Огромные мохнатые снежинки, размеренно кружась, мягко планировали и приземлялись на белый саван, окутавший степь до самого горизонта. Обычно в это время года свирепый северный ветер приносил вьюгу, которая не унималась неделями. Дороги заносило метровым слоем снега, в котором вязли мощные Уралы. В такие дни офицеры дежурных сил были вынуждены надеяться только на то, что смена не задержится более чем на двое - трое суток. Но сегодня высшие существа были благосклонны к нам. Мы поспевали домой, к праздничному столу, елке и Деду Морозу в исполнении прапорщика нашего батальона, который разносил подарки в офицерские семьи. Небольшие кулечки с мандаринами и горстью шоколадных конфет.
Я стоял у окна и сквозь противоминную решетку наблюдал почти пасторальную картину божественного успокоения природы. Станция не капризничала, связь бесперебойно поддерживалась боевым расчетом, а мерно гудящие электромашинные усилители вселяли уверенность в надежности оборудования. На душе было легко и спокойно.
Летом светил дембель, завершающий двухлетний период службы в ракетных войсках. Громко, конечно, сказано. Просто я – старший лейтенант-двухгодичник, восполняющий недостаток профессиональных офицерских кадров в вооруженных силах. Вся жизнь еще впереди. Она также безгранична, как и эта степь, одетая в сказочные новогодние одежды. В такие редкие минуты жизни начинаешь думать о боге и о его заботливом внимании к твоей скромной персоне.
В час дня солдаты заварили чай и принесли мне в дежурку. Обжигаясь, я наслаждался горячим бодрящим напитком и слушал свистящее радио, сквозь шумы которого прорывался Муслим Магомаев с модной в то время песней «Светит незнакомая звезда…». В три часа дня я сдавал дежурство своему напарнику лейтенанту Шмелю, который пока сладко посапывал в офицерской спаленке. Я уже представлял, как лягу на скрипучую железную кровать, открою книжку и начну мерно погружаться в сладкую дрему. Шесть часов безмятежного сна мне гарантировались боевым уставом ракетных войск. И в это время в дверь постучали. Просунулась голова рядового Хатамова, который почти заорал:
- К нам командир, товарищ старший лейтенант! И Дацюк с ним, и еще кто-то!
Внезапное появление командира батальона майора Голубцова с сотоварищами не особенно обрадовало меня. Могли дать нагоняй по любому поводу. Даже если его и нет. Единственное, что я успел, это подтянуть штаны и нацепить офицерскую пилотку, в которой нас заставляли нести боевое дежурство. В чем смысл этого правила я не мог постичь своим скудным умом. Очевидно, на голове офицера всегда должна находиться какая-нибудь нахлобучина, скрывающая секретные мысли от вероятного противника. Я выскочил в коридор, стараясь опередить приход начальства, но опоздал. В предбаннике нежданные гости уже отряхивались от снега, громко похлопывая себя по мокрым шинелям. Вместе с майором Голубцовым к нам пожаловали начальник нашей станции капитан Дацюк и капитан Скоков из особого отдела. Строгий взгляд майора Голубцова искал сменного инженера, то бишь меня. Сделав навстречу начальству три плохо исполненных строевых шага, я приложил руку к виску и отрапортовал, что расчет несет боевое дежурство, и происшествий нет. Внезапно возникла пауза, в течение которой я не знал что делать. Мои начальники молча и с интересом разглядывали меня, как инопланетянина. Из-за двери выглянул рядовой Хатамов. Его обычно узенькие глазки были расширены до невероятных размеров и наполнены ужасом.
- У тебя, что на голове, старлей? – первым нарушил молчание Голубцов.
- Как что? Пилотка! - мой ответ был прост, как сама правда.
- Да ты глянь на себя в зеркало!
Из-за отсутствия такого элемента роскоши, как зеркало, я поднял осторожно руки и начал ощупывать себя от ушей, постепенно приближаясь к макушке. К моему удивлению вместо матерчатой пилотки с гордой эмблемой ракетных войск пальцы наткнулись на что-то жесткое и гладкое. О, ужас! Я с перепугу надел монтажную каску! Вид мой был чрезвычайно импозантен: красная каска на голове, зеленая куртка офицера дежурных сил и такого же цвета галифе, заправленные в высокие теплые шерстяные носки. Картину гармонично дополняли стоптанные не одним поколением офицеров кожаные казенные шлепанцы. Моя экипировка, несомненно, говорила начальству о полной неготовности дать достойный отпор противнику, если он вздумает внезапно напасть на нашу родину.
- Ну и видок у тебя, старлей! – Голубцов произнес эту фразу осуждающе, но не строго. – Очень даже годится для новогоднего карнавала. А это что еще такое?
Взгляд командира переместился на огромный красочный плакат Софи Лорен, удобно разлегшейся на изящном диванчике почти, в чем мать родила. Ее совершенные прелести прямо лезли из плаката в мужские глаза.
