуров пытается выезжать на природу почти каждую неделю, ради рыбалки готов отправиться куда угодно, но со здоровьем у него не всё ладно: то на сердце жалуется, то на почки, а то на желудок, и всегда у него с собой куча таблеток.
Снова смотрю в монокль: Шахтёр сидит, облокотив руки на колени. Спит, наверное. Рыбаки так спят – сидя, а иногда стелют шубы на лёд и ложатся. Таких приходится будить, чтобы не замёрзли и не простудились. Шахтёра будить не нужно: во-первых, хорошо одет, во-вторых, уже теплеет.
Сели подкрепиться. По традиции, привезённые из дома продукты сваливаем в общий котёл – так и вкусней, и разнообразней.
– Слушай, чем мы хуже? – Хайнуров достаёт бутылку водки.
Я, загадочно улыбаясь, делаю бутерброд: кладу на хлеб тонко нарезанное мясо и лук. Сало на мясе необычное, темноватое.
– Что за закуска? – спрашиваю. – Кто угадает, тому сто грамм за мой счёт.
– Да баранина же… Нет, постой, это оленина, – отвечает Хайнуров.
– А может, кабанина, – ломает голову Степаныч. – Ладно, оставь приз себе, скажи, не тяни резину.
– Стоп, Бишук идет. Может, он отгадает?
Бишуку сообщаются условия спора и передаётся бутерброд.
– Это барсук, – отвечает тот. – Верно?
– Сам ты барсук! То, что ты съел, – медвежатина, мясо молодой медведицы. Целебный деликатес! Друг – охотник из Белорецкого района – прислал. Домашние не едят, брезгуют глупые.
– Да, неплохой деликатес. В следующий раз прихвати побольше, – язвит Хайнуров.
Нас пока не интересует количество улова, хотя предполагаем, что Бишук наловил больше всех. Сам видел, как возле его ног подмерзало немало окуней. Мешок Степаныча тоже раздуло. Только мне одному почему-то не везёт.
Хайнуров настороженно поглядывает в сторону Шахтёра.
– Баламут он, а не рыбак! – бросает Бишук, заметив его беспокойство.
– Зачем же тогда его взяли? – спрашивает Степаныч.
– Это Сафа позвал и попросил включить в список. Всего три месяца у нас работает. Кажется, из Воркуты приехал. Вышел на пенсию в пятьдесят лет и купил особняк в Уфе.
– Видать, у него денег куры не клюют и сюда приехал позабавиться, – высказывает наконец своё мнение Хайнуров и добавляет: – А на работе, говорят, не пьёт, да и мастер на все руки. Давайте, двинемся дальше, а то ко сну клонит. Пораньше надо вернуться. Вон, один уже заснул. Хоть бы камыш подстелил.
Навьючив на себя поклажу, идём дальше. Остальные рыбаки тоже трогаются с мест. Видимо, Хайнуров помнит о том, что отвечает за всех нас: проходя мимо Шахтёра, пытается разбудить его. А тот спит себе, положив рюкзак под голову. Так и не добудившись, подкладываем под него охапку камышей и идём дальше.
Или оттого, что плотно поели, или оттого, что рыба не клюёт, всё сильнее хочется спать. Ладно, хоть после обеда стало лучше клевать. Большие рыбины даже рвут леску. Как обычно, только у Бишука они не срываются. Заговаривает он их, что ли? Или ловок настолько? Мы с любопытством наблюдаем, как он водит на крючке крупного окуня, и все-таки вытаскивает. Завидно, конечно, но что поделать, побольше сноровки – и ты поймаешь такую же. Вон, Петровы – отец с сыном – тоже наловили немало. Я и раньше встречался с ними на рыбалке. Помню, что спросил однажды у младшего – Вани:
– Учишься или работаешь?
– А зачем она мне сдалась, учёба, работаю, конечно, – ответил он тогда.
– Ты, сынок, не говори так. Вот я не смог толком выучиться, хоть бы ты окончил школу, – попенял отец.
Оказалось, что младший Петров женился ещё в десятом классе и теперь молчун работает слесарем вместе с отцом. Вот-вот у долговязого Вани должен родиться первый ребенок...
А сейчас я следую за ними. По тонкому снегу идти легче. Прошли мимо знакомых лунок. Петровых интересует укромное место, где в залив втекает родник. Тут лёд намного тоньше, местами подо льдом видны протоки. Даже боязно...
