Вы знаете, как провожают пароходы? Не знаете? Тогда я вам расскажу.
– Отдать швартовы! – орет боцман, в простонародье – «дракон».
Вон на причале моя Машенька трогательно машет платочком и им же вытирает слезы.
Вообще, это все для киношников. На самом деле чалимся на рейде третьи сутки в условиях штормового предупреждения и жрем все подряд. Артельщик заперся в каюте и делает вид, что умер. Этак мы еще до отхода сточим все припасы, и где-то на границе России-матушки займемся каннибализмом.
Стармех заходит в «машинку» и заводит унылую песню:
– Вова, я все понимаю. И корыто постройки лохматых годов, и экипаж- дебилы все, как один. Но работать надо. Работа у нас, механиков, такая…
Да что ж я- дурак, что ли, сам не понимаю. Если не я, то «Академик Козлов» не то, что в кругосветку не пойдет, с рейда не двинется. А жить, друзья, хочется всем. И алкашу-матросу Капусткину, и коку Загоройкозе, и артельному- Васе. А жить им хочется долго, светло и счастливо. И жизнь их зависит от меня.
Да, забыл сказать, Вова – это я. Механик-моторист. Молодой и веселый.
Вот и приходится: там подточить, там поплевать, там выматериться. Кстати, последнее помогает лучше всего, проверено неоднократно. Вот как сейчас: вернулся с вахты, на душе – полный абзац. Из-за того, что главный двигатель кашляет и чихает. Подумаешь! Покрыл его трехэтажным, с удовольствием услышал, как тот обиделся и замолчал. Пришел в каюту и лег спать. К завтраку проснулся, а мы уже за двенадцатью милями.
После двух месяцев беспрерывного болтания в море экипаж по-тихому сходит с ума
– Не, Вова,- говорит стармех,- ты как хочешь, но я к капитану не пойду.
Я наливаюсь бессильной злобой и хочу плюнуть деду в глаз. Мало того, что пьяный, так еще и не желает меня понять. Двигателю ремонт нужен, иначе – песец.
– Я не пойду,- повторяет стармех и уходит, раскачиваясь.
Подло харкаю ему вслед тягучей слюной и отправляюсь к капитану. Делать что-то надо. Зрелище в капитанской каюте достойно кисти Пикассо. Кэп уткнулся синим носом в тарелку с красными креветками (артельщик-гад, а мне соврал, что чилимы закончились) и смотрит одним глазом на настольные часы. Знаете, такие, которые если на кнопочку нажать, говорят приятным женским голосом. Там еще можно либо «Ку-ку», либо «Ку-ка-ре-ку» поставить.
Капитан пускает скупую мужскую слезу и на полном серьезе спрашивает:
– Кукушка- кукушка, скажи, сколько мне жить осталось?
Нажимает на кнопочку, а часы в ответ выпаливают:
– Восемь часов ровно. Ку-ку.
Кэпа подкидывает, как в двенадцатибальный, и он упирается мутным взглядом в меня. В глазах щелкает обратный отсчет: «07:59:59, 07:59:58».
– Че застыл?!- орет так, что люстра дребезжит.- Работать вали!
Какой, к чертям, двигатель?! Я вываливаюсь из каюты и падаю на колени от смеха. Боцман смотрит, как на умалишенного. Дверь каюты распахивается, капитан перепрыгивает через меня, словно Джеки Чан.
– Че, суки?- при звуках грозного голоса вахтенный матрос вжимается в леера.- Совсем бояться перестали? Боцман, бля… Почему палуба грязная?
Ну, а че… Счетчик-то щелкает. До утра не дотянет точно. А помирать приятней на чистом пароходе. И не в креветках же носом. Надо войти в историю флота с гордо поднятой головой.
Слушая за спиной раскаты капитанского голоса, гребу в машину. Работать надо по- любому. «Давай, родной,- это я движку,- Амстердам скоро. Там и подлатаем». Двигатель скорбно гудит и соглашается потерпеть до города «красных фонарей». Оторвемся, братва! Хотя я и не любитель платных удовольствий. С Машкой привычнее, сподручнее и безопаснее.
