История одной семьи
Вот и Новый год, каникулы. Опустели классы и детские спальни, ученики разъехались по домам. В школе остались только Сережа Еремеев и Настя Хлебодар. Сереже ехать некуда. Родители - в лагере, а тетке, которая его опекала, самой есть нечего -- три голодных рта держались за юбку. Хорошо, в детдом не сдала. Настины родители строили где-то в Забайкалье железную дорогу и брали к себе дочь только на лето.
После отъезда матери и сестры Танина комната опустела, и Тане стало совсем тоскливо в этом таежном углу. Горы надвигались громадами, готовыми вот-вот раздавить человека. После простора полей и прозрачных березовых рощ Русской равнины, где прошла ее юность, тесно и жутко было среди черных громадин елей.
Оставшись без сверстников, за Таней хвостиком ходила Настя Хлебодар и задавала бесконечные вопросы, на которые у Тани подчас не было ответов. Такие вопросы задают пятилетние дети, а Насте уже одиннадцать. Однажды Настя зашла в комнату, когда Тани там не было, залезла в платяной шкаф, перерыла все и добралась до шкатулки, которая была спрятана в углу. Позже Таня увидела, как Настя показывает что-то Сереже Еремееву:
-- А у тебя такой нету, нету, -- дразнилась она, отчаянно картавя. Ей тяжело давался звук "т", застревавший где-то между коренными зубами и языком. Сережа изловчился, вырвал из рук девочки то, что она ему показывала, и убежал. Настя с ревом бросилась за ним. Завязалась драка. Настя, рослая и крепкая не по годам, повалила Сережу и стала лупить. В этот момент что-то вылетело из его кулака и упало прямо к ногам Антонины Васильевны, которая вышла на шум драки из учительской, -- иконка! За истертым серебряным окладом можно было различить лик Богородицы с младенцем. Завуч быстро подняла ее и отвела руку в сторону.
--- Отдай картинку, -- вопила Настя. -- Я сама нашла!
-- Что ты за нее хочешь? Масла хочешь? - предложила завуч.
Масла Настя хотела всегда. Однажды поварихи поспорили, сколько в нее влезет зараз? Влезло пол-литра, но если бы дали, влезло бы еще столько же. Антонина Васильевна принесла из кухни полстакана растительного. Настя, урча, как медвежонок, вылакала его в момент. Забыв об иконке, она самозабвенно выбирала масло со стенок стакана пальцем. Таня, впервые видевшая проявление такого чудовищного аппетита, онемела.
-- Дай ей трехлитровую банку, она и ее выпьет, -- невозмутимо сообщила Антонина Васильева, и, протягивая Тане икону, посоветовала: -- Уберите подальше, Настя теперь за ней охотиться будет. У олигофренов, как ни странно, хорошая память.
Иконка, спрятанная в платяном шкафу, на многое открыла ей глаза. Почему Таня сторонится хмельных кампаний, почему не наушничает и не сплетничает, почему отказалась вступить в комсомол, когда пришла разнарядка из райкома. Наш человек, решила Овчинникова.
Таня тревожно переживала случившееся. Она ждала выговора, напоминания, что не пристало работнику идеологического фронта, каким является воспитание юного поколения советских людей , цепляться за прошлые заблуждения человечества. Но вместо этого, Антонина Васильевна предложила, а не проветриться ли Тане в областной центр? У них залежались отчеты в разные организации, не возьмется ли Таня их доставить? К тому же скоро экзамены в пединститут. Хорошо бы Тане поинтересоваться программой поступления. Так образовалась поездка, которую она и не ждала вовсе.
-- Вот вам адрес мамы Вали Калмыковой, нашей воспитанницы. Остановитесь у нее. Матери я позвоню. Ну, с Богом! -- напутствовала Овчинникова.- И вот еще что, если вам не трудно, бросьте это письмо в почтовый ящик, только непременно на Центральной почте в Кемерове. Письмо обычное, Петиной родственнице в Рязань, а она уже перешлет его родителям, в Москву. Не хочу, чтобы наш Пустобельский его вскрывал. Противно, понимаете?
Так начались события, которые стали водоразделом между прошлым и будущим Таниной жизни.
Город оглушил ее звоном трамваев. Отвыкшая от городского шума в своей шерегешской глуши, Таня растерялась. Сколько машин, сколько людей!
