"ДВЕРЬ"
Алику было уже далеко за сорок.
Он носился в этот день как угорелый. Было много дел. Надо было всё успеть.
Заехать в Комитет Народного образования, который на время ремонта переехал на второй этаж здания райкома партии Ждановского района на Каменноостровском проспекте, тогда – Кировском.
На Каменном острове.
Он сделал там все свои дела, решил все вопросы и пошёл на выход не через главный вход, а через боковой. Через другую дверь.
Открыл дверь, вышел… и замер.
Под ногами была плита.
Бетонная плита.
Она была всё та же…
Та же, на которой лежала мать.
Он её просто – увидел.
У неё был обморок.
В руке была зажата какая-то бумажка.
Вокруг засуетился народ, все кинулись её поднимать, что-то делать, как-то приводить её в чувство.
В свои пять лет, он не очень понимал – что происходит.
Он так и стоял замерев, сорокалетний.
Память страшная штука.
Эта сцена была как вспышка. Как удар.
Он многое помнил, но вот такие неожиданные воспоминания приходили иногда как явь.
То снился омерзительный вой пикирующих немецких самолётов, а наяву это были всего лишь озверевшие, голодные июньские ленинградские комары, издающий нестерпимый звук.
То снился страшный голод, от которого сходишь с ума.
Иногда он кричал во сне.
То вот такие случайные обстоятельства возвращали недостающие фрагменты памяти, в целом, несмотря на ранний возраст, сохранившей очень многое.
Почти всё.
Почти всю цепь событий.
Даже мелочей.
Мысль пошла дальше.
Это он помнил: они идут с матерью по Каменному острову через парк к их деревянному дому у пруда, где они жили до войны и в блокаду.
Он смотрит на неё, а она как будто умерла.
Внутри.
Только слёзы текут из глаз сами собой.
Ничего не видит, ничего не слышит, ничего не чувствует и не понимает.
Он держит её за руку, а в другой руке у неё всё та же бумажка.
Это похоронка на его отца.
Он просто ведёт её за руку. Знакомой ему дорогой, которой раньше ходили за молоком.
Всю жизнь она потом вспоминала и удивлялась, и говорила: – «Как же ты меня тогда привёл?!»
Как-как...
Как собачка, которая знает дорогу домой.
Был август месяц.
Август 1941 года.
А отца, Ивана Дмитриевича, уже не было в живых.
«Пал смертью храбрых».
Мысль пошла ещё дальше.
Он всё помнил.
Он помнил, что накануне, буквально день в день, указанный как дата гибели отца в похоронке, умерла его младшая сестрёнка Дина, которой было два месяца.
И мать свезла на кладбище маленький гробик.
Потом всю жизнь в семье так и говорили – «ушли вместе».
Новые сообщения
Как мать, Евдокия Ильинична, это пережила - неизвестно.
Дома она, конечно, постепенно стала приходить в себя.
Но Ад был ещё впереди.
Только никто этого не знал тогда.
Был август.
А восьмого сентября немцы разбомбили Бадаевские склады.
Город остался без продовольствия.
Началась Блокада Ленинграда.
По дороге домой Алик вспоминал, как невероятно холодной зимой, когда воздух звенел от холода, мать ушла рыть окопы на подступах к городу.
Он остался совсем один. На три дня. Он болел. Лежал и уже не мог ходить.
Большую их комнату, заливал невероятный лунный свет.
И постоянно хлопала незакрытая дверь.
Этот мерный звук сводил с ума.
Может быть дверь действительно была не закрыта, а может быть это была галлюцинация.
Лунный свет.
Холод.
Тишина.
Хлопающая дверь.
Он умирал.
И понимал, что умирает.
Понимал в свои почти шесть лет.
Сколько это продолжалось неизвестно.
Времени не было. Оно исчезло в этом лунном свете.
И вдруг в какой-то момент ему стало так обидно!
Он собрал все свои маленькие, детские силы, закричал (хотя наверно это был писк, а не крик) с одной только мыслью, с одним только желанием – «Я не хочу умирать!», заставил себя подняться и сесть.
Это было как второе рождение.
Он сел, как садятся ожившие в гробу.
И вдруг дверь хлопнула по-другому…
Как-то не так.
«Мать пришла!»
Он понял это за мгновение до её появления.
Она принесла и дала ему какую-то похлёбку неизвестно из чего.
С этого момента он помнил, что пошёл на поправку.
Хотя ещё долго ползал на четвереньках и не мог ходить.
И только в специально созданном детском саду для дистрофиков, в доме где жил Горький, на Кронверкском проспекте, он вышел на прогулку с другим детьми.
Но это было уже весной.
А порок сердца так и остался на всю жизнь и дал три инфаркта.
Воспоминаний Алика хватило бы на книгу.
И возможно не на одну.
Много чего ещё было впереди тогда.
Но в ту ночь, в нём открылась какая-то невероятная сила. Могучая воля к жизни.
Только вот эти воспоминания сопровождали всю жизнь.
И что-то их постоянно будило.
Как сегодня вот эта случайная дверь и эта проклятая плита, на которой лежала без сознания мать, получившая похоронку.
Он ехал домой.
Надо было домой.
Дома его ждала любимая жена Саша и двое сыновей.
Впереди ещё было будущее.
Ему наверно никогда не приходило в голову, что не сядь он тогда невероятной волей в той комнате, на той кровати – не было бы этого ничего.
Не было бы будущего.
И Почетного учителя России Альфреда Ивановича Осипова, Алика, как звала его Саша – не было бы.
И бесчисленного количества учеников – не было бы.
И сыновей этих, никогда не было бы.
Но вот младший из них всегда думал об этом.
И ему невероятно тяжело писать об этом.
Поэтому так коротко и иногда.
Но он очень старается.
Старается написать всё.
Пусть и понемножку.
И младший этот – это я.
А Алик – это мой отец.
Ему уже 86.
18.01.2023
...
Всем нашим бабушкам, дедушкам, тетям, дядям, отцам и матерям – посвящается.
Спасибо за то, что открыли нам дверь.
Дверь в эту жизнь.
Спасибо, родные – что мы есть.
Теперь наша очередь – открыть дверь дальше.
И со святым днём – Днем Порыва Блокады Ленинграда.