Помню, как стюард сифилис после Эфиопии лечил. Мы когда об этом узнали, до ближайшего порта его под замок посадили. Через месяц выпустили, так он в первую очередь с трапом поздоровался. Засиделся, бедолага, в одиночестве, совсем ориентиры потерял. Пришли с болезным в Бразилию, вызвали на борт местного врача, построили перед ним команду. Все двадцать семь рыл. Латинос важно прошелся вдоль ряда, что-то шепнул капитану и тот рявкнул:
– Всем снять штаны! Возись еще с вами, гуляками, поодиночке.
Двадцать семь мужиков, как один, сдернули портки и услышали громкий женский крик.
Оказывается, к нам на борт направили миссию Красного Креста. А две любопытные девчушки, лет по семнадцать, пришли пораньше, чтобы пообщаться с экипажем. На трапе не было даже вахтенного (все лечились), вот они и поднялись свободно на борт. И первое, что узрели – почти три десятка здоровых мужиков, дружно обнаживших изголодавшееся хозяйство. Потом мамочки девочек пытались стребовать с российского торгового флота нехилую компенсацию за моральный ущерб.
Амстердам. Команда чистит перышки, агент привез зарплату, артельный затарился продуктами. Третий помощник хватает меня за локоть:
– Вова, слушай, пойдем со мной.
Третий в рейсе в первый раз, салага совсем. Молодой, неженатый. Как же так, приехать в Амстердам и в красноту не сходить. Даже внукам рассказать будет нечего. Пожимаю плечами:
– Пойдем.
Хрена ли, ремонтники только к утру прибудут, а до этого движок в щадящем режиме и мне работы особой нет.
Отвожу его к месту назначения, показываю на окошки, где двигают попками местные красотки. Хлопаю по плечу: вперед, не стесняйся. Они здесь именно для этого. Третий заворожено смотрит на фантастическое зрелище. Оставляю его одного. Фигня, я там как-то по молодости – до Машки – всю зарплату просадил, еще и должен остался. Боцманя выручил, деньжат подкинул.
Подхожу к каналу, любуюсь прозрачной гладью. Вот, вроде, моряк. Задница уже ракушками обросла, а воду до сих пор люблю. Любую. От той, что в кране, до седых океанских волн. Есть в ней что-то первобытное. Напоминает о том, что оттуда мы все когда-то вышли.
Захожу в кафешку, беру чашку эспрессо, самый горький шоколад и закрываю глаза. Люблю Голландию. Спокойно, тихо, по-настоящему. После постоянной вибрации на судне – отдых для души. Сейчас выхлебаю чашку и прошвырнусь по магазинам.
Из Амстердама я Машке всегда белье привожу. Оно здесь отменного качества и красоты и моя малышка в нем смотрится, как кукла Барби перед брачной ночью с Кеном.
А то помню…Пришли в Африку, стоим на рейде. Вокруг вьются утлые лодочки, торгуют всем подряд: от фруктов до племенных барабанов. В одной посудине муж с женой. Молодая стройная негритяночка с белоснежной улыбкой одета, как положено, только в набедренную повязку. А мы в море уже месяцев семь. Вот мужики и собрались у борта, слюни пускают. В общем, скупили мы у них весь товар, загрузили лодку продуктами под завязку, лишь бы только они подольше у нашего судна простояли. Уж дюже деваха была хороша. Всем улыбается, ручкой машет, а нам только это и надо.
Сквозь плотный строй ржущих мужиков протолкалась кокша – тетя Даша. Гром – баба. Что в анфас, что в профиль – глазами не объять. Увидела негритяночку, и давай орать капитанским голосом:
– Что за срамота, прости меня, Господи. Титьками, как флагом, размахалась тут. Совсем стыд потеряла.
Девочка и ей улыбнулась. Тетя Даша развернулась по-военному и, не переставая возмущаться, удалилась. Через несколько минут вернулась, держа в руках… лифчик. Больше напоминающий спаренный парашют.
– Вот,- сказала повариха, отправляя эту забавную вещь в лодку,- и чтобы я тебя в таком виде больше не видела.
