1890 год
«Из прошлого. В 1837 году, когда император Николай I посетил, вместе с цесаревичем Александром Николаевичем, Донское войско, только что введенное (1836 год) «Положение» об управлении этим краем не было еще в полном ходу. Было много отделений, помещавшихся в частных домах, из которых многие значительно обветшали. Государь поручил цесаревичу осмотреть некоторые присутственные места Новочеркасска. В небольшом деревянном, некрасивого вида, домике, стоявшем на месте теперешней женской гимназии, помещалось временное отделение по передаче дел из бывшей войсковой канцелярии в новые учреждения, созданные Положением 1835 года. Войти в домик можно было только со двора. Блаженной памяти цесаревич, которому атаман Власов доложил, что это «временное» отделение, пройдя рундучок, стал подниматься по ступенькам на крыльцо и машинально оперся рукой на подгнивший парапет, сильно при этом покачнувшийся.
- Действительно это «временное отделение», – добродушно улыбнувшись, сказал наследник, покачивая парапет из стороны в сторону.
В это же приезд император и цесаревич принимали всех служащих и отставных. Один из последних, получивший отставку еще при императоре Павле I, сохранил за собою и павловский мундир, в котором и явился на представление. Мундир этот производил особый эффект среди общего единообразия. Цесаревич, указывая на отставного ветерана, громко сказал государю:
- Дедушкин мундир, ваше величество.
Старик немедленно возразил:
- Никак нет, ваше императорское высочество, свой, собственный. (Донская Речь. №21 от 20.02.1890 г.).
1892 год
«Ростов-на-Дону. На днях в одну из местных аптек явился субъект в мундире военного врача и, спросив содержателя аптеки, сказал, что имеет к нему дело и попросил его в отдельную комнату для какой-то «докторской» аудиенции, тот, ничего не подозревая пригласил его к себе в кабинет. «Военный врач» сам запер дверь за хозяином и, не снимая пальто и калош, уселся и начал рассказывать по-Хлестаковски, что «вот мол в дороге поиздержался, обобрали и т. д.», а по сему поводу не можете ли одолжить или помочь, я, видите ли, был у известных богачей А. и П. и, вообразите, выслали только по 50 копеек…, ну, что за неуважение к нашей корпорации… Содержатель аптеки был поставлен в крайне неловкое положение и, вынув бумажник дал «военному врачу» 5 рублей. Не ограничиваясь этим он отправился в другую аптеку и проделал ту же самую историю. Содержатель аптеки предложил ему рубль. Он наверное дал бы и больше, но уже был предупрежден и знал с кем имеет дело и, следовательно, предложил ему рубль только с тем, чтобы отвязаться от назойливого врача, но такая подачка показалась ему не почину и он начал просить сперва 5 рублей, затем 4, 3 и т. д. Словом, начал торговаться не на шутку. Возмущенный содержатель аптеки, видя, что имеет дело с не особенно скромным субъектом, сказал: «В таком случае вы ничего не получите». Такой ответ не понравился «врачу», и он начал грозить тем, что я, мол, «вас пропечатаю, вы, мол, за это вот столько дерете, а за это столько, я вас отхватаю, пропечатаю» и т. д. Видя, что угроза не помогает, проситель смягчился, начал просить полтинник или 30 копеек, но, как и следовало ожидать, ему ничего не дали. Субъект этот был еще в нескольких аптеках и всюду рассказывал одну и ту же историю, прося от «коллег» какой-либо поддержки нуждающемуся «сотоварищу». (Приазовский край. От 20.02.1892 г.).
