Раз уж разговор пошел о сказках, родившихся в непростые времена, упомяну еще одну.
В 1940 году Валентин Катаев написал сказку "Цветик-семицветик", посвятив ее погибшему на финской войне другу, писателю Борису Левину: «Написал сказку "Цветик-семицветик", думая о том, как надо жалеть людей».
Первая публикация вышла в журнале "Мурзилка", а первыми иллюстраторами стали сразу два художника. Рисунок на обложке журнала сделал Константин Ротов, бывший тогда в зените славы.
Те, кто помнят сказку, сразу же закричат: "Это по книжке, по книжке!!!". Да, действительно, это прямая визуализация фразы из сказки: "А тем временем из-за льдины вышли семь белых медведей и прямехонько к девочке, один другого страшней: первый - нервный, второй - злой, третий – в берете, четвертый - потертый, пятый - помятый, шестой - рябой, седьмой – самый большой".
Но внутри журнала сказку иллюстрировал другой художник, Михаил Храпковский.
Мы уже сталкивались с ним в этой книге - это он на пару с Лаптевым рисовал довоенного Винни-Пуха в журнальной версии. В подобном разделении сказки на двоих не было ничего удивительного - оба художника были большими друзьями.
Константин Ротов на вопрос о наиболее близких друзьях назвал четырех художников-крокодильцев: Льва Григорьевича Бродаты, Юлия Абрамовича Ганфа, Николая Эрнестовича Радлова и Михаила Борисовича Храпковского.
А Михаил Борисович Храпковский заявлял, что знает Ротова с 1924-25 г., находился с ним в дружеских взаимоотношениях, всем делился в жизни.
Как я уже сказал, у Константина Ротова тогда все было хорошо.
Невероятно популярный карикатурист, главный художник "Крокодила", чьи карикатуры обсуждала вся страна. Художник-иллюстратор, только что отрисовавший дилогию Ильфа и Петрова (своих соседей по даче), "Хоттабыча" и "Врунгеля", после чего его известность взлетела до небес. Материально жил прекрасно - трехкомнатная квартира, собственный автомобиль, хорошая дача, жена-красавица, дочка-умница, командировки по стране, волейбол на даче, посиделки и розыгрыши в редакции...
Все это закончилось 22 июня 1940 года, когда в 4 утра к ним на дачу в компании с понятыми пришли сотрудники НКВД.
Дочь художника вспоминала: «Мама быстро собрала папу, и он успел, склонившись надо мной, спокойно сказать: «Ирка, я уезжаю в командировку в Тулу. Что тебе привезти? Хочешь, самовар привезу?» И тут же подошёл человек и вежливо сказал: «Разговаривать не надо. Уже нет времени, пора». И я почему-то поверила, что всё будет хорошо. Мама уехала вместе с папой, а когда вернулась, то заперлась в своей комнате и целый день не выходила. Я думала, что она умерла. Но она вышла и сказала, что папа уехал надолго, но обязательно вернётся. И мы поехали в Москву, где две комнаты были уже опечатаны, а одна оставлена нам. Я всё время ковыряла ногтем красную печать на дверях, за что мама меня ругала. От нас все отвернулись, домработница ушла, телефон замолчал. Мы остались одни: я, ещё совсем ребёнок, и молодая красивая мама без специальности»
После первого же допроса Ротов понял, что его оговорил друг, недавно арестованный Михаил Храпковский.
Из заключения по архивно-следственному делу № 902940 по обв. Ротова Константина Павловича (все следственные документы цитируются по публикации Новоселова Д. С. Всё моё несчастье в том, что я рано начал работать и печататься...»: документы о судьбе художника К. П. Ротова (1943-1944) // Русский сборник: Исследования по истории России. — М., 2007):
"Обв<иняемый> Храпковский <…> показал, что знает Ротова с 1924-25 г., находился с ним в дружеских взаимоотношениях, всем делился в жизни. По возвращении из Германии в 1928 г., находясь в гостинице г. Одессы, он рассказал Ротову, что был вызван в ОГПУ, где спрашивали о поездке. Ротов спросил: «Всё ли ты рассказал, что с тобой произошло с тобой за границей?» Храпковский ответил, что всё. После этого Ротов многозначительно спросил: «А о том, что с тобой случилось в полицай-президиуме, ты тоже рассказал?» (Там Храпковский был завербован немецкой разведкой). Ротов сказал, что ему всё известно и что в дальнейшем связь от имени германской разведки Храпковский должен поддерживать через него — Ротова".