Африканочка удивленно приняла подарок и что-то прощебетала в ответ. Ее супруг сразу заныкал подношение под слой каких-то тряпок. Ну… и все. Тетя Даша с чувством выполненного долга отправилась на камбуз, лодка отплыла от борта, а мы – радостные и возбужденные – вернулись к работе.
На следующий день ушлый негр, сообразивший, что с женой у него доход, как минимум в два раза больше, причалил к нашему борту опять. Нас всех собрал вахтенный матрос по громкой связи:
– Мужики, на это надо посмотреть.
Черная красавица гордо стояла в лодке в полный рост. Одетая, как обычно, в одну набедренную повязку. А белоснежный лифчик был кокетливо повязан на кудрявых волосах. Вот и сгодились твои парашюты, тетя Даша. Девочка первой модницей в деревне стала, не иначе.
Машутке покупаю три набора – белый, черный и бежевый. Воздушное голландское кружево, ткань такая нежная, что помещается в кулаке. Медлю несколько минут, выбирая между жадностью и неожиданно накатившим желанием, и захожу в секс-шоп. Голландочка за прилавком закатывает глаза и качает головой. А то! Любуйся, мартышка, на механиков российского флота. Рост – сто девяносто три, в школе баскетболистом был.
Взгляд падает на откровенный набор белья: лифчик без чашечек и трусики с пикантной «молнией» на самом интересном месте. Цена этого удовольствия – почти половина месячной зарплаты истосковавшегося морского волка. Жадность еще пытается сказать веское слово, типа: « Разве стоит это дерьмо того, чтобы копаться в железяках две недели?». Побеждает желание увидеть Машку именно в этом. Голландочка разочарованно улыбается, понимает, что беру явно не для себя, и заворачивает покупку.
Возвращаюсь на борт и слышу, как стармех кроет ремонтную бригаду. Негритосы вежливо улыбаются, качают головами и отказываются понимать наше русское, национальное. Да куда им до нас? Они кроме «фак ё мазер» ничего путевого придумать не смогли. Но, худо-бедно, движок через три дня заработал. С натягом, плюясь и кашляя, но потянул. Бригадир скорбно покивал, посоветовал утопить эту лохань где-нибудь подальше от его родных берегов и вернуться домой на спасательных плотах. Сказал, что на его опытный взгляд, так безопаснее.
– Быков,- это мне старпом сказал,- где третий?
Пожимаю плечами. А хрен его знает, я ему не нянька.
– Он же с тобой ушел еще три дня назад. Ты где его оставил?
Ой, сибирская мама, точно. Пацан так три дня и не появлялся. Его на вахтах второй заменял, чему был очень «рад». Так «рад», что мы к нему подходить боялись. Две вахты подряд – это любого из себя выведет.
– Быков,- старпом закипает,- отход через пятнадцать минут, а этого щегла до сих пор нет.
– Виталий Сергеевич, а я причем?
Пока собачились, дождь лупанул. Мелкий такой, противный, перед глазами пеленой стоит. Причальная стенка продана норвегам, администрация порта настойчиво выпроваживает на рейд, а третьего помощника на борту нет. Капитан дает команду на отход, уже поднимаем трап и видим…
Третий движется к борту нетвердой танцующей походкой. По бокам – две толстые негритоски, обе выше его головы на две. Правая трогательно поддерживает помощника капитана под локоток, а левая заботливо раскинула над ним огромный зонт. Вся команда облепила леера и созерцает сногсшибательное зрелище. Стоящий правым бортом к нам «итальянец» аж накренился. Его экипаж комментирует эту картину в своем духе: бурно, с руками и громкими выкриками. Итальянский третий показывает нашему два поднятых больших пальца. А то! Мы надуваемся, как индюки и нам становится страшно гордо за развевающийся над нами триколор. Знай наших! Не удивлюсь, если знойные красотки ему еще и приплатили.
– С-с-сука,- с чувством обзывает его чиф на трапе, третий на это улыбается непривычно большим и ярким ртом.
– Ах ты…,- только и говорит старпом.
Счастливо-дебильная физиономия третьего измазюкана кроваво-красной помадой от одного уха до второго. И он походит на расшалившегося клоуна.