Несомненно, что до нас тут рыбачили. Вокруг лунок валяются остатки дроблёного гороха и шелуха от семечек. Одна из лунок, возле которой отпечатались следы собаки, накрыта газетой. Значит, рыбак, который ловит на противоположной стороне, ещё с утра сделал прикормку. Тут, возможно, водятся синец, плотва, язь, голавль. Их рыбаки меж собой называют «белой рыбой». Пока Петровы рассаживались, я достал из ящика маленький топорик, очистил лунку от намёрзшего льда и опустил туда щепотку манной крупы. Потом привязал к удочке тонкую прозрачную леску и насадил на крючок короежку. «Ловись рыбка, ловись, на берегу красись», – как в детстве, пробубнил заученную фразу и для пущей важности даже поплевал на крючок. Вай, крючок не успел опуститься на дно, как пружинка на конце удочки начала дёргаться. О-оп! Значит, попалась крупная рыба. Но ничего, сейчас выпускают надёжные лески. Поводил, поводил и вытащил-таки рыбу. Краснопёрка! До чего же крупна и красива! Снова клюёт. Это уже окунь! И снова клюёт. Опять краснопёрка! За полчаса я наловил неимоверное количество рыбы. Петровы тоже довольны.
Стоит о ком-либо подумать, как они тут как тут.
– Вот они куда забурились, браконьеры!
Я вздрагиваю от громкого возгласа Хайнурова.
– Ученики заткнули учителей за пояс, – Степаныч не скрывает восхищения, и, видать, «ученик» относится ко мне.
– Посмотрите на Ваньку, – от души смеётся Хайнуров.
А Ванька торопливо заворачивает улов в клеёнку.
Пока Степаныч и Хайнуров бурят новые лунки и устраиваются возле них, волоча за собой надувной пуф, подходит Шахтёр. Грудь нараспашку. Видно, что только очухался. Вытаращив глаза, осматривает мой улов. Тут же срывает газету с чужой лунки и садится рыбачить. Что ж, посмотрим, как ты будешь ловить. К удивлению, ловко рыбачит. А у Степаныча с Хайнуровым почему-то пока ничего не клеится – клюёт редко, и попадается мелкотня, но, как говорится, надежда умирает последней.
Рыбаки, ловившие возле островка на середине Уфимки, тоже подтянулись к нам. Возможно, они решили, что мы засекли стаю плотвы. Наконец подошел и старик с собакой. Он вежливо попросил Шахтёра уступить место, объяснив, что это его лунка, – он пробурил, сделал прикормку и, как принято у рыбаков, накрыл газетой. Говорит по-русски. Значит, не с Наратлов. Видимо, пришёл с хутора, что на другом берегу. Ради этого рыбного места он на свой страх и риск переплыл на лодке полынью.
Шахтёр и ухом не повёл, даже насмехался, мол, старику надо было написать свою фамилию на газете.
Я не расслышал: возможно, старик пригрозил Шахтёру, тот резко соскакивает с места и показывает старику фигу. Кто-то смеётся, но большинству не нравится то, что Шахтёр оскорбляет пожилого человека с бельмом на одном глазу.
– Ты что, грозишь напустить на меня собаку? – Шахтёр грязно матерится. – Умная собака умного не тронет, понял, дуралей!
– Ты хунвинбей, что ли? Слушай, не надо так делать... – Хайнуров пытается защитить старика.
– Сам ты Хунбейнур! Я вам покажу, как надо ловить! – Шахтёр разгорячён и не в себе, не зная как вести себя дальше, без спроса достаёт из ящика Хайнурова термос. Чаю в нём нет, и тогда я наливаю остатки кофе из своего термоса в кружку и молча протягиваю ему, надеясь замять скандал.
***
Рыба опять ушла на глубину. В термосах у нас не осталось ни чая, ни кофе. Хочется пить. Степаныч предлагает сварить чай и достаёт из рюкзака видавший виды солдатский котелок. Хайнуров готовит место для костра, я собираю хворост.
Пока мы пьём волшебный напиток, появляется Бишук, волоча за собой санки. Поднимает полиэтиленовый мешок, который валяется возле той злосчастной лунки, и спрашивает:
– Кто сидит за этой лункой?
– Бесхозная. Шахтёр пошёл домой затапливать печь.
В мешочке оказались несколько окуньков и одна довольно крупная плотва. Бишук бросает мешок на прежнее место и подходит к Петровым.
– Хорош чай! Так что горку легко одолеем. Через час тронемся, – говорит Хайнуров.
– Да, ты прав, лучше отдохнём, а завтра порыбачим подольше, – соглашаюсь за всех.
– Ну-ка, проверим лунку баламута, – говорит Хайнуров во всеуслышание. – Вай, ведь только что здесь лежал пакетик! Куда он пропал?
– Вон, его собака потащила! – кричу я от неожиданности.
– Прочь, сволочь! – орём мы хором.