Ротов дал задание сообщать о настроениях художников, заводить знакомства и выявлять антисоветски настроенных лиц. Все сообщения передавал Ротову до последнего времени. Примерные сведения в сообщениях: о Каракумском пробеге в 1934 году, о жизни в Средней Азии, о загибах в сельском хозяйстве, вошел в доверие в военную среду через жену Кулика, о военных действиях в Монголии, о подготовке войны с Финляндией, о ходе военных действий. О своем сотрудничестве в ОГПУ поставил в известность Ротова".
Предательство друга было тем обиднее, что Ротов, в отличие от Храпковского, всегда старался максимально дистанцироваться от политики. Насколько это, конечно, вообще было возможно в то время.
Так, самым известным до ареста произведением Михаила Храпковского была популярная серия карикатур «История одного предательства», обличающая разоблаченного Георгия Пятакова и его "покровителя" - Льва Троцкого.
В составленном же НКВД списке прегрешений Ротова есть и такие пункты:
4) В 1930 г. Ротов был подвергнут персональной чистке в редакции «Крокодил» за отказ рисовать карикатуры на Троцкого, отказывался рисовать потому, что в 1924 г. лично видел Троцкого, когда иллюстрировал его книгу, и он произвел сильное впечатление, поэтому в разгар внутрипартийной борьбы сочувствовал Троцкому.
5) В 1932 г. отказался от секретного сотрудничества с ОГПУ, т. к. это шло вразрез с его убеждениями.
Надо сказать, что Ротов в работе на немецкую разведку тоже сознался, хотя подельники периодически и путались в показаниях, так, на очной ставке "Храпковский показал, что его завербовал для шпионской работы Ротов, а Ротов показывает, что его завербовал Храпковский".
Почему сознался? Много лет спустя Константин Ротов писал: "Следствие вел Влодзимирский. Высокий, стройный красавец. Он сажал меня перед собой. Придвигал к моему лицу настольную лампу и направлял свет мне в лицо. Мощная лампа так сильно светила и грела, что, казалось, вот-вот глаза лопнут. Потом красавец снимал с левой руки часы и надевал на правую. Он был левша. Я знал — будет бить. А он не просто бил, а пытал, да так, что и вспоминать об этом страшно". (Воспоминания Ротова - из книги «Злополучная лошадь», вышедшей в серии «Библиотека журнала «Крокодил» в 1991 году).
Сын польских революционеров и участник Гражданской войны Лев Емельянович Влодзимирский, занимавший в то время должность начальника следственной части ГЭУ НКВД СССР и впрямь был мужчиной видным.
"Иногда он на сутки запирал меня в маленькую камеру, скорее в шкаф. Там не то что лечь, сидеть было нельзя. Только стоять. Сутки… Одно время держал меня в одиночной камере. Для меня это тоже было пыткой. Я очень тяжело переносил одиночество. Чтобы не сойти с ума, я рисовал. Маленьким обмылочком — на брюках. Рисовал, стирал нарисованное и снова рисовал…
Я человек не злой, но этому красавцу я желал смерти".
Влодзимирский был опытным чекистом, поэтому довольно быстро сломал сначала одного, а затем второго художника.
Но даже с признанием, работа на германскую разведку выглядела хиловато - ну какие секреты может выдать художник? - поэтому в обвинительном заключении упоминались еще два преступления. Первое - Ротову припомнили, что до прихода красных в Ростов, в 17-летнем возрасте он сотрудничал в «реакционном органе контрреволюционного донского казачества журнале «Донская волна».
Кроме работы на "белых", его также обвинили в распространении антисоветских клеветнических карикатур. Еще один обвиняемый, некто Панов, заявил следующее:
«Вопрос: Что вы можете показать о конкретных фактах антисоветской деятельности Ротова?