-- Садитесь на единицу, выйдете на Советской, возле КЭМЗа. Пройдете вдоль линии и с угла во двор, -- откозырял Тане постовой на перекрестке у вокзала.
Двор показался Тане огромным. Сложенный из нескольких многоэтажных домов, он был величественным, богатым, с лепниной советской звездной символики. Нигде не видно облупленной штукатурки, нет ям на тротуарах, стены приятного кремового цвета, все чинно, благородно. Здесь наверное только начальники живут, важные люди, догадалась Таня. Подхватила свой видавшй виды чемоданчик, прозванный в народе "балеткой", и позвонила в квартиру с бумажки Антонины Васильевны.
За дверью заливался патефон: "Валенки, валенки, не подшиты стареньки". Таня позвонила еще раз. Ей открыла женщина лет 45, с усталым лицом, покрытым сеткой мелких морщин, и с папиросой в зубах. В квартире постоянно курили. Это ощущалось по застойному запаху холодного пепла.
-- Шерегеш? Заползай, -- пригласила она низким прокуренным голосом и схватила танин чемоданчик. -- Сейчас котлеты дожарю, есть будем. Я со смены, усталая, как черт. Валька, выключи ты наконец свой патефон! -- прокричала хозяйка куда-то в глубину коридора. -- Сил больше нет! Патефон смолк. К ним выбежала девочка с добрым розовым личиком, светлыми волосами и карими глазками в обрамлении темных ресниц и бровей. Бывает же такое, и красить не надо, все свое, залюбовалась Таня. Ей самой приходилось подкрашивать брови, которые были лишь слегка обозначены. Девочка крепко обняла ее за талию и ткнулась лицом в живот.
-- А я тебя жду, жду, а ты не едешь и не едешь, -- выпалила она радостно. Если бы не предательская шепелявость и "ты" взрослому человеку, ни за что не подумаешь, что в мозге ребенка притаилась олигофрения. Лицо не искажено тупой гримасой, зубки на удивление ровные. -- Доставай, что привезла?
-- Красавица у вас растет, -- похвалила девочку Таня,чтобы завязать разговор за столом. -- Ишь какая породистая!
-- И не говори, -- откликнулась Маша. -- Куда бы эту породу девать! Оглянуться не успеешь, как в подоле принесет. Нет уж, нам бы по нашей бедности без красоты, так безопаснее. Только назад ее не вернешь, в камеру хранения не сдашь...
Валя усердно пыталась завернуть в тряпицу куклу, которую ей привезла из интерната Таня. Кукла никак не хотела заворачиваться. "Неловкие движения, слабая мелкая моторика", вспомнила Таня методичку по воспитанию умственно отсталых детей.
-- Вон, уже тренируется, -- устало сказала мать и погладила Валю по голове.
Ночью Таня спала плохо. Мешали трамваи, шум за окном, лязг чего-то железного, который доносился с завода. Она думала о Вале, о Маше. Ее слова о красоте разбередили душу. А ведь верно, ничего хорошего она не принесла сестрам Зайцевам. Аня, миниатюрная, аккуратная, вся как куколка, мается без мужа с двумя детьми. Вот уж не ожидала,что так получится. А сама Таня? Грешница в позорном одеянии, пропащая душа! Была бы попроще, целее бы осталась.Таню душили слезы, когда она вспоминала о бывшем командире зенитки Назарове. Немцы не тронули, цветочки приносили, фотографировали: "Zien, zien", любовались таниными ровными зубами. Кланялись при встрече с "Ĺererin", учительницей. А этот... тварь!... Мама пыталась успокоить: греха на тебе нет, это назаровский грех, по принуждению. Но Таня временами готова была руки на себя наложить от отчаяния. Ни девка, ни баба. Не пойми кто. Разве так она думала жизнь строить? С чистоты, с невинности брак начинается. А что принесет мужу она?
-- Дура, -- говорила Тане прогматичная Анна. -- Еще не известно, найдешь ли ты мужа. А если найдешь, то сам-то он кем будет, что до тебя пройдет -- и Крым, и Рым, и медные трубы?