Услышала. Озираясь по сторонам, оставляет добычу. Воровство ли это? Нет, наверное. Может быть, животное мстит за обиженного ни за что хозяина? Да-а... Или хочет помочь старику? Возможно. Лунка ихняя, и рыба, выуженная оттуда, стало быть, тоже ихняя. Как после этого не назвать собаку верной?!
Мы трогаемся первыми. За нами следуют Петровы. Дорога неспешная. Нелёгок груз за плечами: у каждого по пять-шесть килограммов. У Хайнурова, кажется, даже больше. Он протягивает свой бур мне. «Если завтра идти сюда же, зачем тащить его с собой», – думаю. Хайнуров не одобрил бы, но я незаметно прячу буры и топор в укромном месте...
Старушка дома. К нашему приходу она поставила в печь чугунок с картошкой. Заметно, что в доме прибрано, да и сама она принарядилась. Лепечет виновато:
– Ваши котлеты кошка слопала…
В картонной коробке из-под кефира я привёз котлеты. Оказалось, лохматая хитрюга нашла их и утащила.
– Как только собака залаяла, вышла в сени, смотрю: кошка на чердаке глазами зыркает. И как умудрилась! Не горюй, родимый, за котлеты я дам тебе два ведра картошки. Она у нас в этом году уродилась как никогда. В нашу глухомань перекупщики все равно не доезжают.
– Нет, апай, я куплю у вас картошку, – возражаю я и сам про себя думаю, что таким образом хоть как-то отблагодарю бедную бабку.
А когда Хайнуров сказал, что тоже купит целый мешок, ее лицо засияло улыбкой.
– Вы за своими рыбками приглядите. Там, в чулане, есть большой казан, можете в него положить. А валенки поставьте на печку, пусть просохнут.
Мы прислушиваемся к совету бабки и надёжно прячем рыбу.
– У нас в колхозе вот такие большие казаны, – хвастается Карима-апай.
– Бабка, айда сварим целый казан ухи и угостим наратлинцев. У вас в деревне, говорят, самогону много, – шутит Хайнуров.
После плотного ужина в тёплой избе тянет ко сну. На деревянную кровать укладывается наш долговязый старший, рядом с ним – худенький Степаныч, а я стелю себе на полу.
Просыпаюсь рано. Чувствую, что озяб. Хозяйка бесшумно растапливает печку. Выхожу на улицу по нужде, иду за полуразрушенный сарай. Сарай пустует, видать, у бабки нет живности. Лишь собака попрошайничает, виляя хвостом, и в дом просится.
Степаныч тоже на ногах, гремит умывальником за печкой. Хайнуров пока в постели, но видно, что давно проснулся. Обращаюсь к нему, поддразнивая:
– Ыс-слушай, абзый, как у тебя фамилия?
Он тут же приподнимается с кровати:
– А теперь ты ыслушай. Сегодня к реке спускаемся на тракторе. Местные обещали. Когда ты смотрел свой седьмой сон, к нам пришел Хохол. Это он договорился с ними. Понятно?
«Значит, они вчера весь вечер играли в карты», – подумал я и спросил:
– И Шахтёр был с вами?
– А как же! Даже выиграл около ста рублей.
– Кабы и сегодня чего не натворил...
Карима-апай накормила во дворе собаку и вошла в избу, спрашиваю у неё:
– Вчера мы встретили старика с бельмом на глазу. Ты знаешь такого?
– Как не знать, знаю. Борис его зовут, Борис Фёдорыч. Раньше за рекой был участок леспромхоза, его уже давно закрыли. Большой был участок. Сейчас там осталось всего пять-шесть домов... И браконьеры отпетые остались. Втихаря и рыбу ловят, и на лося ходят. Как-то пришлось мне работать у них на делянке поваром. Этому бедному Борису щепка в глаз попала, когда он сучья рубил...
– Да-а, – вздохнул Хайнуров. – Вон оно как...
– Тогда он молодым был. Из-за глаза его и от армии освободили.
Бабка опять вышла во двор по каким-то делам. И тут меня осенило: сегодня же 8 Марта! Надо её поздравить. Предлагаю товарищам заплатить за ночлег и скинуться на подарок. Разумеется, никто не против.
Хайнуров поздравляет Кариму-апай от нашего имени. Она довольна и радуется неожиданному празднику.
– К вечеру пожарю картошку и блинов напеку, – говорит.
– Может, сварите уху? – просит Степаныч. – Мы вам рыбу оставим.
Осмотрев наш улов, бабка предаётся воспоминаниям:
– Раньше наши мужики ловили рыбу в человеческий рост...
Мы говорим, что да, конечно же, верим. Действительно, я не раз слышал, что раньше в этих местах можно было поймать крупные рыбины вроде белуги, тайменя или щуки с метр – метра полтора длиной.
