История одной семьи
Степан ни слова не сказал Тане о разговоре с Пустобельским о ее связи с Назаровым. Временами в нем закипал гнев, он старался усмирять его куревом, хотя постоянно не курил. Таня должна была сама ему все рассказать. Молчит, значит было не просто принуждение, а что-то другое... Он влюбился в женщину, как дурак, поверил в ее чистоту и невинность. А что оказалось? Ревность накапливалась и разъедала душу. Кузнецову стало казаться,что на Таню обращают слишком большое внимание посторонние мужчины, почему-то излишне ласков с ней директор интерната Овчинников, не спроста вьется вокруг физрук, приезжал в Шерегеш и наверняка виделся с ней, пока его не было в поселке, Сокольский из МГБ. Надо что-то менять, решил Кузнецов, увозить жену из Шерегеша. Но куда? Он пошел в обком партии к заворготделом, ведающему номенклатурными кадрами, Белокаменцеву, и попросил жилье, которое ему полагалось как участнику войны.
Белокаменцев выслушал Кузнецова и сделал удивление глаза:
-- А ты разве не получал? Разберемся. - и стал крутить диск телефона, набирая исполком. -- Зайди ко мне послезавтра, решим твой вопрос.
Однако вопрос не решился ни послезавтра, ни через неделю. Уже в мае Белокаменцев сам позвонил и сообщил:
-- Есть вариант.
Среди молодых руководителей у Степана был авторитет талантливого организатора. Он вытаскивал из трудной ситуации любой участок областного хозяйства. Был способен работать сутками, имел комбинационное мышление. Наладив работу мелких артелей и объединив их в кооперативы, он решил две важных задачи: обучил и нашел работу для вернувшихся домой фронтовиков и обеспечил население потребительскими товарами и услугами. Обувные и швейные мастерские и парикмахерские, переплетные и фото-- салоны, сельские продуктовые лавки, кузнечные и столярные мастерские, точки по ремонту часов и изготовлению ключей, решение мелких житейских проблем -- вот неполный перечень результатов его труда. Не имея никакой гражданской специальности в руках, не умея забить гвоздь или наточить косу, починить часы, или поклеить обои, Кузнецов знал, как организовать эти процессы, чтобы всем было хорошо. Он никогда не стоял над душой , "не учил ученого", не давал советы профессионалам, -- он грамотно руководил ими и за это его ценили те, кем он руководил.
--- Эх, мне бы перед армией обучиться ремеслу какому-то, самому что-то делать. Война помешала, только и умею что стрелять, да кашеварить -- поваров заменял, -- сказал он как-то Тане. Впрочем, был у Кузнецова талант, который и талантом -то в деревне не считают: на гармошке играть. Выучился сам, по слуху. Мог любую песню подобрать. Имел приятный голос. Мечтал стать артистом. Не вышло, опоздал на приемные экзамены в Москве. А после войны уже не до того было.
--- Ты, Степа, вот что -- начал при встрече Белокаменцев. -- Ты, конечно, участник и право имеешь, но в областном центре сейчас резерва жилищного мало. В первую очередь квартиры получают орденоносцы, многодетные и с ранениями. Давай повременим. Ты ведь коммунист, должен понимать ситуацию. Но есть у меня к тебе предложение: Прокопьевск. Там общепит на боку лежит, жалоб много от жителей, поесть в городе негде. За кооперацию мы спокойны, ты в случае чего ею и из Прокопьевска руководить сможешь. А общепит поднимать надо. Предлагаем тебе там дом с большим участком. Служебный, понятно. А как жилья в Кемерове настроим, тебе первый ордер дадим.
Со школой Таня прощалась со смешанными чувствами. Жаль было расставаться с учениками, к которым успела прикипеть душой, -- все-таки смогла их научить азам математики и физики, они не выйдут в жизнь неучами, смогут освоить несложные операции. С сожалением прощалась с Овчинниковыми:
--- Увидимся ли еще, Бог весть! Вы для меня родными стали, напишу, когда устроимся. А может приеду в гости, тут ведь рядом.