Ответ: В 1934 году, не помню в каком месяце, Ротов принес в редакцию «Крокодила» карикатуру, изображавшую дискредитацию советской торговли и советской кооперации. Эту карикатуру видел ряд сотрудников редакции, большинство которых возмущались ей. Других конкретных фактов, относящихся к 1934 году и началу 1935 года, я сейчас припомнить не могу…»
Панов говорил о карикатуре, на которой была изображена лошадь, кушающая из торбы овес, а на ее спине сидели голодные воробьи в ожидании «переработанного овса». На хвосте висела табличка: «Закрыто на обед».
Под следствием Ротов пробыл почти год - дело было закрыто только в мае 1941 года. Обвинительное заключение подписали: начальник следственной части НКГБ майор государственной безопасности Влодзимирский, его заместитель капитан Эсаулов и мл. лейтенант госбезопасности Сидоров. Согласовал документ заместитель наркома ГБ СССР, комиссар государственной безопасности 3-го ранга Кобулов.
По совокупности за юношеские рисунки в белогвардейском журнале, шпионаж в пользу Германии и антисоветскую лошадь Константин Ротов был осужден на 8 лет лагерей. Михаил Храпковский получил ровно столько же. После окончания следствия подельники даже встретились. В 1943 году художник писал в жалобе прокурору, категорически отрицая шпионаж:
"Почему поверили такой личности, как Храпковский? (Кстати, о Храпковском: когда я встретился с ним в Бутырской тюрьме, он плакал и просил у меня прощения за то, что вынужден оклеветать меня)".
Эту же встречу бывших друзей вспоминал и Михаил Храпковский. Вот выдержки из его письма Ротову:
"А на следующий день, когда нас повели в уборную, я увидел из окна ваш этап, уходящий на станцию. Был серый печальный осенний день, балашевские домики выглядели особенно печально, на улице густая, черная, глубокая грязь, и, утопая в грязи, идет длинная вереница согбенных людей и среди них вижу я твое серое пальто".
И здесь самое время сказать, что оба художника просто стали невольными жертвами интриг сильных мира сего. Вернее, разборки в верхах зацепили Храпковского, а уж он потянул за собой Ротова.
Дело в том, что Храпковский сел "через жену", или, точнее, "через родню".
Нет, так-то он попал в поле зрения органов еще несколько лет назад. Вот что в 1937 году сообщал о нем на допросах Аркадий Бухов - бывший "сатириконец", после эмиграции и возвращения в СССР ставший "крокодильцем" и расстрелянный во времена Большого Террора. Цитирую по книге Киянская О. И., Фельдман Д. М. Портреты и скандалы: Очерки истории русской советской литературы и журналистики. — М.: Форум, 2015.
"Мне известны следующие лица как активно контрреволюционно настроенные, с которыми я встречался по своему общественному и личному положению:
1) Олеша Юрий Карлович, писатель. Он настроен фашистски. В разговорах со мной он развивал теорию сильной личности типа Муссолини.
2) Булгаков Михаил Афанасьевич, писатель. В разговорах со мной он постоянно указывал на неизбежное возвращение к капитализму как результат неудачи Советской власти.
3) Катаев Валентин Петрович, писатель. Критиковал успехи советской власти и говорил, что в случае столкновения с капиталистическим миром СССР потерпит поражение, так как, по его словам, все успехи раздуваются в прессе и отчетах и что в действительности СССР страна слабая.
<...>
6) Храпковский Михаил Борисович, художник. Агитировал за капиталистический путь развития и т.п. демократические свободы слова, печати, партий и т.п.
<...>
Несколько подозрительными мне казались те вечеринки, которые устраивал художник М.Б. Храпковский, не напоминающие те скромные по размаху вечера крокодильцев, какие имели вообще. Правда, Храпковский довольно много зарабатывал, но его вечеринки явно обходились дорого и на них бывали люди, абсолютно ничем цехово не связанные с нами. На этих вечеринках я встречал героя Союза М. Слепнева, героя Союза Ляпидевского...
Но, как мы видим, с 1937-го до 1940-го "антисоветски настроенный" художник Храпковский пережил вполне благополучно - как, впрочем, и другие "антисоветчики".