1893 год
«Ростов-на-Дону. На днях в вагоне конно-железной дороги, проходившем по Большой Садовой улице, к сидевшему нахичеванскому купцу Х., обратился ростовский мещанин В., настойчиво требуя освободить для него место. Х. не исполнил его требования на том основании, что он первым захватил это место. Тогда В, недолго думая, ударил Х. кулаком по голове; удар был настолько силен, что Х. пошатнулся, а шапка его свалилась с головы и упала в грязь. При этом В. громко обругался самыми неприличными словами по адресу потерпевшего. Сидевшая в вагоне публика, особенно дамы, была возмущена таким поступком В., так что некоторые из нее повставали с конки, а прислуга последней принуждена была остановить вагон для удаления ссорящихся сторон. К месту беспорядка собралась громадная толпа зевак. Вовремя подоспевшая полиция прекратила беспорядки, пригласив В. в участок, где он вел себя так же неприлично, как и на улице. В результате – протокол полиции, которым В. привлекается к ответственности за нарушение тишины и спокойствия в публичном месте». (Приазовский край. От 20.02.1893 г.).
1894 год
«Ростов-на-Дону. Управляющий Владикавказской железной дорогой, в одном из своих последних приказов, подтвердил по вверенной ему дороге о правилах отдачи чести железнодорожно-служащими, в форменной одежде, при встречах с высокопоставленными лицами. Согласно этих правил, как императорской фамилии, так и господину министру путей сообщения, честь отдается с остановкой во фронт; прочим начальствующим лицам – только прикладыванием правой руки к козырьку фуражки».
«Таганрог. На днях из Таганрога возымел желание бежать в Аргентину от жены и, вероятно, тещи некий О. За несколько дней до побега О. заявил семье, что он поступил в хлебную контору бр. Безчинских в качестве приказчика; семья этому поверила, и он продолжал несколько дней ходить якобы на службу. Затем, в одну из таких отлучек жена вдруг получает с извозчиком записку, что он внезапно командируется хозяевами на станцию Константиновку для приемки хлеба, где и пробудит несколько дней. 18-го февраля жена получила успокоительную телеграмму со станции Бирзула. Внезапная отлучка О. и последняя телеграмма породила сомнение в семье, и жена решилась узнать от господ Безчинских, на долго ли в самом деле командирован ее муж. И вот тут уже выяснилось, что муж ее совсем не служил у Безчинских, что 11-го февраля он взял заграничный паспорт и затем, захватив у жены 350 рублей, намеревался оставить ее навсегда. Полицмейстером сейчас же, как только это выяснилось, была послана в Одессу телеграмма об аресте беглеца; туда же выехали тесть и брат бывшего супруга». (Приазовский край. 48 от 20.02.1894 г.).
1896 год
«Станица Елизаветинская. 6-го февраля в Елисаветовское станичное правление явилась какая-то женщина, лет 23-х с виду, довольно бедно одетая, и спросила станичного атамана. Узнавши, что атамана в правлении нет, она отправилась к нему на квартиру. Через некоторое время, выйдя из квартиры атамана, женщина потребовала к себе полицейского и объяснила ему, что она акушерка, прислана в станицу каким-то главным доктором произвести осмотр «порочных девиц» и записать их, в видах предотвращения убийств незаконнорожденных детей; тут же она приказала полицейскому прихватить одного казака и сопутствовать ей при осмотре семейств станичников, к чему она немедленно и приступила, заходя в каждый двор и осведомляясь о здоровье членов семьи. Полицейский и казак сопутствовали ей и добросовестно заносили на бумагу результаты экспедиции. Обошедши таким образом несколько десятков дворов, «акушерка» пришла на указанную ей полицейским квартиру, где и сообщила, что, кроме служебной миссии, она имеет и свое личное дело, именно – желает отдать в станичное правление на сохранение деньги, около 2000 рублей, а также собирается сделать кому-то заявление о найденном ею бумажнике, в котором оказалось более 4000 рублей наличными деньгами и на значительную сумму (12000 рублей) ценных бумаг и векселей. Следующий день был посвящен «ревизии» хутора Колузаева, где «акушерка» в сопровождении хуторского атамана, полицейского и «депутатов» не только обошли все дворы, но и объявили, что в этот хутор на днях прибудет доктор, которому тут же, кстати, нашли квартиру. Известие о докторе напугало жителей более даже, чем сама «ревизия», так как приезд в хутор врача немедленно был истолкован, как признак возвращения «болезни», т. е. холеры. К вечеру «горе-акушерка» вернулась в станицу и прямо в станичное правление. Здесь на предъявленное к ней ямщиком, возившим ее в хутор Колузаев, требование об уплате за извоз трех рублей, она дала такой ответ, что бедный парень опрометью бросился от нее, забыв и о трех рублях.
