1894 год
«Ростов-на-Дону. Характерное дело с романтической подкладкой рассмотрено в том же заседании окружного суда. Мещанин Михаил Иванов Андреев, 34 лет, увлекся крестьянской вдовой Сидоровой и даже уже состоял на правах ее официального жениха, да, на беду, в эту историю вмешался некий Сорокин. С момента знакомства с этим очаровательным мужчиной вероломная невеста совершенно охладела к своему нареченному жениху и все свои симпатии перенесла на его счастливого соперника и даже категорически отказала Андрееву, когда стала замечать со стороны его частые проявления ревности, сопровождавшимися угрозами убить и себя, и ее. Насколько серьезны были эти угрозы, можно судить по тому, что Андреев явился однажды к невесте и торжественно заявил: «Вчера я стрелял в тебя через окно твоей квартиры, когда ты стояла с Сорокиным, опершись ему на плечо, но револьвер дал осечку». Наконец, 2-го мая врывается ревнивый жених в квартиру Сидоровой с вновь купленным револьвером в кармане, с намерением, якобы убить последнюю, но это ему не удается, так как невесте, при содействии еще одной женщины, без всяких усилий удается вынуть из кармана ревнивца револьвер. Отсюда и возникло против Андреева грозное обвинение в приготовлении к убийству. Героиня романа, Сидорова, в суд не явилась, так как не была разыскана; обвиняемый на суде, в очень продолжительной тираде, описывал свои томления, страдания, жестокосердие и коварство невесты, которую действительно замышлял застрелить, но каждый раз, в самую решительную минуту, у него не хватило на это мужества. Присяжные заседатели вынесли покинутому жениху оправдательный вердикт». (Приазовский край. 94 от 10.04.1894 г.).
1895 год
«Из прошлого. «Курляндские губернские ведомости» приводят интересный эпизод из царствования императора Павла, в высшей степени характеризующий как самого Павла, так и «смиренных», современных ему курляндцев.
«Раз в Петербурге на Царицыном лугу был какой-то военный парад. Это было в начале царствования Павла и, следовательно, вскоре по присоединению Курляндии. День был весенний, теплый, солнце сияло в полном блеске. Летний сад уже начинал одеваться первой весенней листвой. Войска парадировали, и Павел, присутствовавший в параде, был в полном удовольствии. Густые, пестрые толпы зрителей, по обыкновению, окаймляли обширное поле, занимаемое войсками. Впереди толпы стояла какая-то военная фигура в мундире не русского покроя и с воротником и лацканами какого-то невообразимого цвета. Государь пожелал узнать, что это за личность. Посланный привез ответ: «Главнокомандующий курляндскими войсками, в. м. в., майор барон Дризен». Его привали. В продолжение милостивого разговора, которого удостоился барон Дризен, император постепенно возвышал его в чинах в подполковники, в полковники, в генерал-майоры. Барон благодарственно и низко кланялся. Наконец государь произвел его в генерал-лейтенанты. Тогда этот главнокомандующий войсками, численность которых едва ли всего на всего превышала состав нынешнего армейского батальона, принося государю глубочайшую свою благодарность, осмелился доложить, что в скромном чине курляндского майора он мог бы безбедно существовать столь же скромными материальными средствами, но теперь, возведенный в чин российского императорского генерал-лейтенанта, он будет крайне затруднен в приличном чину содержании. Благосклонно выслушав такое заявление, государь сказал, что сам об этом позаботится.
Действительно, через несколько дней, после этого свидания Дризен получил, от кого следовало, пакет в курляндскую казенную палату, в котором заключалось высочайшее повеление об отдаче в вечное и потомственное владение казенного имения Экгоф.
Счастливый барон, получивший вследствие своего эксцентричного мундира и знатный чин, и значительное имение, поспешил в Митаву и не замедлил явиться в палату. Но здесь встретилось недоумение.
Оказалось, что в Курляндии существовало два казенных имения этого имени: Гросс-Экгоф и Клейн-Экгоф. Которое же из двух отдавать барону Дризену? Палата объявила, что за разрешением этого вопроса она должна войти с представлением по начальству. Но барон, которому хотелось, по пословице, «l´apettit vient en mangeant» (аппетит приходит во время еды), завладеть обоими имениями, просил этого не делать, обещая в скором времени доставить палате требуемое разъяснение.
