— Боря, я хотела тебе сказать… — Таня села за стол напротив, опустив глаза.
— Что, опять что-то случилось? — Он уже натянул кроссовки, готовясь выбежать на работу.
— Я беременна.
Борис застыл. Сначала показалось, что ему это послышалось.
— Чего?..
— Беременна, — повторила жена, всё так же не глядя на него.
— Таня, ты... ты издеваешься? У нас двое. Двое! И им — сыну три, а дочке полтора годика!
— Я не издеваюсь, — Татьяна подняла глаза на мужа и проговорила спокойно.— Я беременна.
Борис сел. Не потому что хотел — просто ноги перестали слушаться.
— Ты же… таблетки. Я же купил, ты обещала.
— Не принимала.
— Что?! Почему?!
Таня пожала плечами.
— Не вижу смысла. Сколько Бог даёт детей— столько надо принимать.
— Бог?.. Таня, ты в магазин с Богом ходишь? Ты коммуналку с Богом платишь? Я пашу на износ, а ты... ты просто решила, что будет третий?
— Это не обсуждается, Боря. Убивать — грех. Я мать.
Борис молчал. Потому что, если бы открыл рот, сказал бы что-то, за что потом бы себя возненавидел.
— Тань, я не вывезу. Понимаешь? Не вывезу. Это не в кредит телефон купить. Это жизнь. Ещё один рот.
— Значит, будешь больше работать. Или искать вторую работу.
Борис встал.
— Знаешь, что страшно? Даже не то, что ты обманула. А то, как спокойно ты это говоришь. Как будто я — лишний.
Татьяна не ответила. Только опустила голову и начала резать хлеб, будто ничего не произошло.
— Ты вообще меня слышишь? — повысил голос. — Я не хочу третьего! Не хочу!
— Успокойся. Всё будет хорошо.
— Не будет, Таня. Вот совсем.
Он схватил куртку и вышел, не попрощавшись. Дверь громко хлопнула, и дети в соседней комнате проснулись и заплакали.
А Таня всё сидела, будто ничего не случилось, и резала хлеб тонкими одинаковыми ломтиками.
Весь день на работе Борис не находил себе места, он не знал, что ему делать в данной ситуации, решил вечером поехать к матери.
— Мама, ты дома? — Борис ввалился в квартиру, не раздеваясь.
— Борь, у тебя что, пожар? — мать вышла с кухни, вытирая руки о полотенце. — Ты чего на взводе?
Он прошёл мимо неё, сел на кухне, сжал кулаки.
— Таня беременна.
Тишина. Только часы тикали.
— Опять? — наконец выдохнула она.
— Третий. Мама, третий! Я не вытягиваю даже двоих толком. А она — на тебе ещё. И знаешь что? Таблетки не пила. Специально.
Мать присела напротив.
— А ты с ней говорил по-человечески?
— А как с ней говорить, если она мне про Бога загоняет? "Сколько Бог даст, столько рожу". А я кто в этой картине?! Кошелёк на ногах? Или ломовая лошадь?
— Спокойно, Борь. Не надо кричать.
— А как не кричать?! Она просто решила! Не спросила, не обсудила — решила! Как будто я ничего не значу.
— А ты уверен, что вообще когда-то что-то значил в её решениях?
Борис замер.
— Ты сейчас о чём?
— О том, что ты всегда под неё подстраивался. Захотела в загс — пошёл. Хотела второго — ты сдался. А теперь она решила третьего, и ты вдруг спохватился?
Он вскочил.
— Ты за неё, что ли?!
— Я — за тебя, дурачок. Просто ты всегда молчал, терпел, а теперь орёшь, как раненый зверь.
— Потому что я не хочу так жить больше! Я не люблю её уже, понимаешь?! Мне противно ложиться рядом, я её — боюсь!
— Боишься? — мать нахмурилась. — Чего?
— Что сожрёт. Я домой иду как на каторгу. Она улыбается, а у меня внутри всё сжимается. А теперь ещё этот третий… Я же тресну! Я уже не муж, не человек — я банкомат с ушами!
Мать встала, подошла, положила руку на его плечо.
— Ты имеешь право не хотеть. Но ты должен говорить. Не срывайся. Не убегай. Говори. Жёстко, прямо, по-мужски. И если не услышит — значит, дальше не с ней.
— А дети?.. — голос предательски дрогнул.
— Детей ты не бросишь. Но нельзя жить с женщиной, которая тебя не видит. Это тоже опасно. Особенно — для Артема и Алины.