Что же изменилось в 1940-м? Как я уже сказал, Михаил Борисович погорел на родственниках, если точнее - на свояченице, то бишь сестре жены. Сестра жены художника была замужем за Маршалом Советского Союза Григорием Куликом. Вот маршала как раз и "копало" ведомство Берии, отсюда и фраза из следственного дела: "вошел в доверие в военную среду через жену Кулика".
Девичья фамилия и Татьяны Ивановны Храпковской и Киры Ивановны Кулик была Симонич. Вообще история семейства Симонич достойна авантюрного романа, но я его подробно рассказывать не буду - по крайней мере, в этой книге - а пробегусь буквально пунктиром.
Сестры были "из графьев". Самых натуральных - графский титул получил от польского короля один из их предков, Матвей Симонич, еще в 1648 году.
Их отец, граф Иван Константинович Симонич, имел непосредственное отношение к спецслужбам, перед революцией занимая должность начальника контрразведки Свеаборгской крепости, то есть военного гарнизона, расположенного в Гельсингфорсе, нынешнем Хельсинки.
После окончания гражданской войны в Финляндии Симонич-старший вернулся в Советскую Россию и в мае 1919 года был арестован. В заключении граф просил о скорейшем освобождении, ссылаясь, в частности, на то, что ему нужно заботиться о жене и шести малолетних детях - у него было четыре дочери и двое сыновей. Прошения не помогли, и бывшего предводителя дворянства питерское ЧК приговорило к расстрелу. О жизни старшего Симонича весьма подробно рассказано в книге Рупасова А. И. и Чистикова А. Н. Советско-финляндская граница. 1918-1938 гг. Очерки истории. — Санкт-Петербург: Издательство «Аврора», 2016.
А у детей судьбы сложились совсем не весело.
Оба сына погибли в 30-х. 26-летнего ответственного исполнителя строительного управления "Свеклотрактороцентра" Константина Ивановича Симонича расстреляют в 1933 году за шпионаж и подготовку теракта. Его младший брат, инструктор физкультуры на агитационном пароходе Наркомата водного транспорта СССР Сергей Иванович Симонич проживет на год дольше - его расстреляют 23 сентября 1937 года в 27 лет за контрреволюционную агитацию и пропаганду. И это были последние носители герба графов Симоничей.
Что касается четверых сестер Симонич, то все они будут так или иначе связаны со спецслужбами. Как писалось в секретном досье на маршала Кулика, "три сестры жены [маршала] имели непосредственную связь с иностранными разведывательными органами. Одна из них — Александра в 1930 году вместе со своим мужем — секретарем итальянского военного атташе — Макки выехала в Италию с сыном жены Кулика от первого брака. Жена Кулика все время поддерживала связь с этой сестрой, а Кулик Г.И., будучи в заграничной командировке, имел встречи с ней.
Там же, в Италии, проживает и мать жены Кулика — Раменская, выехавшая из СССР в 1934 году. За границей проживает и вторая сестра жены — Нина, выехавшая из СССР с мужем — германским подданным Вилендером. Третья сестра Татьяна неоднократно арестовывалась за шпионаж".
Третья сестра Татьяна - это супруга художника Храпковского. После ареста мужа она тоже была осуждена, по крайней мере, по состоянию на июль 1950 года Татьяна Храпковская находилась в городе Енисейске в качестве ссыльной. Кстати, в том сборнике компромата нашлось место и свояку маршала: "В 1940 году Кулик настойчиво содействовал в командировании на Северо-Западный фронт для работы в редакции газеты 7-й армии свояку — художнику Храпковскому, арестованному впоследствии за шпионскую деятельность".
В общем, Кира Ивановна Симонич, по первому мужу Плавнек, по второму - Шапиро, по третьему - Кулик, сыграла роковую роль в судьбе многих людей.
Невероятная красавица, она была к тому же очень умна. Дочь Кулика от первого брака Валентина Осипенко характеризовала ее так: «Кира была не просто красивая, а очень красивая. И еще в ней была та самая изюминка, которая даже некрасивую женщину делает привлекательной. <...> Нрав веселый. Умна, хитра — не простушка. Да и воля была твердая, мужа-маршала держала в руках крепко! Мужчин как магнитом притягивала: артисты, писатели, музыканты и другие знаменитости вокруг нее постоянно кружили. Ей это нравилось. Любила быть в центре внимания. А какой красивой женщине это не нравится?».