– Падла,- продолжает чиф,- марш в каюту. Как проспишься, на вахту на целую неделю.
Протяжный гудок дает знать, что «Академик Козлов» покидает гостеприимную акваторию Амстердама. Две живописные женщины провожают гордый пароход, утирая слезы платочками. Мы машем им с борта, улюлюкая и напевая «Прощание Славянки». Третий, с тебя пузырь!
Следующая остановка – Марсель.
– Быков,- чиф не может пройти мимо меня ,- иди, ткни нашего донжуана, ему на вахту пора. Ты с ним, вроде как, подружился.
Понимаю, что это про третьего, который дрыхнет вторые сутки подряд. А и ткну, я – парень добрый, мне не жалко товарища под ребра пихнуть. Дверь в каюту третьего приоткрыта, я толкаю ее и…
Сначала смотрю, вылупив глаза, а потом сползаю по переборке, давясь хохотом. Паренек спит на шконке, раскинув тощие ручки, а на цыплячьих бедрах болтаются громадные розовые трусы в умилительный зеленый горошек. Явно женские, пользованные и негритянской принадлежности. Мимо проходит матрос Капусткин и смотрит на меня вопросительным взглядом. Поскольку членораздельно ответить не могу, киваю на эту картину, и мы ржем уже вместе, как ненормальные. Через некоторое время коридор возле каюты третьего напоминает скопление Плеяд. Ржут все. Наконец, обнаружив, что экипаж куда-то пропал, к нам спускается чиф.
– Ах, ты….кусок дерьма.
Третий переворачивается на бок, кошмарное нижнее белье сползает, обнажая трогательно беззащитные юношеские ягодицы. Чиф подходит к нему медленно, лелея коварные планы. С оттягом шлепает ладонью по костистой пятой точке, вкладывая в удар всю свою отцовскую заботу. Третьего сносит со шконки ветром перемен. То, что обернуто вокруг бедер, спадает окончательно, и нам всем сразу становится очень стыдно и жутко завидно. Нет, не убеждайте меня в обратном – размер имеет значение. Я бы на месте негритянок, наверное, тоже приплатил.
В море болтаемся четвертый месяц. Начинают сниться цветные подростковые сны и все труднее просыпаться на вахту. Боцман грузит палубную команду по полной. У него четкое, проверенное жизнью правило: все беды у мужиков от безделья. Поэтому матросня перекрашивает борт «Козлова» по пятому кругу. Кэп бросил пить и внимательно следит за вверенным экипажем.
Самым ярким эпизодом перехода Амстердам-Марсель становится списание кока. А начиналось все так…
В дверь каюты раздался настойчивый стук, выдравший меня из сна на самом интересном месте. Там Машенька в тех самых голландских трусиках с «молнией» как раз снимала с себя коротенький халатик. С грустью понял, что справедливости на свете нет, и пошел открывать. На пороге стоял задумчивый сэконд. Я ждал от него ответа, вопроса или любого признака жизни ровно две с половиной минуты, потом захлопнул перед носом дверь. Только повернулся, чтобы пойти досмотреть, что же под халатиком у Машеньки, как стук раздался снова. Открыл опять, сэконд прошел в каюту, не спрашивая разрешения. Я заинтересовался и присел напротив него на шконку.
– А скажи, Вова,- начал он издалека,- веришь ли ты в карликов?
Я как-то сразу и не нашел, что ответить на этот ночной вопрос. Мы в рейсе еще не настолько долго, чтобы крыша съехала. Тем более, Андрюха почти не пьет. Но, на всякий случай, неопределенно пожал плечами.
– А в гномов?- допытывался он.- А в эльфов? Вообще, во всякую чертовщину.
Наконец, у меня созрел ответ:
– Не верю. А что случилось?
Сэконд почесал затылок и выдал:
– Понимаешь, я карлика видел.
Я подавил желание пощупать ему лоб. Оно плавно переросло во второе: чтобы Андрюха дематериализовался из каюты сию секунду. Меня озарило: у него и правда снесло чердак. Наверное, от долгого рейса и постоянных вахт.
– Я все понимаю, Вова,- погрустнел сэконд и ушел.