Времени до рыбалки достаточно, поэтому мы не спешим. После завтрака стелим на стол газеты, раскладываем удочки и приводим их в порядок. Хайнурову доставляет удовольствие сам процесс подготовки к рыбалке: по моему примеру одну катушку он заряжает обыкновенным крючком и привязывает выше мормышки, к запасной удочке привязывает и поплавок. А Степаныч в это время дремлет, сидя на краю лавки.
Сегодня, похоже, погода будет такой же ясной, как и вчера. Видим в окно, что Петровы уже у моста, остальные рыбаки тоже тянутся за ними. Спешим и мы.
Наратлы – красивая уютная деревушка. Даже пустующие дома не портят её красоту. Когда-то, говорят, здесь была большая колхозная бригада, жители занимались животноводством и полеводством. Сейчас на ферме работает всего около десяти человек. Об этом я узнал у наратлинского зятя.
Уже десять часов, а обещанного трактора всё нет. Степаныч и Петров, махнув рукой, уходят пешком по знакомой дороге.
– Видать, трактористам нужно было дать на лапу, – ворчит Бишук.
– Подождем еще минут десять – и прощай, Каримочка, – шучу я.
Все гогочут. Решаем отправить гонца за трактористом. Шахтёр, словно извиняясь за вчерашний проступок, вызывается сбегать и договориться. Рыбаки, видя, кто пошёл за трактором, без всякой надежды направляются потихоньку к реке. Однако не успеваем мы выйти за деревню, как слышится шум мотора и лязг гусениц.
Радуясь, как маленькие дети, шутя и толкая друг друга, лезем в так называемые сани – нехитрое приспособление из бревен, годное для перевозки пассажиров. Едем стоя, на косогорах держимся друг за друга, чтобы не свалиться. В кабине трактора едут местные. Они одеты неряшливо, и лица их весьма помяты. Шахтёра они, как своего, тоже усадили рядом. Вскоре нагоняем Степаныча с Петровыми, прихватываем и их.
Приезжаем быстро. Трактор разворачивается в сторону деревни и останавливается. Видать, местные всегда так делают: дорога накатана. Летом, конечно, можно добираться сюда и на машинах.
Когда двигатель трактора глохнет, становится непривычно тихо, правда в ушах некоторое время по-прежнему слышится гул. Местные не торопятся, а уфимцы группами разбредаются в разные стороны. Хайнуров замечает, как я достаю из-под снега припрятанный бур и топор, и недовольно хмурится. Но когда я объявляю, что и сегодня поступлю так же, он лишь отмахивается от моих слов.
Начали удить с особым азартом, но, увы, удача улыбается не каждый день: сегодня клюёт плохо. В таких случаях рыбаки начинают выяснять причину невезения. Один предполагает, что это из-за погоды, другой считает, что всё из-за северного ветра. Может быть, атмосферное давление упало, гадает третий. И справа, и слева раздаются шутки-прибаутки.
Слышно, как один спрашивает у другого:
– Ты на какую приманку поймал голавля?
– На говно королевы, – жесткий мужской хохот эхом отскакивает от берега.
Рыбацкие байки больше всех знает Бишук, и рассказывает он их с необыкновенным задором:
– Инспектор привязался к одному рыбаку, мол, тут рыбу ловить запрещено. А рыбак отвечает: то-то я не пойму, почему не клюет. Оказывается, вы запретили!
Вай, и сегодня на левом берегу одиноко сидит одноглазый.
Беседуя на своём диалекте, прошли деревенские. За ними подходит Шахтёр. Хайнуров обращается к нему:
– Ыслушай, кустым, ты должен извиниться перед тем стариком за вчерашнее.
– Кажется, его Борис зовут, – подсказываю я.
– Ладно, – не возражает Шахтёр; вероятно, его пристыдили ещё до Хайнурова.
Застегнув пуговицы на куртке и поправив шапку на голове, он бредёт к противоположному берегу. Аж на душе становится легче.
– Посмотри-ка в монокль, – беспокоится Хайнуров.
– И без монокля хорошо вижу, – говорю и продолжаю, подражая ему: – Та-ак, закурили! Шахтёр из рюкзака вынимает початую бутылку. Ыслушай, чем мы хуже других?
– Хуже, конечно, хуже. Ладно, не расстраивайся, на трезвую голову рыбачить куда интереснее.
– Ты прав. Айда лучше к хохлам. Видишь, сидят смирно, значит, у них клюёт.
– Да-а, вчера клевало так клевало! Хоп – и ерша вытащил. А где клюёт ёрш, там больше делать нечего.
Меняя место за местом, впустую тратим драгоценное время. И вот только нашли глубоководье, где начала ловиться рыба покрупнее, как доносится крик Бишука. О чём кричит, толком не разобрать. Ваня встаёт с места, прислушивается и передаёт его слова:
– Трактор трогается в четыре часа. Кто хочет ехать, пусть собирается.