Вслед за сим, барон обратился к государю со всеподданнейшим прошением, в котором, повторяя выражение своей глубочайшей благодарности, что желает увековечить в потомстве память о полученных им милостях и щедротах и поэтому просит разрешить переименовать пожалованные имения: Гросс-Экгоф в Pauls Guade, а Клейн-Экгоф в Sorgenfrei. Такое остроумное выражение верноподданнической благодарности нового царского подданного понравилось государю, и переименование обеих мыз было удостоено высочайшего одобрения. Таким образом, оба имения поступили во владение барона Дризена, и называются так и поныне, находясь уже во владении баронов Ренке. (Приазовский край. № 91 от 10.04.1895 г.).
1898 год
«Таганрог. Первые три дня праздников св. Пасхи прошли в Таганроге не благополучно. Мелкие происшествия, как ссоры, драки, кражи, вообще, составляют у нас необходимую принадлежность праздничного веселья, но в истекшие дни были и более выдающиеся случаи таких происшествий. Самое наступление праздников, когда весь город занят был разговением, ознаменовалось пожаром довольно крупных размеров, случившимся на макаронной фабрике Апедиако, помещающейся в имении наследников мещанки Гущиной, на углу Коммерческого переулка и Иерусалимской улицы. Загорелось часов в 6 утра двухэтажное здание, служившее помещением для рабочих и сушильней для изделий макаронной фабрики. Прибывшей пожарной командой огонь очень скоро был потушен; тем не менее, убытки, нанесенные пожаром, исчисляются, как это сообщили, до 2000 рублей, так как огнем уничтожены и повреждены крыша здания, потолок и пол в верхнем этаже, стены и масса паллетов. Причиной пожара, как предполагают, является лампада, висевшая на нижнем этаже в помещении рабочих, в углу под самым потолком, так как с этого именно угла пожар и начался».
«Таганрог. Обычай на первый день Пасхи собираться к монастырю, где совершается обношение плащаницы вокруг целого квартала, тоже имел свои последствия. В тысячной толпе, запрудившей улицы и переулки близ монастыря, среди нескольких молодых людей произошла ссора, вскоре превратившаяся в драку. Среди общей свалки некий Антон Мерющенко пырнул ножом в бок Ивана Щербатова. Полученная последним рана признана городовым врачам тяжелой и угрожающей опасности жизни. Щербаков был немедленно отправлен в богоугодное заведение, где мнение городового врача не разделили и отнесли рану к разряду легких. Чье мнение было справедливо – неизвестно, но говорят, что Щербаков с зашитым боком ушел из больницы, не желая лишить себя всех прелестей праздника».
«Таганрог. Таганрогский обыватель много лет безуспешно разрешал очень серьезный и сложный вопрос: что такое общественная стройка? Об общественных сооружениях говорили очень много, но их никто не видел. Когда же взгляд на такого рода сооружение был выяснен, тогда в Таганроге приступили к работам. Выстроили здание для женской гимназии, в котором то и дело проваливаются потолки, накупили немало «недвижимого имущества», которое приносит убытки, занялись ремонтами мостовых, никогда не находящихся в исправности. Одним словом, хозяйственное распорядительство повели, как полагается, по всем правилам. Обывателям эти правила не особенно нравились, но они все-таки предпочитали хоть что-нибудь, чем ничего. Лучше плохо выстроенная гимназия, чем никакая, лучше безобразные мостовые, чем болота по улицам. Поэтому они слезно умоляли выстроить им мостовую по Кладбищенскому переулку.
- Хоть какую-нибудь! Мочи нет! Утопаем и вязнем в глубокой тине!
Отцы города подумали и решили дать мостовую. И вот, по широкому, покатому переулку протянулась узенькая, тоненькая ленточка, на вид изящная, но хрупкая, почти игрушечная.
- Какая же это мостовая? – говорили обыватели. – На нее дунуть – и пропала. По ней только на велосипедах кататься или под зонтиком прогулки совершать, а не клади перевозить.