Уже через месяц после переезда пришло от Тани письмо: "Устроились хорошо. У нас большой дом с садом и огородом. Успели посадить картошку, огурцы, помидоры. Мне бы капустной рассады -- здесь не нашла. В сентябре пойду на работу в школу. В июле -- экзамены в институт."
Письма приходили не часто, раз от разу настроение в них менялось: "Работы по дому много, да еще школа, да еще институт, огород... Выматываюсь выше сил. Степан не помогает, всегда в разъездах. Как хорошо мы в Шерегеше жили!.."
И наконец: " Скучно мне одной вечерами. У Степана все командировки, да семинары. Тетрадки проверю, вот и все дела. Есть Нюра, помощница по хозяйству, но и ей делать нечего, она все больше спит. Город черный от угля, белье на улице сушить невозможно. В кино ходим редко, подруг не завела. Часто вспоминаю зеленые горы Шерегеша. И ведь не вырвешься, разве что на каникулах. Все чаще сожалею о переезде."
-- Ну все, хватит, -- сказала однажды Таня Кузнецову, когда он в очередной раз собрался в командировку. -- Не нужен мне ни этот город, ни этот дом, ни эта картошка! Второй год я эту лямку одна тяну, а ты все пропадаешь где-то. Думал Нюрой меня умаслить, домработницу привел, а она только обкрадывает нас, ей ничего поручить нельзя. Обещал тебе Белокаменцев квартиру в Кемерове, а где она? Не хочу больше здесь жить. Хочешь, оставайся здесь один, а я в Шерегеш вернусь.
Кузнецов оторопел: Таня первый раз проявила характер. Степан подумал и решил: в самом деле, надо возвращаться в Кемерово. На последнем партактиве в области были отмечены успехи прокопьевского общепита, задачу партии он решил. Запущенный им механизм может работать самостоятельно.
... Белокаменцев опять уперся в нехватку жилья и предложил только комнату в общежитии для работников госучреждений. Таня оглядела большое квадратное помещение в длинном дощатом бараке с печным отоплением и вздохнула, уж лучше здесь, чем в Прокопьевске. Почти центр города, рядом -- Конный базар с рядами редиски, картошки и квашеной капусты. Зато есть кино, театры, цирк, есть куда выйти в нарядах, которые Степан ей накупил.
Отправившись на первый же торжественный вечер работников аппарата госучреждений, он с гордостью оглядел жену. Со взбитыми кудрями надо лбом, в ярком крепдешиновом платье с рюшечками, в китайских замшевых туфлях на высоком каблуке, Таня была похожа на кинозвезду.
-- Ну, мать, ты у меня лучше всех будешь, прямо страшно тебя показывать народу, вдруг отобьют.
Белокаменцев оказался ловким танцором и не отпускал Таню весь вечер. Между танцами занимал разговорами, приносил лимонад, пирожные. Кузнецов темнел, как грозовая туча. По дороге домой сильно сжал жене руку.
-- Отпусти, больно же! Нашел кого ревновать, -- я уже на пятом месяце!
Девочка родилась крупная, почти четыре килограмма. Кузнецов, имеющий опыт, как обращаться с младенцами, помогал пеленать и кормить ребенка. Но ему быстро надоела эта семейная рутина и он все чаще стал пропадать с друзьями за преферансом. Возвращался посреди ночи, с запахом водки и злой, если проигрывал. Мог завалиться спать в одежде. Утром мятый и хмурый уезжал на работу, зажевывая перегар кардамоном.
Таня с тревогой наблюдала за переменами в поведении мужа. Не успела она поставить на ножки одного ребенка, как следом за ним забеременела вторым. К моменту родов ночной преферанс с выпивкой стал частью их жизни. Доходило до того, что шофер служебной машины Кузнецова приводил его домой, подхватив за руки и взвалив себе на плечи. Розовые мечты о счастливом супружестве разбились о суровую реальность.
-- Опять девчонку принесла, -- невесело констатировал Кузнецов. -- А сын-то у меня будет?
-- А он тебе нужен? По-моему тебе уже никто не нужен.