Еще один день «странным ревизором» употреблен был на осмотр не обревизованной части станицы, а затем уж деятельность свою «акушерка» перенесла в хутор Рогожкин. Но здесь ей не повезло: в самом начале «ревизии» она наткнулась на такого человека, который не замедлил потребовать от нее удостоверения в личности и, получив дикий ответ, распорядился отправить ее в станичное правление, как сумасшедшую. Отсюда злополучная «акушерка» была с миром отпущена в хутор Синявский, который она назвала своим местожительством и где, вероятно, также не замедлит начать «ревизию» и распространять басню о найденном ее бумажнике, пока не отправят ее по назначению, т. е. в дом для сумасшедших.
Заключении скажем, что эта бедная помешанная и есть та самая девица, о которой сообщалось в одном из номеров «Приаз. Кр.», что ее найден бумажник с крупной суммой денег, что она «пребывает в приятной уверенности получить за свою, редкую в наши дни, честность, законное вознаграждение».
Комментарии к изложенному выше, кажется, излишни. Сказать только можно одно: велика еще на Руси «власть тьмы», если до настоящего времени возможны у нас, в глухих захолустьях, эпизоды в духе Гоголевского «Ревизора». (Приазовский Край. От 20.02.1896 г.).
1910 год
«Из прошлого. Дело происходило в начале войны (Крымской), когда наши войска вступили в придунайские княжества. Князь Паскевич был против перехода через Дунай и осады Силистрии, на чем настаивали все и сам государь. Паскевич на аудиенции у государя спросил Николая I:
- Позвольте узнать вашу задачу войны…
- Надо как можно скорее ошеломить неприятеля!
- Как предполагаете в этих видах действовать?
- Как укажут обстоятельства… Главное – надо сторожить неприятеля на всех пунктах.
- Ваше Величество! Нет ничего хуже в нашем положении, как подчиняться обстоятельствам. А границы наши так пространны, что никакой армии не хватит для их прикрытия.
- Как предполагали бы вы действовать?
- Идти с армией на Калафит (в это время турки переправились у Калафита через Дунай, а флот западных держав входил в Черное море) и выманить неприятеля в чистое поле. Вся тамошняя местность мне хорошо известна, как мой сад. Я заставлю неприятеля сражаться и разобью его. А после отступлю на свою границу.
Государь решительно запротестовал против подобного отступления. Был собран военный совет, на котором Паскевич крепко отстаивал свой план и был против похода на Силистрию, за что стоял Николай.
Последний разгорячился и сказал Паскевичу:
- Послушайте, Иван Федорович, ведь, и я что-нибудь смыслю в военном деле! Я не 25-летний офицер!
- Да, государь, вы понимаете. И, ведь, я мастер этого дела!
Государь встрепенулся и грозно взглянул на князя. Журнал был составлен согласно с мнением Паскевича. Но едва он доехал до армии, как последовало Высочайшее повеление о переправе через Дунай и осаде Силистрии.
Паскевич под предлогом болезни уехал в свое имение около города Гомеля, а потом вернулся в Варшаву. Здесь он как-то спросил архиепископа Арсения:
- Знаете ли какая у меня болезнь?
И указав на сердце, сам ответил:
- Силистрия. (Таганрогский вестник. 48 от 20.02.1910 г.).