– Деревенские всегда уезжают рано. До заката еще часов пять можно рыбачить, – Хайнуров не скрывает возмущения. – Завтра тоже выходной, но на трактор нельзя надеяться. Значит, только до обеда и сможем порыбачить. После трёх и Бишук не станет никого ждать.
Я расстраиваюсь. Если сейчас тронемся, то не успею поставить на ночь четыре жерлиды, наживленные мелкой рыбешкой, как предполагал ранее. Для этого там, где родник втекает в залив, присмотрел удобное место. Обычно, где водится ерш, обязательно обитает и налим.
– Коль не наелся, нализавшись, сытым не будешь, – бормочет про себя Хайнуров. – Ноги мёрзнут, видно, унты до конца не высохли. Давайте завтра придём пораньше и налегке – без ящиков и без буров.
Быстренько собираем вещи. Степаныч, Петровы и ещё несколько человек остаются сидеть возле лунок. Степаныч, для того чтобы облегчить груз, отдаёт свой бур мне.
…Бабка к нашему приходу сварила уху и поджарила картошки. Хотя мы и называем её бабкой, хозяйка не так уж и стара: двигается живо, и хрипловатый голос достаточно бойкий. Вчера, когда Хайнуров ушёл, а Степаныч заснул, мы с ней долго разговаривали…
Родилась она в этой деревне. В молодости по комсомольской путевке уехала в Москву. Трудные тогда были времена. На день рождения подруги она украла в столовой продукты. Кражу заметили, и их с подругой посадили в тюрьму. Выпустили только через шесть месяцев. Пыталась работать в Уфе, но из-за судимости на неё смотрели косо, и тогда пришлось вернуться в деревню. Здесь она вышла замуж. Муж умер рано. Сыну сейчас тридцать стукнуло. Он уехал в Сибирь на заработки, там и остался. Женился, получил квартиру в малосемейке. От него теперь проку мало. Но она не чувствует себя одинокой. Вечерами с такими же одинокими бабами ходит на посиделки. Они вяжут, играют в карты, порой читают. Я замечаю, действительно, на подоконнике покоится колода карт, а в шкафу выстроился целый ряд книг. Карима-апай жалуется лишь на маленькую пенсию. Должны были выплачивать больше, но она не успела вовремя собрать нужные документы.
За ужином я вспомнил о ее пенсии и спросил Хайнурова, нельзя ли как-нибудь помочь ей. Всё-таки он долгое время работал в отделе писем и разбирается в таких вопросах. Хайнуров задал старушке несколько вопросов, потом что-то записал в блокноте.
– Ипташ Хайнуров, я проконтролирую процесс выбивания дополнительной пенсии, – пошутил я.
Это развеселило бабку, а чуть позже, накинув на голову шаль с крупными узорами, она собралась в гости.
– Подружки пригласили, – сказала, улыбаясь. – Будем танцевать... Все-таки женский день ныне!
Когда она вышла, Хайнуров усмехнулся:
– Я ее называю апай, а она, оказывается, на четыре года меня моложе... Что ж, Каримочка ушла в свой «клуб», и мне пора в «казино». Ты пока можешь поспать. Степаныч, наверное, поздно вернётся.
Ещё светло. На улице видны прохожие. Иногда слышно, как поют. Есть повод – ведь сегодня праздник. Прибирая со стола, размышляю вслух:
– Богатому каждый день праздник, бедному каждый день заботы и печаль, но бедные намного щедрее богатых... Интересно как-то получается...
– И что ты в этом нашел интересного, – перебивает Хайнуров. – Скупые, хитрые, жадные люди, они всегда богатеют за счет других.
Выходя из дому, Хайнуров предупреждает:
– Появится пьяный Шахтёр – в дом не пускай. Вчера он ушел раньше других. Просили его, чтоб затопил печь, а он проигнорировал, вернулся в пьяном угаре и завалился спать...
***
Когда совсем стемнело, постучали в дверь. Вошла незнакомая женщина. Спросила Кариму-апай. «С ума выжила, наверное... У нее и так тесно, как в курятнике, так она ещё рыбаков пустила», – проворчала, уходя.
Дверь не стал закрывать на засов и свет не выключил, просто прилёг и дышу тёплым воздухом деревенского уютного дома. В сердцах подумал: «В праздничный день мог бы и дома побыть, ан нет, попёрся на рыбалку».