Со вторым ребенком сразу начались проблемы. Слабенькая девочка плохо ела, не хотела брать грудь. Пришлось кормить молоком из бутылочки. Через год у нее обнаружили угрозу туберкулеза легких и поместили в спецсанаторий. Таня проклинала барак, в котором дуло из всех углов и зимой за ночь обмерзали подоконники. Все ее старания утеплить жилье ни к чему не приводили. Подкашливать стала Лена, старшая дочь ( Кузнецов и этого ребенка, как дочь от брака с Колесниковой, назвал именем своей фронтовой любви).
Решили не ждать мифической квартиры и купить свой дом. Собрали 400 рублей, большие деньги, и ударили по рукам с приятелем личного водителя Степана Ивановича Сашкой Баскаковым. Тоже водитель, он накалымил на большой пятикомнатный особняк, а старый домишко в три окна продал Кузнецову. Но пожить там семье довелось недолго. Через полгода Сашка перепродал дом другому покупателю, который дал дороже. Деньги Степану не вернул.
Взыскать деньги по суду не удалось: вся многочисленная родня в один голос уверяла, что Кузнецов денег не давал. Доказать обратное не вышло: черт попутал Степана Ивановича поверить Сашке Баскакову на слово, расписку он с продавца не взял.
" Дорогой Никита Сергеевич! Пишет вам отчаявшаяся найти правду у городских властей жена участника войны Кузнецова Степана Ивановича..." Потеря денег за дом была последней каплей, переполнившей чашу терпения Тани Зайцевой. Устав от бездомности, от бесхребетности мужа и бытовой неустроенности, она написала письмо Хрущеву, рассказала о скитаниях семьи по квартирам и служебным баракам, о болезнях детей, напомнила, что уже 8 лет он как участник войны ждет положенное ему жилье, но власти продают его тем, кому оно не положено. "Дорогой Никита Сергеевич, я верю нашей родной коммунистической партии и надеюсь что вы разберётесь в нашей ситуации и прекратите безобразие", закончила она свое обращение.
Кузнецов, узнав, что жена написала Хрущеву, пришел в ужас:
-- Ты что! Я коммунист, ты меня подставляешь! Да за мной завтра же черный воронок приедет!
-- Никого я не подставляю, -- отрезала Таня. -- А в черный воронок пусть меня забирают и детей наших, нам все равно жить негде.
Таня унаследовала решительность матери, Ксении Ивановны. В 1937 году забрали по лживому доносу таниного отца, Степана Ивановича. Семья осталась без кормильца. Ксения Ивановна написала письмо Сталину, где грамотно и кратко изложила суть дела: из зависти к успехам Степана Ивановича, опытного бухгалтера, оклеветали, обвинили во вредительстве, когда он в результате ревизии обнаружил приписки в отчетах некой организации. Она слезно умоляла Сталина разобраться и вернуть ей мужа. В это было трудно поверить, но через месяц Степан Иванович Зайцев был освобожден.
Ксения Ивановна никогда не рассказывала о том, где училась грамоте. Время такое было, лучше молчать о своем происхождении и о прошлом. Из обрывков разговора Таня знала,что раньше родители жили в Москве, отец служил в охране Ленина, Ксению взял за красоту и благочестие в религиозной семье. Когда другие девки обстригали косу и надевали красные косынки, Ксения жила тихо, по собраниям не бегала, в парадах участия не принимала. Ее и в гроб положили в 75 лет с черной, без седины, косой.
Учила своих детей грамоте и как молиться Богу. В церковь ходила, а духовенство недолюбливала -- "настоящей веры у попов нет". Учила не бояться темноты, кладбища и покойников: " Живых надо бояться."
... Через два месяца Кузнецова вызвали в исполком и вручили ордер на две комнаты в коммунальной квартире на третьем этаже нового дома, почти в центре города. А через месяц пришло распоряжение из Москвы -- ордер на отдельную двухкомнатную квартиру. Местные власти поспешили отчитаться, что участник войны уже обеспечен 36 квадратными метрами жилой площади и историю с московским ордером на отдельную квартиру замяли.
(Продолжение следует)
--
.