Он опустил голову. Впервые за долгое время — по-настоящему. Борис благодарен матери, что она его поддержала, помогла принять правильное решение. Домой он приехал с одним желанием: расставить все точки над «и». Жена на кухне мыла посуду.
— Мы поговорим, Таня. Сейчас. Не позже. Не когда дети уснут. Сейчас. — Борис захлопнул входную дверь так, что посыпалась пыль с косяка.
— Что случилось? — на голос отца из детской вышла дочка. Таня вытерла руки о халат и взяла Алину на руки, потому что она начала хныкать.
— Всё. Всё случилось. Отнеси дочку к Артему, пусть он с ней поиграет.
Таня молча передала малышку сыну. Он испуганно на них посмотрел, но не спросил.
— Ты меня не слышишь, Таня. С самого начала. Я не хочу третьего. Не тяну.
— А я тебе говорила — Бог даёт.
— Перестань. Бог — не алиментщик! И не няня!
— Не ори при детях!
— А ты не скрывай от меня, что забеременела!
— Я не скрывала.
— Ты молчала, пока не стало поздно. Ты сознательно убрала моё право выбора. Ты меня предала, Таня.
— Что ты несёшь?
— То, что ты поступаешь, как террорист. Ставишь перед фактом и говоришь: «Живи теперь с этим».
Таня села, скрестив руки.
— Это твои дети.
— Первые двое — да. А вот третий — это уже результат твоего самоуправства.
— Ты хочешь сказать, я одна его делала?
— Нет. Но решение принять — ты его приняла одна. Я не в курсе был. Я доверял тебе.
— А я не хотела убивать.
— А я не хочу исчезнуть. Не хочу выгореть. Я уже не чувствую себя живым рядом с тобой. Я вру детям, что всё хорошо. Я себе вру, что справлюсь.
Таня смотрела молча. Только лицо её становилось всё жёстче.
— Ты хочешь уйти?
— Нет. Я хочу, чтобы ты услышала. И я не буду больше жить по твоим правилам. Всё. Хватит. Я переезжаю на время. Пока ты не решишь: ты хочешь быть с мужем или быть жрицей твоего личного культа.
Она вскочила.
— Ты бросаешь нас?!
— Я не бросаю детей. Я ухожу от диктатора.
— Ты просто эгоист!
— Если забота о себе — эгоизм, пусть. Я выбираю себя. Потому что, если я останусь — вы от меня получите только тень.
Он вышел, не хлопая дверью. Тихо. Спокойно. Он уже всё сказал.
А Таня стояла, прижав руки к животу, и впервые не знала, что ответить. Борис тут же позвонил коллеге, который сдавал комнату в коммуналке. Андрей привез ему ключи, рассказал о соседях, потом ушел.
Комната была крошечной. Кровать, стол, шкаф. Съёмная, дешевая, но своя. Первая ночь без детских голосов, без криков Тани, без запаха каши и подгузников.
Борис лежал, уставившись в потолок. Сначала — облегчение. Потом — пустота.
Наутро позвонила Оля. Коллега из соседнего отдела, та самая, с которой он раньше только шутил в курилке.
— Привет. Слышала, ты один теперь… Может, кофе после работы?
Он хотел отказаться. Но вместо этого сказал:
— Давай.
Кофе был вкусным. Оля — лёгкой, тёплой. Не грузила, не лезла в душу, просто слушала.
— А ты ведь хороший отец, — сказала она, когда они шли по парку.
— Откуда ты знаешь?
— Видела, как ты на обеденных перерывах выбирал игрушки онлайн. И как рассказывал про дочку. У тебя глаза светились.
Борис улыбнулся. Впервые за долгое время по-настоящему.
— А теперь... — начал он. — Я ушёл. Оставил их. Таньку с животом, детей. Как мой отец.
Оля посмотрела на него внимательно.
— Ты ушёл не от детей. А от женщины, которая тебя ломала. Это не одно и то же.
— А детям что с этого? Им всё равно, кто кого ломал. Они проснутся — папы нет.
— А ты не исчезай. Ходи, забирай их, води на горки. Покажи, что папа рядом. Просто по-другому.
Борис молчал. А в голове всплывало: как он сам просыпался в детстве и не знал, придёт ли отец. Как сидел у окна, как притворялся, что ему всё равно.
Не всё равно было. До сих пор.
— Я не хочу, чтобы мой сын смотрел на дверь, как я когда-то. Не хочу, чтобы дочка думала, что мужчины всегда уходят.