Вскоре вернулся Степаныч, поужинал и сразу улегся спать. Разбудил меня чей-то знакомый голос на улице. Смотрю в окно – туда, откуда слышится женский смех. Карима-апай с подружкой (кажется, та самая женщина, которая приходила в сумерках) выплясывают под частушки, подпевая себе по-русски. Одна из них зажигает спичку и закуривает. Кажется, Карима-апай... Я включаю лампу, надеваю бушлат, влезаю в галоши и выхожу на улицу. Проходя мимо женщин, даю о себе знать:
– Карима-апай, я проведаю остальных. Дома Степаныч, он спит...
Сначала захожу в пятистенок на пригорке: одни дремлют, подстелив под себя что попало, другие, недавно вернувшиеся с реки, пьют чай в прихожей. Но мне почему-то кажется, что здесь что-то не так, кого-то не хватает... Мужики рассказывают, что вечером клевало лучше. Петровы приглашают на чай, но я вежливо отказываюсь и иду в «казино», где остальные мужики играют в карты. Они сидят в душной комнате, время от времени приоткрывают дверь, проветривая, но духота вновь мигом заполняет дом. Договорились, что утром все желающие спустятся к реке, а уставшие от рыбалки останутся в деревне. Почитав старые «районки», иду домой.
Карима-апай и её подруга всё ещё судачат. Но как только я вхожу в избу, апай начинает выпроваживать гостью. Видимо, она стесняется нас, газетчиков, а может быть, её даже смущает наше присутствие. Пока я стелю постель, она просит подать мою кружку, которой, к слову, я ещё ни разу не пользовался, и наливает в неё желтоватую жидкость – медовуху. Она специально приберегла её в трехлитровой банке к празднику. Я выпиваю залпом чуть кисловатый напиток и говорю, что кружку она может оставить себе, в Уфе я куплю себе новую. «Я в ней буду молоко кипятить», – радуется она.
Апай закрывает дверь на засов и тоже ложится спать. Степаныч уже давно спит – устал, наверное, все-таки у него немало лет за плечами. Слышно, как на подоконнике будильник отсчитывает течение времени...
Стучат в дверь, видимо, блудный Хайнуров вернулся. Я встаю, чтобы открыть. Хайнуров не один, за его спиной – Бишук. Неужто будет продолжение праздника? Оказалось, нет, Бишук интересуется, не заходил ли Шахтёр. Уже час ночи, а его всё нет.
Проснулся Степаныч.
– Я почти последним ушёл. После меня, по-моему, только Петровы оставались, – говорит он. – Да-а, Шахтёр тоже остался там, возле камышей. Тот одноглазый дал ему трёхметровую сеть. Вот он ею и пытался рыбачить.
– Петровы говорят, когда стало темнеть, Шахтёр тоже пошёл за ними, – сиплым голосом бурчит Бишук.
Видно, что он не на шутку встревожен. Случись что, он может лишиться старенького газика, который надеялся дёшево выкупить на предприятии. Лишь бы всё закончилось благополучно. А вдруг Шахтёр заблудился и пошёл в сторону полыньи? Говорят, что он и протрезветь-то не успел. А вдруг заснул и обморозился? Не дай Бог!
Рыбаки собираются возле моста, закуривают, решают, как быть. Они уже успели обойти все дома деревни в поисках Шахтёра, но его не нашли.
Некоторые не прочь отмахнуться от неожиданной проблемы, мол, так ему и надо, но Хайнуров не позволяет это сделать. Нужно организовать поиск. Все-таки он свой... Ведь не живность какая-то потерялась. Приехали вместе, значит, и уедем вместе.
– Нужно сообщить в милицию, – предлагает кто-то.
– А как ты сообщишь?
– Думаешь, они в такую глухомань сунутся?
– Если даже и приедут, все равно искать его будем мы, а не они. Не так ли?
– Так. В милицию сообщим утром. Если не найдем, – подытоживает Бишук. – Придётся искать. Я предлагаю Ваньку Петрова. Он молод, да и сил у него хоть отбавляй.
– А я предлагаю тебя, – Хайнуров касается рукой моего плеча. – Говорят, ты замполитом в тайге служил и даже спас заблудившегося офицера.
– Да, было такое дело, – соглашаюсь я. – Но он не заблудился, а убежал в лес, чтобы застрелиться. С женой у него были напряги...
– И чем все закончилось? – интересуется кто-то. – Расскажи.
– Кончим разговоры. Баста! – довольно грубо обрубает Хайнуров. – Я бы и сам пошёл, но сердце пошаливает...
– Хватит и двух человек, – твёрдо говорю я. – Нужны фонарь, часы, нож...
– Бутерброды, термос с горячим чаем, курево, – кто-то продолжает перечень.
– Возьмите мой рюкзак, – предлагает Хайнуров.
Собираемся быстро. Петров-старший даёт свой топор, находится и небольшая лопатка.
– На уклоне с правой стороны стоит прошлогодний стог сена. Он мой, подожгите его. Увидит ваш человек зарево и найдёт дорогу к деревне, – Карима-апай читает нам наставления, наливая чай в термос.