Именно Киру Ивановну органы разрабатывали всерьез, пытаясь нарыть компромат на маршала Кулика. В итоге 5 мая 1940 года Кира Кулик таинственно исчезла - вышла из дому и не вернулась. Маршал поднял большой шум, пропавшую объявили во всесоюзный розыск и, между делом, НКВД тогда арестовало несколько человек, так или иначе связанных с роковой красавицей. Через десять дней после исчезновения, 15 мая 1940 года, был арестован главный режиссер Большого театра Борис Мордвинов, у которого, на беду, с Кирой случился мимолетный роман. Сел на три года.
В том же самом мае арестовали и зятя пропавшей, художника Храпковского. Сел на 8 лет, потянув за собой Ротова.
Позже было объявлено, что гражданка Кира Кулик бежала за пределы СССР к родственникам за границей. Маршал Кулик, кстати, долго по жене не горевал, и уже в октябре 1940 года женился на школьной подруге своей дочери — 18-летней Ольге Яковлевне Михайловской, которая была младше его на 32 года.
Как вы помните, компромат на Кулика вытащили в 1950 году - именно тогда бывшего маршала расстреляли.
И только после ареста Берии о пропаже жены Кулика дал показания бывший следователь Влодзимирский, сделавший за эти годы блестящую карьеру - он дослужился до генерал-лейтенанта и стал одним из ближайших людей Берии.
Обвиняемый Влодзимирский рассказал, что в 1940 году Берия с Меркуловым поручили ему произвести секретный арест жены маршала Кулика в каком-нибудь пустынном переулке, что и было исполнено. А примерно через месяц-полтора тот же Влодзимирский доставил гражданку Кулик из Сухановской тюрьмы (где в то время сидели и Ротов с Храпковским) в здание НКВД в Варсонофьевском переулке. Там ее, не дождавшись прокурора, расстрелял комендант Блохин. За что и получил втык от подъехавшего вместе с замнаркома Кобуловым прокурора Бочкова. Несколько протоколов допросов по этому делу можно прочитать в книге "Политбюро и дело Берия. Сборник документов" — М.:, 2012.
Вот, собственно, и все, что мы знаем по этому делу. Недостаток фактического материала вовсе не мешает СМИ и блогерам вновь и вновь писать про "таинственное убийство жены маршала", обсуждая все новые и новые леденящие душу версии.
Я пока не готов влиться в их ряды, поэтому могу только сообщить, что Льва Влодзимирского расстреляют в декабре 53-го, предварительно лишив всех званий и наград - но это и без меня общеизвестно.
Гораздо меньше людей знают, что умершая в 35 Кира как будто бы выкупила долгую жизнь всем трем выжившим сестрам Симонич.
Оставшаяся в СССР и неоднократно арестовывавшаяся за шпионаж Татьяна Ивановна, несмотря на все отсидки, покинет этот мир только в 1991 году, в 84-летнем возрасте. Две старшие сестры уйдут одновременно в 1997 году: Нина Ивановна скончается в бразильском Сан-Паоло в возрасте 94 лет, а Александра Ивановна - в итальянском Милане в 92 года.
Ну я возвращаюсь к двум художникам, чью жизнь нечаянно переломали шестеренки этого мутного дела.
Константина Ротова отправили отбывать наказание в Усольский исправительно-трудовой лагерь - это в городе Соликамске. Масштабы своей популярности он узнает еще на этапе, когда его раз за разом спрашивали: "Что, правда это ты нарисовал драку на кухне?".
Речь идет о невероятно популярной карикатуре 1927 года под длинным названием «Будни общежития. Маленькие разногласия на общей кухне по поводу исчезновения одной иголки для прочистки примуса».
Поэтому нет ничего удивительного в том, что и в заключении Константин Ротов работал по специальности - профессионалами такого уровня даже в Гулаге не разбрасывались. Его назначили руководителем оформительской бригады Усольлага, которая славилась на весь Урал и занималась не только наглядной агитацией. К примеру, Ротов очень много сделал для оформления Солекамского краеведческого музея, где до сих пор в фондах множество его работ.