Все бы ничего, но про карлика я услышал еще от троих человек. Злостное существо из кельтских мифов бегало ночами по палубе и демонически хохотало. Экипаж, включая комсостав, потихоньку мандражировал. Все спали с закрытыми дверями – мало ли, что у карлика на уме. Вдруг он не один, а их целый десант? Наконец, чиф не вытерпел и меня с Капусткиным отрядил на облаву.
– Вова,- шептал матрос, вооруженный огромным ножом, стибренным на камбузе,- как только тварь появится, сразу берем в клещи. Ты будешь нападающим, потому что до тебя он не допрыгнет. А я сзади прикрою.
– Хорошо,- также прошептал я.
Сам был безоружен, но шел на амбразуру с гордо поднятой головой.
Примерно через час мы его увидели. Существо петляло между гружеными контейнерами и подвывало, нагоняя тоску. Как только карлик поравнялся с моим укрытием, я подставил ему подножку и навалился сверху. Капусткин бежал к нам, размахивая ножом на манер рыцарского меча:
– Мочи гада-а-а-а!
– Ребята, ребята, не надо, это шутка. Вы чего, шуток не понимаете?- встревоженно забухтело из-под меня.
Я аккуратно слез с добычи и присел рядом на корточки. Меховая шапка и телогрейка слетели на палубу, а под ними оказался…кок. Подлец сгибался под прямым углом, накидывал на спину телогрейку, венчал ее драной меховой шапкой и бегал в темноте по пароходу.
– Ловко я вас всех надул?- восторгался он, утирая пот со лба.
Прощай, кок! Хороший у тебя борщ был. Кэп ему этой выходки не простил, списал с треском, и из Франции поваренок уныло отправился домой.
На подходе к Марселю ко мне подкатывает третий.
– Вова, ты же во Франции был?
– Да сто раз!
– А как там?… Ну, сам понимаешь… Как там с этим делом?
Я восхищенно кручу головой. Силен, зараза! Даром, что тощий, как шланг.
– Нормально,- отвечаю,- как везде.
К Марселю подходим светлым субботним утром, и это хорошо. По выходным у буржуинов ничего не работает, а, значит, у команды два полновесных выходных дня. Исключая вахтенных. Третий линяет сразу, едва таможня покидает борт, и сэконд провожает его подозрительным взглядом.
Я был в Марселе раз пять. Ничего интересного здесь нет, кроме парфюмерии. Покупаю Машеньке несколько тонких французских ароматов, крем для ее нежной кожи и вижу радостного третьего, сопровождаемого миниатюрной француженкой. Она висит у него на локотке и щебечет. Молодой, неженатый. Лови удачу, парень!
Следующим приятным сюрпризом становится появление на борту нового кока. Приятнее всего, что это – кокша. То есть, дама. Причем, молодая и весьма недурной наружности. Мужики сразу подтягивают распущенные брюшки, застегивают рубашки на все пуговицы, и, вообще, ходят гоголем. Через три дня мы все поняли, что оказались в раю. Новая повариха готовила божественно. А что еще надо одинокому мужику, оторванному от дома? Ну, кроме водки и баб, разумеется.
Пароход, перекрашенный по седьмому разу, провожает маленькая стройная француженка. Она прощается с третьим на мелодичном языке и плачет так горько, что у всех на глаза наворачиваются слезы. Третий пытается броситься к ней вплавь, Андрюха перехватывает его за пояс и заталкивает в каюту. Его достали двойные вахты на стоянках.
– Стоп, машина!- орет стармех.- Отход отложили. Штормовое на два дня.
Я стою у борта, когда телефон высвечивает Машкин номер. Меня будто обдает горько-соленым океанским бризом.
– Здравствуй, Вова,- певучий голос в динамике так далеко и так близко.
Закрываю глаза и вижу: вот она, моя Машка. Хочется заглянуть в ее глаза, уткнуться носом в волосы, вдохнуть сладкий любимый запах. И стоять рядом не двигаясь – день, два, неделю, месяц. Плевать на роуминг, жрущий деньги; плевать на морские мили и сухопутные километры между нами. Я ору, пытаясь перекричать стонущие волны:
– Машка, родная, привет. Буду месяца через два. Сейчас Гавана, потом – через мыс Горн, и домой. Совсем чуть-чуть осталось.