В тот момент мы не придаём значения её искренней готовности помочь. Я вспомню об этом на обратном пути и скажу ребятам: «Вот она какая – бабка-тюремщица! Когда некоторые злорадствовали, она не пожалела своего добра ради спасения нашего товарища».
В полночь мы с Ванькой под лай деревенских собак отправляемся по лесной дороге на поиски. Сквозь прозрачные облака ярко блещут звёзды – к утру наверняка похолодает. Идём молча. Прошли мимо стога, о котором говорила старушка. Поджигать не стали: он весь покрыт льдом. Освещаем все подозрительные места – везде мерещится Шахтёр, застывший от холода.
Вспомнилось, как вечером, когда трактор разворачивался в сторону деревни, я заметил тропинку, по которой, вероятно, ходят охотники. И меня осенило, что Шахтёр мог пойти именно по ней. Пьяному она может показаться дорогой.
Моё предчувствие не обмануло: на тропе отчётливо видны следы сапог. Именно такие были у Шахтёра – большие сапоги, утеплённые изнутри мехом. Мы перекуриваем и направляемся по следу. Молчаливый Иван сопит за моей спиной. Иногда от досады сплёвывает. Ему обидно, что в такую темень приходится бродить по лесу, вместо того чтобы спать в натопленном деревенском доме.
Отмечаем, что возле одной из сосен Шахтёр сделал привал: рядом валяется окурок сигареты. Видимо, курил, прислонившись к сосне. Мы тоже останавливаемся, делаем по глоточку горячего чая и идём дальше. Кричим во всё горло, но ответа не слышно, лишь рядом пролетает ночная сова. Я с детства рос в лесу, поэтому незнакомая местность меня совсем не тревожит.
– Эге-гей! – кричу сколько есть мочи. Но голос растворяется в густом зимнем лесу.
Иван вторит мне. Голос парня звучит убедительнее. Останавливаемся и прислушиваемся. И вдруг – ага! – вдалеке еле слышный, слабенький голосок. Нашёлся мерзавец! Утопая в глубоком снегу, бежим в ту сторону, откуда доносится голос.
Наконец замечаем небольшой костёр. Рядом с ним стоит ссутулившийся Шахтёр. Потом вместе пьём горячий чай. Закуриваем. Мы с Ванькой делаем вид, словно ничего не произошло, хотя и очень хочется набить рожу самоуверенному фраеру. Смотрю: правый сапог Шахтёра напрочь обгоревший – греясь у костра, он даже не заметил, как сжёг подошву. Советую развязать шарф и намотать вокруг сапога, как портянки. Слушается, не возражает.
– Уже три часа ночи, – говорит Иван, взглянув на часы. – Я замёрз, айда домой.
До деревни добираемся только к шести утра.
***
Когда просыпаюсь, уже совсем светло: весенние солнечные лучи, пронзая оконное стекло, пляшут на полу. Старушка собирает на стол. Вставать не хочется, от ночных приключений ломит тело, но всё же на душе легко. Даже надпись «Доброе утро!», вышитая апай в молодости на белом полотне, что висит под зеркалом, кажется, улыбается мне.
– Ну что, проснулся, разведчик?
– Да. Доброе утро...
– Вставай. Выпьешь крепкого чаю, и ноги тебя снова понесут бог весть куда.
– Вода у вас вкусная. Можно сначала кружечку холодной?..
В доме, кроме нас, никого нет. Старики, видимо, давно сидят возле лунок. Когда собирались на поиски, Степаныч сказал мне: «Ты уж найди его. Мы тебе за это рыбы наловим». Ага, возмёшь у него – у скряги. Не возьму, даже если предложит. Что я, рыбы не видал, ухи не варил?
Кто-то робко стучится в дверь, просит разрешения войти. С удивлением узнаю голос Шахтёра. Апай вопросительно смотрит на меня. Я киваю: мол, ты хозяйка дома, тебе решать – открыть или нет. Старушка торопливо открывает. Видимо, ей не терпится узнать подробности ночного происшествия.
– Здравствуй, Карима-апай, – здоровается Шахтёр по-башкирски как с давней знакомой.
Смотри-ка, не забыл ещё родной язык.
– Я-то здорова, как у тебя дела?
– Слава Богу, жив-здоров... Спасибо вам всем. Заблудился вот случайно.
– Конечно, в незнакомой глухомани любой может заблудиться. Айда заходи, за чаем всё расскажешь.
Сели за стол. Я еще лежу в кровати. Заметив меня, Шахтёр делает жест рукой, мол, здорово лежишь. Киваю в ответ. Мне тоже приятно, что он осознаёт проступок и виновато улыбается.