Вот, например, ротовская реплика портрета Ивана Грозного из "Царского Титулярника".
А это - одно из наглядных пособий по истории человечества:
В оформительской бригаде Ротова, кстати, трудился и осужденный по 58-й Михаил Танхилевич, который после войны учился в Ростове на архитектурном факультете и потому неплохо рисовал.
Правда, прославится он совсем на другом поприще - как поэт-песенник Михаил Танич, автор множества советских шлягеров и создатель группы "Лесоповал".
Во время войны друзья Ротова - художники Кукрыниксы, М. Черемных, Б. Ефимов, Л. Ленч, поэты B. Лебедев-Кумач и C. Маршак, писатели М.Зощенко и В. Катаев - дважды писали в высокие инстанции ходатайства о пересмотре дела художника:
"Мы знаем тов. Ротова и как человека, и как художника по его многолетней работе в ЦО "Правда", в журнале "Крокодил", в Детиздате и др. И в своей работе, и в своей личной жизни Константин Ротов всегда был вполне советским человеком, искренне любящим свою Родину и отдающим ей все свои силы своего незаурядного таланта. Все это дает нам полное основание просить Вас о пересмотре дела Константина Ротова. Сознавая всю ответственность возбуждаемого нами ходатайства, мы просим Вас затребовать дело Ротова в порядке надзора и по результатам рассмотрения принять решение о его возможном освобождении".
Не помогло. Свой восьмилетний срок Ротов отсидел от звонка до звонка.
Незадолго до окончания срока он писал в письме: «Говорят, раненый не сразу чувствует свое ранение. Я был ранен семь лет тому назад. Прошел достаточный срок, чтобы почувствовать свою рану, но я до сих пор не могу разобраться, смертельна ли она или есть еще надежда на выздоровление. Я говорю, конечно, о моральном ранении. Думаю, что, если попаду в нормальную обстановку, я поправлюсь и смогу быть пригодным для дальнейшей жизни и работы, а следовательно, и физически буду здоров. <…> Когда думаешь, что погублены лучшие годы жизни, годы, в которые человеку положено делать лучшее, — становится очень больно и обидно. <…> Я настолько отвык от нормальной жизни, что вообще не представляю, как можно ездить в трамвае, как можно пользоваться вилкой, ножом».
Позже он много раз говорил, что его спасло только то, что его не лишили возможности рисовать - потому что не рисовать он не мог, это было необходимым условием существования. Вот его лагерные наброски.
И вот восемь лет истекли, срок отсижен, надо возвращаться к прежней жизни. Правда, возвращаться ему было особо некуда.
Жена, Екатерина Долбежева, ставшая за годы его отсидки детской писательницей, творившей под псевдонимом "Екатерина Борисова", от него ушла. Пока Ротов сидел, она оформила развод (в случае с осужденным это можно было сделать в одностороннем порядке) и вышла замуж за сценариста и литературоведа Н. А. Коварского. Хотя бывшего мужа продолжала поддерживать, и регулярно, вплоть до освобождения, отправляла ему в лагерь посылки. Вот Ротов с женой в молодости.
Дочь Ирина, которую он оставил ребенком, за время отсидки успела стать взрослой и тоже выйти замуж - за молодого актера Алексея Баталова.
Да и не смог бы он жить с семьей, даже если бы это было возможно, у Ротова было "минус 100" - освобожденному художнику было запрещено проживание в ста крупнейших городах СССР, в том числе и в Москве.
Поэтому он выбрал для проживания город Кимры в Калининской (ныне - Тверской) области. В основном - из-за близости к столице. В Кимрах он стал на учет, устроился на работу, не требующую полной занятости и принялся, нарушая режим, периодически ездить на поезде в Москву.
Мало-помалу жизнь налаживалась. Ротов восстановил какие-то профессиональные связи, не полностью, разумеется: «Откровенно говоря, не все стремились со мной встретиться. Ведь я еще не был реабилитирован». Пошли первые заказы, в том числе один большой и серьезный - на серию иллюстраций к собранию сочинений Анатоля Франса.