– Вова, извини, мне нужно тебе это сказать…
Через две минуты мир погас. В буквальном смысле и вместе со мной. Вся жизнь уложилась в жалкие две минуты. Все мои тридцать с лишним лет. Она меня бросила и позвонила только для того, чтобы это сообщить. Ушла к другому. Тому, который всегда рядом. У которого есть и «плечо» и «спина». Сильное плечо и широкая спина.
– Почему, Машка?
– Надоело быть одной.
– Я брошу море.
– Не ври себе, Вова. Ты никогда не уйдешь с морей. А если и уйдешь, то мне этого не простишь.
Она права, черт побери! Я не могу бросить это проклятое море, я прирос к нему щупальцами, растворился в его волнах, захлебнулся его солью. Это я кричу ей в ответ, но она не слышит. В трубке телефона – шепот, раскалывающий надо мной небо:
– Прощай, Вова, и… прости меня.
Это палуба качается под ногами или я сам? Вижу, как телефон исчезает в воде, которая все приближается. Плещется в глазах, обволакивая воркованием океанских волн. Хочу стать водой – прозрачной и бездумной. Или лучше вон тем камнем на дне. Сколько ему лет? Миллион? Больше? Хочу быть таким же. Тупым и холодным. Лежать под многотонной толщей моря и ни о чем не думать. Ему хорошо, его никогда не бросит та, что составляла целый мир. У него нет мира. У него нет сердца, которое только что вырвали и сожгли. Нет души, в которую смачно харкнули, а сверху еще и нассали. Он один от начала и до конца гребаных времен. И он, падла, счастлив.
А водная гладь так тепла, прозрачна и равнодушна. И манит, тварь мокрая, манит и манит. Протягиваю руку, чтобы взять камень, почувствовать в ладонях холодную гладкость, древность его существования. Хочу…
– Быков, сука, стой! Ты куда?!
Кто-то сбивает с ног, задыхаюсь от удара в живот, сгибаюсь пополам. Это Капусткин врезал мне кулаком. Хватает выше локтей и трясет, как грушу.
– Вовка, что с тобой? Едва поймал, ты чуть за борт не нырнул.
Без сил опускаюсь на палубу и бьюсь затылком о леер.
– Сука-сука-сука…
Хочу, чтобы одна боль вытеснила другую. Говорят, помогает.
Кто такое говорит? Плюньте идиоту в глаз. Ни хрена не помогает. Только болеть начинает сразу в двух местах: в сердце, которого нет, и в голове. Матрос садится рядом и заглядывает в глаза.
– Да что с тобой?
– Сука-сука-сука…
Подходит сэконд, взглядом спрашивает: «Что?». Капусткин пожимает плечами.
– Машка,- отвечаю сразу обоим, чтобы не доставали,- бросила.
Утыкаюсь головой в раздвинутые колени, руки смыкаю в замок на затылке. Хочу умереть, но не знаю как. Зачем помешали, суки?
Я где-то читал, что у женщин во время аборта в голове рвутся все причинно-следственные связи. Теперь понимаю, что это значит. Мне только что сделали аборт, я был беременный Машкой.
Капусткин присвистывает, не знает, что сказать. Андрюха сплевывает на палубу и размазывает кроссовком:
– Подождать до конца рейса не могла? Невтерпеж, что ли? А если бы тебя не поймали? Уже рыб кормил бы.
Матрос пытается поставить меня на ноги:
– Пойдем, у меня заначка есть. Таможня не нашла. Сейчас нажрешься в хлам и забудешься. На вахту подменишься. Пойдем, Вова, не сиди здесь, не надо.
Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда.
Следующая остановка – Гавана.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
Автор: Крапива
Источник: https://litbes.com/sad-kamnej/
Больше хороших рассказов здесь: https://litbes.com/
Ставьте лайки, делитесь ссылкой, подписывайтесь на наш канал. Ждем авторов и читателей в нашей Беседке.
Литературные конкурсы Литературная беседка Поэзия Рассказы
Понравилось? Читайте! Подписывайтесь!