– Астагим, медведь что ли изодрал твои сапоги? – улыбается беззубым ртом старушка.
– Да, было дело... – отшучивается Шахтёр.
Они быстро находят общий язык. Чувствую, что Шахтёр пришёл не с пустыми руками и хочет угостить нас со старухой.
– Завтра на работу, – говорю и отказываюсь от выпивки. – Ты тоже особо не балуй!
Шахтёр не настаивает, и они пьют вдвоём. Языки немедленно развязываются. У гостя вновь начинают блестеть помутневшие было глаза, лицо постепенно расцветает довольной улыбкой.
Апай рассказывает про себя, Шахтёр – о своей судьбе. Оказалось, он родом из Стерлитамакского района. После армии сначала шоферил в Уфе, а потом перебрался на Север к двоюродному брату, работавшему на шахте. Женат, имеет квартиру, старший из двух сыновей в этом году оканчивает техникум. Сам он, как вышел на пенсию, купил в Уфе деревянный особняк. Вот семью никак не может дождаться. Родные не хотят покидать холодные края.
– Когда дети взрослеют, их трудно уже оторвать от тех мест, где они родились. В Уфу не желают переселяться. Им трудно расстаться с родной школой, с одноклассниками, – рассуждает Шахтёр. – Я, например, хочу жить в Уфе. И жена не против. Пенсия у меня солидная, но, чтоб не умереть от скуки, устроился на работу. Спасибо земляку – Сафа помог. Вот так и живу меж двух огней.
– Сейчас совсем один, что ли?
– Получается так...
Шахтёр вздыхает. Жалко его. Слова про детей врезаются в память: «Когда дети взрослеют...» У каждого есть место, где он родился, вырос. Как быть старикам, которые в молодости покинули родные места? Жаль, что в жизни получается не так, как ты хотел.
Мне расхотелось спать, и я встаю. Поддаюсь на уговоры Каримы-апай, присаживаюсь к столу. Втроём выясняем, как Шахтёр заплутал, свернув с главной дороги...
Вчера Борис дал ему на прощанье трёх крупных язей. Заблудившись, Шахтёр разжёг огонь на кострище, оставленном охотниками, и как раз опаливал одну из рыбин, когда услышал наши крики.
– У меня ведь за спиной был пуф. Мог ведь надуть и сесть на него. Видно, разум помутился, – жалуется Шахтёр. – Эх-ма…
– Ты, небось, задницу простудил? Когда приедешь домой, тебе обязательно нужно натереться какой-нибудь мазью. Дай-ка я тебе подарю шерстяные носки!..
Карима-апай вытаскивает из-под кровати огромный старинный чемодан.
– Ты лучше купи у неё, – шепчу Шахтёру на ухо.
Деньги у него есть. Он тут же рассчитывается. Обрадованная старушка выходит в сени и заносит старые подшитые валенки.
– Надень-ка эти валенки, приедешь – выбросишь, – говорит она. – Не смеши людей обгорелыми сапогами. Скажи другу Сафе, пусть пришлёт спираль для электрической плитки.
– Ладно, обязательно передам, – отвечает Шахтёр. – Я тебе новый чайник куплю. Ладно?
– Ой, спасибо, – Карима-апай, как ребенок, хлопает в ладоши.
Я вспоминаю, что нужно набрать картошки. Когда Шахтёр уходит, мы с Каримой-апай наполняем мешки.
Потом уже я иду к Шахтёру. Тот успел переобуться в валенки, а сапоги закинул в кузов машины. Иван, тоже занят отбором картошки. Выходим пройтись по улице.
– Эх, если б семья приехала, я купил бы этот дом под дачу, – мечтает Шахтёр.
– А чем хуже твой дом в Уфе?
– Тут воздух чище...
Когда подходим к мосту, видим, что наши рыбаки уже возвращаются и улов у них неплохой. Последними подходят мои соквартирники. Усталые, но бодрые.
По дороге домой никто с Шахтёром не разговаривает. Возможно, рыбаки сговорились и объявили ему своего рода бойкот. Шахтёр тоже молчит. Ещё бы! Пусть скажет спасибо, что рёбра не переломали за бессонную ночь.
А несколько дней спустя ко мне на работу зашёл Хайнуров. Он всё-таки отправил письмо по поводу пенсии Каримы-апай. Говорим о Шахтёре. Он сдержал слово и через Бишука отправил старушке новую плитку и чайник.
– Ыслушай, кто-то на пожарном щите всем на обозрение повесил обгоревшие сапоги Шахтёра, – говорит Хайнуров. – Скверно все-таки поступил кто-то...
Я хитро улыбаюсь: возможно… всё возможно... Знай наших!
Автор: Сабир Шарипов
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.