На удивление прекрасные отношения сложились с выросшей дочерью. С зятем они тоже нашли общий язык и даже стали друзьями. Константин Павлович даже использовал Алексея Баталова в качестве модели для иллюстраций к "Дяде Степе" Михалкова.
Но как только все стало более-менее хорошо, так сразу случилось "плохо". Ротов расслабился и начал иногда оставаться в Москве на ночь - все-таки в почти пятидесятилетнем возрасте так мотаться тяжело, электрички тогда еще не было, ее пустят только в 70-х. И однажды, ночуя у старшего брата в "коммуналке", попал под проверку паспортного режима. Не то плановую, не то стуканул кто-то из соседей.
И вместо работы над Анатолем Франсом Константин Ротов, не прожив в Кимрах и года, в декабре 1948-го за нарушение режима был выслан на вечное поселение в поселок Северо-Енисейский Красноярского края, где прожил до середины 50-х, работая художником в рабочем клубе.
После марта 1953-го, когда начались пересмотры дел репрессированных, Кукрыниксы в июле обратились с заявлением о реабилитации Ротова, а в ноябре написали о том же Ворошилову.
10 февраля 1954 года Военная коллегия Верховного суда СССР, рассмотрев дело Ротова К. П., исключает из обвинения две статьи. Отпали шпионаж и измена Родине. Но осталась статья 58–10, часть 1 — «пропаганда и агитация против Советской власти».
Та самая злополучная лошадь.
Проблема была в том, что рисунок не был приложен к делу и потому эксперты не смогли оценить степень "антисоветчины".
Ротов на допросах подробно рассказал о рисунке, даже нарисовал его копию.
Но слова к делу не пришьешь. Нужен был оригинал тридцатых годов.
Тогда Кукрыниксы - напомню, что это художники КУприянов, КРЫлов и НИКолай Соколов - перевернули верх дном всю редакцию "Крокодила", но все-таки нашли оригинал. Как выяснилось, карикатура не пошла в печать, и все эти годы так и валялась в какой-то из бесчисленных папок с рисунками "крокодильцев".
Экспертиза подтвердила, что ничего антисоветского в карикатуре нет: "Дополнительным расследованием установлено, что карикатура, которая рассматривалась как антисоветская, в действительности не является таковой. В настоящее время эта карикатура изъята из редакционного альбома и приобщена к делу".
Эти строки из постановления о реабилитации Ротова Константина Павловича.
Полностью оправданный художник в 1954-м вернулся в Москву. Лагерь и ссылка - даже при работе художником - это очень серьезное испытание для человека, но Ротова больше всего угнетал не диктат "блатных", не обязанность рисовать коврики и альбомы начальству, и даже не тяжелые условия жизни с постелью на нарах и ложкой в сапоге. Больше всего ему было жаль потерянных лет.
Он писал из Северо-Енисейска первой жене Кире (вот он с ней в молодости):
«На днях мне стукнет пятьдесят. Из этих лет нужно вычесть 20 лет щенячьего возраста (в начале) и двенадцать - собачьего (в конце). Итого только восемнадцать лет сознательной человеческой жизни! И сделано за это время так мало из возможного! Просто страшно обидно!»
Может быть, поэтому после реабилитации Ротов буквально горел на работе и менее чем за пять лет жизни, которые были отпущены ему после оправдания, создал огромное количество рисунков.
Его работы появляются практически в каждом номере "Крокодила", при этом художник создал немало карикатур, ставших маркерами хрущевских времен - в частности, знаменитую "корову из штата Айова" - догоним и перегоним Америку, ага.
С момента создания журнала "Веселые картинки" был одним из ведущих художников этого детского издания, признаваясь: "«Крокодил» - это мой долг, а «Весёлые картинки» - любовь". И обложку первого номера новорожденного журнала нарисовал тоже он:
Но больше всего Ротов работает в иллюстрации, причем именно в детской. Ведь он еще из лагеря писал:
«Что может быть лучше и прекрасней детской аудитории — искренней и правдивой».