— Так не уходи от них. Уйди от неё. От женщины, которая не считает тебя живым человеком. Но детям — останься отцом.
Он кивнул. И впервые почувствовал: выбор — это не одна дорога. Это то, как ты идёшь. И ради кого. И он встречался с детьми каждый день.
— Пап, а ты завтра опять к нам придёшь? —спросила дочка картавым языком, держась за его руку крепко, будто боялась отпустить.
— Конечно, малышка. Завтра мы с тобой печём блинчики, помнишь?
— А я разобью яйца! — влез сын. — Только не все, как в прошлый раз.
Они смеялись втроём. Таня стояла в стороне, уставшая, с кругами под глазами. Когда Борис отвёз детей к ней домой, она задержала его у дверей.
— Послушай, Боря… Нам тяжело. Мне тяжело. Я не справляюсь одна. Ты можешь… вернуться?
Он замер. Её голос был тихим, не приказывающим, не нападающим. Впервые за долгое время — человеческим.
Он кивнул, но не в знак согласия. Просто кивнул — мол, понял.
— Таня. Давай прямо. Я не вернусь в ту жизнь. Никогда.
— Это твой дом.
— Нет, Таня. Это твоя крепость. Где я всегда был пленником.
Она вспыхнула.
— Да что ты несёшь? Ты же всё делал ради семьи!
— Не ради семьи. Ради страха. Страха потерять детей, выглядеть предателем. Ты манипулировала этим. И я молчал. Глотал.
— А кто тебя заставлял?
— Ты. Когда отказывалась говорить со мной. Когда игнорировала мои просьбы. Когда делала вид, что у тебя с Богом прямая линия, а я — никто.
Она отвернулась.
— Я думала, ты — крепкий. А ты сдулся.
— Нет, Таня. Я наконец стал сильным. Я перестал быть удобным.
Молчание. Только в соседней комнате дочка рассыпала карандаши.
— И что теперь? — спросила она.
— Теперь я отец. Настоящий. Я буду приходить, забирать их, помогать. Но жить с тобой — нет. Я больше не исчезну для детей. Но себя — я нашёл. И обратно не отдам.
Он развернулся и ушёл.
Дверь захлопнулась мягко.
А в комнате дети уже спорили, кто будет первым мешать тесто.
Борис не изменил своему решению, он каждый день проводил с детьми. Когда Таню на скорой отвезли рожать третьего, он на помощь призвал свою мать, а ночью ночевал с сыном и дочкой.
Март выдался серым и холодным, но Борис стоял у роддома с букетом для Татьяны. Артем держал в руках связку воздушных шаров.
— Мама выйдет с братиком? — спрашивал мальчик, переминаясь с ноги на ногу.
— Выйдет, — кивнул Борис. — Уже идёт.
Таня вышла, уставшая, но торжественная, с новорождённым на руках. За ней медленно катили тележку с вещами. Он взял у неё сумки, помог сесть в машину. Молча.
По пути никто не говорил ни слова. Дети переглядывались, чувствуя, что между взрослыми снова натянуто. Только малыш пищал в переноске, не зная, что с его появлением мир вокруг треснул пополам.
У подъезда Борис заглушил мотор и развернулся к Тане:
— Всё. Приехали.
Таня помедлила.
— Поможешь донести наверх?.. — голос её был тихим, почти просящим.
Он посмотрел на неё спокойно.
— Нет.
Она застыла.
— Почему?..
Борис медленно повернулся к ней лицом, глядя прямо в глаза:
— Ты сама хотела третьего. Вот и выкручивайся.
Её лицо побледнело. В глазах — не слёзы, а растерянность.
Он открыл дверь, вытащил детское кресло, поставил на асфальт. Дети вышли за ним.
— Папа? А ты к нам не пойдёшь? — дочка заглядывала в глаза.
Он присел, обнял её и сына.
— Нет, мои родные. Сегодня — нет. Но я приду за вами в выходные. И мы поедем кататься на великах.
— А мама? — шепнул Артем.
— Мама будет с малышом. Она справится. Она же сильная, — он взглянул на Таню. — Всегда говорила — всё сама.
Борис вернулся в машину, завёл двигатель и уехал, не оборачиваясь.
А Таня стояла с младенцем на руках, с дочкой, державшейся за подол юбки и сыном, смотрящим ему вслед.
Теперь это была её жизнь. Её выбор. Её последствия.