Газетчики также выразили свое неудовольствие
- Мостовая из плохого камня, узкая, мягкая, словом, никуда не годится.
На протесты обывателей не обратили внимания, а газетчикам, по обыкновению, ответили:
- Инсинуация, клевета, ложный навет, незнакомство с делом и легкомыслие, за которое будете отвечать по 1039, 1040 и 1535 статьям уложения о наказаниях.
Обыватели, однако, продолжали жаловаться:
- Новая мостовая не только никуда не годится и бесполезна, но она угрожает затопить все наши хижины и дворы. Естественный проток воды загражден, так что при первой же распутице она хлынет на нас. Примите меры!
На это последовал ответ:
- Вздор! Как можно знать заранее, что будет? Только темный народ верит в предсказания, а мы, просвещенные люди, верим лишь тому, что видим. Пусть наступит распутица, зальет ваши дворы – тогда посмотрим.
Газетчики также не «смолкали» разделывали новую мостовую самым беспощадным образом. Но им раз и на всегда выразили свое глубочайшее «сожаление» по поводу инсинуаций и затем высокомерно-презрительно отмалчивались. Однако, в самом непродолжительном времени пришлось убедиться, что и обыватели, и газетчики были совершенно правы. Осенью и весной жители Кладбищенского переулка отлично затоплялись потоком вод, весною же обнаружилось, что прелестная ленточка мостовой, столь изящно протянутая по Кладбищенскому переулку, бесследно исчезла. Несмотря на тщательные поиски, ее нигде не оказалось. Это обстоятельство привело в смущение отцов города и в то же время вызвало гордую самоуверенность у газетчиков.
- Мы говорили – нас не слушали. Мы возмущались – нам угрожали 1039 статьей, и вот, как и всегда, правда оказалась на нашей стороне.
«Отцы» совсем не ожидали столь волшебного исчезновения мостовой, на которую пришлось ухлопать немало денег.
- Что за оказия! Знать, свыше суждено Кладбищенскому переулку быть без мостовой. Оно и к лучшему: обыватели не будут жаловаться на потоп и перестанут надоедать нам своими заявлениями.
Находя эти объяснения вполне резонными, отцы города успокоились, и вопрос об исчезнувшей мостовой был предан забвению. Некоторые, впрочем, пожалели, что ее не придется ремонтировать: общественный ремонт очень лакомое блюдо, о нем весьма многие мечтают с вожделением.
И так, теперь уже ни у кого не являются сомнения в вопросе о том, что такое хозяйственное сооружение. Спросите любого обывателя, и он без запинки ответит:
- Хозяйственная постройка – это такая постройка, которая очень скоро рушится или совсем исчезает, но вместе с тем дает возможность построить дом или два тому, кто берет на себя хозяйственные сооружения.
Но если узенькая лента мостовой умудрилась исчезнуть и попасть в чей-то раскрытый рот, то что же станется с хозяйственным водопроводом или скотобойней? Сколько ртов раскроется, чтобы поглотить все трубы, краны и машины? На этот вопрос один из любознательных и толковых обывателей возразил:
- Все-таки хозяйственные сооружения лучше концессионных. Со словом «концессия» как-то невольно связывают слова: кабала, взятка, афера и… и выжимание соков с обывателя. Концессионеры – умники, они знают, где раки зимуют и чем их накормить, а мы, вот, потом возись с ними 40 лет. Нет, уж пусть наши хозяйственные жалкие сооружения разваливаются, исчезают, пропадают – все же они лучше концессионных: по крайней мере, если что там и перепадет кому, так это будет свой же человек, а не какой-нибудь хитрый иностранец. Если концессионный водопровод, так это значит, что воды всегда не будет, если концессионная конка – лошади дохлые, концессионное освещение – в городе тьма непроглядная.
Пожалуй, что обыватель прав: с концессией дело скверное. Но и хозяйственный способ, нужно признаться, в таком виде, в каком он практикуется теперь, тоже не годится. Словом, как не кинь, все – клин». (Приазовский край. № 92 от 10.04.1898 г.).