Плеть да Снедь (Кнут да Пряник).

Однажды, времена незапамятные, как говорили «Да во Свой то Срок», жил да был ГоСударь Славян, по званию Жесток. Всё у него было округ жестоко. Сам-то добр был, но само Время было Жестоко к его Бремени ГоСудареву: НаРод Врал. НаРод Воровал. Враждовал тот же НаРод. Не мерился с тем Государь. Но сам Мир таков был. Мир людской же из повадок людских состоит. Вот он и сам иногда подстать тем же повадкам (куда денешься, таков бываюче), встретил со всем НаРодом страшные последствия Вранья, Воровства да Вражды меж собою. Ну, во-первых, пошёл мор, недород. Раздоры кровавые привели к оскудению уже числа, а не качества людского. Качество-то НаРодное давно было перебито-то. В то время Верховным-то Колдуном, то бишь Волхвом, жрецом-то НаРода, был, чаще, сам ГоСударь. И вот сей Царь-ГоСударь, что по званию Жесток, решил подать Просьбу Богу. Но так, чтобы вот рядом никого, даже ближних его, не было. И решил он уединиться в лесу, уйдя глубоко в дебри. Найти там какой-нибудь кряж-камень, возложить туда руки, соединить Тепло Людское с Теплом Земным. И подать правую руку на Солнце, приправую руку на Землю, чтобы потом всё свести в груду, и Ясность обрести на сей груде, из дланей сложенных на Горюч Камне. А тут вместо камня ему ручей бежит. Только хотел перейти, смотрит, дед стоит. Ни древесный, ни каменный. Телесный. Свой дед, обычный. Тот ему: — Здрав будь, дид. — Здрав будь, внуче. Чо пришёл? И тут понял-то ГоСударь наш, что сей-то дид есть Образ самого-то Бога нашего,что Перун есть. И сказал: — Первенец я. Твой внук. Вот ищу исток наших народных мук. В чём смысл моего НаРода страдания? Ищу в том понимание. Дед посмотрел на него, говорит: — Я вам Плеть. Я же вам Снедь. Тот такой: — Ну, я понимаю. Снедь — это Угощение, да. Плеть… Ага, это Наказание. Понятно. Наказание и Воздаяние, выходит. Му́кой. И Воздаяние — Муко́й. Да? Тот такой: — Да, так. — Ну, а чо ж так давно Муки́ мы не видим? Одни щелчки да тычки твоей Плети. Боже, ты что, мы же твои внуки… За что же нас так? Ты бы нас Муко́й, авось и лучше были. Я, конечно, внук. Я тебе присяжен. Уж допусти мою отвагу на твою увагу, на твоё вождение нами. Но это всё от боли, причём непонятной для моего маломощного-то такого понимания… я ж всё-таки внук. Ну, ты мне объясни, в чём Причины именно твоей Плети, а в чём причины Снеди. Тот такой: — Ну хорошо. Подойди ко мне ко брегу ручья. Но не переступай, иначе я растворюсь во лесу. Здесь меня Перун собрал, чтобы поговорить с тобою, и тобою весь НаРод дальше учить, что такое Жестокость, и почему ты Жестоком будешь нарекаться. Тот такой: — Обожди, я же по отцу-то не Жесток. — Тебя запомнят как Жестока. Вот, есть понятие Живы Стойка, Живый Стой. Вот, у тебя, смотри-ка, твои царски-то порты небывалой чистоты. Всё здесь чисто. Вот, на… Муку́. И тут он увидел, что дед ему протягивает в руке, отдающей, оладышек. Взял он этот оладышек. — Ну ешь, ешь. Тот ест, и чувство сразу такого необъяснимого счастья. А тот такой: — О, это тебе за твои чистые порты, за твоё соблюдение чистоты, ощущение Счастья. А Счастье — это Счас Те Есть тебе. Что? А вот Снедь… а не получать Плеть. — Ну, это я понял. — Ну, ещё ты на серединки нашей беседы идёшь, по беседной-то гати округ болот непонимания своего. А ну-ка, эту же порту возьми и предручейной-то грязькой вымажи. Ну, давай, вымажи. Чистое сделай грязным. Причём, сам. — Понял — сказал Царь-то наш, ГоСударь. И обдал грязькой-то, что сопутствует любым бережкам любого бережка лесного, порты свои. И вдруг ощутил непомерный жар удара плётки по всей своей ноге, аж на колено присел. Смотрит, а у деда-то вместо Снеди, в руке Плеть. И говорит, переживая страшные боли, Государь деду: — Вот едал я Снедь. А теперь чую Плеть. И за что мне то стерпеть? — А то и не терпится. То есть устремление от Му́ки к Муке́. Ты, как только сделал негодное дело, и в НеГодность привёл Годное, вот… часть твоих портов, тут же я бить тебя и готов, и свитой, твоим же неРадением, Плетью. И так я могу тебя бить, что познакомить с твоей же Смертью. — А, так вот в чём мне Урок. Я понял его Прок, и понял, что он Жесток. И я теперь Царь Жесток. Я буду, выходит, свой НаРод к Жизни принуждать, и Жизнью той Смерть попирать, и на Смерти Жизнью стоять. И так да нам ВыСтоять. Вздохнул Царь, засмеялся, закинул голову. Опустил… смотрит, а деда нет. Но на той стороне ручья остался деда след: Плеть — Кнут, и Снедь — Пряник (оладьи). Не посмел сначала Царь взять это всё, но подумал, что что оставлено, то и предоставлено. Собрались Бояре и Князья, НаРод. Ведь в лес-то ушёл Царь без всех-то своих Опорных Господ. Но вышел он не один, вышел с Перуном Един. В правой руке Плеть, в неправой Снедь. И сказал: — Плетью и Снедью Перун Вами, да на Вас. Вашими же Делами, и вашими же БезДелицами. Вашими Поступками — сладкая вам Мука́. Вашими Проступками — одно Мучение, чёрно печение. И так он сказал, и так за Жизнь стоял НаРодну, что назвали его Живы Стойким, ЖеСтоком. И выбил, Плетью Мук, жажду у НаРода до собственной Муки́. И все были, во всём печенье мучном, очень Счастливы при сём Царе, ибо всегда на столе были оладьи сытны и пряники печатные, А кнута никто не хотел дале. (Былина «Плеть да Снедь» (Кнут да Пряник). ВсеСлавянская Кладь Голяков.)