Еще в Сухиничах как-то на святки гадали, бросали за окно валенки. Кто валенок вернет, так и будут звать будущего суженого-ряженого. Анна получила свой валенок обратно непонятно от кого, просто забросили его назад в окно. Танин валенок принес ее ученик, Степа. Выходит, и отец Степан, и муж Степаном будет? Тане совсем не хотелось получить мужа Степана. Но имя она запомнила.
На следующий день Таня оббегала все инстанции, в которые нужно было занести отчеты, съездила в пединститут узнать на счет приемных экзаменов для заочников и без ног вернулась домой. Маша после суток на смене отдыхала. На столе стояли чекушка, селедочка, аккуратно нарезанная и посыпанная лучком, дымилась в большой миске картошка.
-- Иди, ополоснись с устатку, нам сегодня горячую воду дали, и за стол, - распорядилась Маша.
Когда Таня, распаренная, разомлевшая от горячей воды и удовольствия от настоящей городской ванны, в машином китайском халате с кистями и драконами вплыла в комнату, за столом кроме хозяйки сидел военный в галифе и гимнастерке с расстегнутым воротничком, из которого выглядывал белоснежный подворотничок. Смотри, какой аккуратный!
-- Степан Иванович, - представился он церемонно.
-- Татьяна Степановна, -- откликнулась Таня.
-- Вот тебе на! Прямо как папа с дочкой, -- засмеялся военный. Расхохоталась и Таня, показав свои перламутровые зубки. И сразу прошло смущение от неожиданной встречи, будто они друг друга давно знали. И неважно было, что с волос капает вода, что с чисто вымытого лица исчезли брови и ресницы, что халатик норовит распахнуться на груди, а большие тапки вот-вот улететь с ног под диван...
-- Ну что, "дочка", рассказывай, как там жизнь в Шерегеше? Очень вас Овчинников прижимает?-- улыбаясь стал расспрашивать военный, накладывая Тане картошку и наливая стопку водки.
-- И вовсе даже не прижимает, что вы, -- стала горячо защищать директора Таня. Он у нас знаете какой! Он свою котельную наладил, прачечную, мы с детьми в поход на лесное озеро ходили. А подарки на новый год какие были -- по целому кульку конфет и пряников и даже по мандарину дали.
От водки и тепла Таня захмелела и не заметила, как разговорилась, добавляя к своему рассказ о директоре все новые подробности. Степан Иванович внимательно слушал ее болтовню и не сводил глаз с розовых щек, милого, почти еще детского, но в то же время взрослого, лица, какое бывает у женщин, видевших войну вблизи.
-- Долго она еще у тебя проживет? -- спросил он Машу, прощаясь у двери. -- Уж больно хороша девка! -- и пообещал: -- Я к вам послезавтра загляну, ждите.
Однако, до послезавтра ждать не пришлось. В этот же вечер, как только все улеглись, Степан Иванович тихонько постучал в дверь, звонить не стал, чтобы не шуметь.
-- Представляешь, все трамваи пропустил, а мне ехать полгорода до Искитимки. Брось мне на пол что-нибудь, я так лягу, -- бормотал он на ухо Маше, вешая на крючок кожаное пальто. -- Татьяну куда пожила, к дочери, или на диван?
-- На диван, Валька же брыкается, разве даст поспать?
Вернувшись к себе и уже почти уснув, Маша услышала звук, как будто упал шкаф и кто-то чертыхаясь пробежал в ванную. "Воры!" -- было первой мыслью. Но через секунду на пороге Машиной комнаты возник Степан Иванович, прикрывающий ладонью левый глаз. Маша включила свет.
-- Дай чего холодненького, а то завтра синяк будет!
Маша расхохоталась:
-- Ах ты котяра! Татьяна? Правильно она тебе в глаз заехала, привык по чужим сеновалам гулеванить.
Из комнаты вышла Таня и глядя мимо Степана Ивановича, протянула ему красную книжечку:
-- Не вы случайно потеряли? -- Голос ее был холодным и ровным. Это был партбилет. -- Не стоит такие документы без присмотра на сеновалах оставлять.
Маша расхохоталась:
-- Ну Таня, ну молодец!
Остаток ночи прошел тихо, без приключений. Только крутился на своем твердом ложе поздний гость, да вздыхала на диване Таня: вот тебе и Степан! А она подумала, что порядочный человек.
(Продолжение следует)
(((