Ротов переделывает свои рисунки к переписанному "Хоттабычу", иллюстрирует Чуковского и Маршака, создает свои знаменитые "Три поросенка" в переводе Михалкова.
В 1957-м все-таки выходит многострадальный "Дядя Степа". Одной из последних работ художника стали иллюстрации к книге одного из его заступников Валентина Катаева "Белеет парус одинокий".
А еще... Еще в его жизни вновь появился бывший друг Михаил Храпковский.
Тот тоже отсидел свой "восьмерик" от звонка до звонка, потом жил в ссылке на юге Казахстана.
Сотрудничал с Казгосиздатом, в основном рисовал агитплакаты на сельскохозяйственные темы. Но были и хорошие заказы - так, в 50-е Храпковский проиллюстрировал для "Казахского государственного издательства художественной литературы" дилогию Ильфа и Петрова. У меня в детстве была именно такая книга.
И еще - он учил детей рисовать. Судя по всему, учил хорошо, потому что эти дети, даже став взрослыми, часто его вспоминали. Вот что писал, например, Илья Жаканов, заслуженный деятель культуры Казахстана и Кыргызстана:
"В этой галерее я встретил своего давнего знакомого – Храпковского, учителя художественного кружка средней школы имени Сталина, что в городе Каратау Джамбульской области, где я и учился. Этот человек был знаменитым художником. Его сослали в наш городок по политическим мотивам. Эта встреча принесла мне много пользы. Храпковский пригласил меня в свою художественную студию, где я в течение 7-8 месяцев обучался работе с кистью и холстом. Однажды Храпковский провел персональную выставку, которая поразила всех и после, неожиданно, уехал в Москву. Меня среди его творений больше всего поразила картина «Карагачи». Я до сих пор помню этот пейзаж. И каждый раз, когда я вижу старые карагачи с опавшими листьями на берегу Жайыка, я вспоминаю ту картину".
После реабилитации Михаил Храпковский даже выпустил книгу «Письма начинающему художнику», своеобразный самоучитель по рисованию, в которой обобщил свой педагогический опыт.
В Москву, кстати, после реабилитации возвращаться не стал - остался в Казахстане, переехав в Алма-Ату. Но через несколько лет вольной жизни не выдержал и все-таки поехал в столицу.
Зашел по старой памяти в "Крокодил", принес свои рисунки. Просить Ротова о встрече не рискнул, но оставил бывшему подельнику большое письмо:
"Вспоминая вновь и вновь историю моей катастрофы, я все же прихожу к печальному выводу, что, если, не дай бог, со мною вторично случится то же самое, то я снова поступлю так, как поступил, ибо есть предел сил каждого человека. Я сопротивлялся столько, сколько у меня было сил, и сдался только после того, как этих сил не стало. Ведь мы попали в руки многоопытных палачей, которые искусно сочетали в своей работе мучения физические с моральными… Я прошу тебя быть снисходительным ко мне и, если можешь, простить мне все зло, которое я причинил тебе".
Но Ротов его не простил.
«Зла этому человеку не желаю, но видеть его не хочу, - признавался Константин Ротов друзьям. - Не могу... А теперь вот письмо. Снова просит прощения. Нечего мне ему ответить. Ничего я ему не напишу».
Вскоре после этого Константин Павлович слег. Парализовало правую руку. Тогда он попросил планшет, бумагу, карандаш и настойчиво стал учиться рисовать левой рукой. Не рисовать он не мог.
Переучится не успел - 16 января 1959 года художник Константин Павлович Ротов скончался и был похоронен на Введенском кладбище в Москве.
В "Крокодиле" долго думали, что делать с рисунками Храпковского, но когда Ротов заболел, решили отправить их обратно, чтобы не травмировать Константина Павловича.
Так случилось, что Михаил Борисович Храпковский получил бандероль с рисунками одновременно с известием о смерти Ротова. И этого удара человек со сломанной судьбой уже не перенес - с Храпковским случился инфаркт и через несколько дней, 17 февраля 1959 года, он скончался. Похоронен на Центральном кладбище Алма-Аты.
Бывшие друзья умерли с месячным интервалом.
Вот, в общем, и вся история двух художников, которых судьба затянула в шестеренки времени.
Извините, что получилось длинно.