- Это великая итальянская актриса. Итальянский соцнеореализм, - я решил продемонстрировать свой интеллектуальный багаж, накопленный на гражданке.
Командир пропустил мимо ушей мое пояснение. Он сосредоточился на воспоминаниях о прелестях прапорщика Нины Петровой, которая в дивизии пользовалась исключительно высокой популярностью. В последнее время у майора Голубцова в особенности.
Фривольные мысли Голубцова были прерваны капитаном Скоковым. Мужик он был неплохой, но частенько перегибал палку и корчил из себя пинкертона нашей части. Как-то раз он попытался вызвать меня на откровения семейного плана, но получил отпор в виде жесткого ответа: «У нас в роду американских шпионов не было, и нет». С тех пор не приставал, но затаился, чтобы отыграться. И случай ему представился, как нельзя лучше.
- С дисциплинкой-то не очень, – проскрипел Скоков. - Не по уставу одеты, товарищ старший лейтенант. А это о многом говорит, о многом! Если не обо всем!
Неожиданно мне на помощь пришел командир.
- Брось, Скоков! Скоро новый год! – умиротворяюще произнес Голубцов. – Показывай хозяйство, старлей.
Я провел гостей по всему зданию станции, уверенно неся всякую околесицу о состоянии техники и изредка незаметно подмигивая Дацюку, на которого было страшно смотреть. Мои ответы на вопросы Голубцова и Скокова вызывали на его лице гримасы нечеловеческой боли. Но, надо отдать ему должное, Дацюк ни разу не поправил меня, продемонстрировав корпоративную солидарность и этику. Он был моим прямым начальником. А своих не сдают. Иначе с тобой никогда не будут пить водку товарищи по оружию. Весьма серьезный аргумент в небольшом военном городке за пределами человеческой цивилизации.
- А теперь надо слегка согреться, – сказал майор Голубцов, закончив осмотр станции.
Намек командира был прозрачен, как стакан родниковой воды. Ситуацию осложняло только то, что я находился на боевом дежурстве, где были строго настрого-настрого запрещены две вещи: спиртное и бабы. Я замялся, поглядывая на начальников. Особенно на Скокова. Чувствуя, что дело упирается в него, капитан Скоков, покрутив головой, разрулил ситуацию:
- Не бойся, старлей. Нам можно, а тебе – сам понимаешь.
- Ладно, соловья баснями не кормят! Организуй, товарищ старший лейтенант, закусочку и боевые сто грамм. Пять минут на сборы, - Голубцов решил прямиком перейти от слов к делу.
- Есть! – мне ничего не оставалось, как подчиниться.
Мне вспомнился мудрейший афоризм из общевойскового устава «Приказ командира должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок».
Я вышел в коридор, не представляя, где взять закуску на трех здоровенных мужиков. Слава богу, алкоголя было вдоволь. Мы отлично умели экономить спирт, который выписывали канистрами для протирки аппаратуры.
Внезапно около меня, как джин, появился рядовой Хатамов. Наверняка он подслушал указание командира и знал о поставленной мне задаче.
- Может, помочь, товарищ старший лейтенант?
Глаза Хатамова горели жаркими огнями Востока. В далеком Узбекистане гостеприимство было визитной карточкой. К тому же он надеялся, что его усилия будут способствовать получению отпуска. В сладких эротических грезах он каждую ночь представлял, как на секунду прикоснется к руке своей обожаемой Зуйны.
- У тебя есть закуска? – спросил я.
- Конечно, товарищ старший лейтенант.
- И что?
- Есть соленые огурцы, хлеб, вареная картошка и селедка.
- На четырех едоков хватит?
- Еще и останется.
- Отлично, давай быстро неси. А я за выпивкой.
Через пять минут капитан Дацюк разлил по стаканам чистейший спирт. Я не принимал участия в застолье, чем радовал капитана Скокова, ценившего высокие моральные устои личного состава превыше всего.
- Ну, мужики, за новый год, - рубанул командир.
Все чокнулись. Спирт грозно плесканулся в стаканах и отправился в офицерские желудки, не знающие пощады. Огурчики хрустнули на крепких зубах представителей самой сильной армии мира. Голубцов крякнул, Скоков издал утробный звук, Дацюк резко выдохнул, а я облизнулся. Стакан остывшего чая, который должен был заменить мне хмельную чарку, так и остался нетронутым.
- Вот так, мужики. Новый год на носу. Всем быть в Доме офицеров. И только с женами, и чтоб никаких чужих баб. Знаю я вас гусар! А ты как? – командир обратился персонально ко мне, как к наиболее ненадежному звену батальона.
- Я? Как все.
- Ну, то-то! Глядишь и останешься в армии. А что, давай на самом деле. Сделай подарок жене на новый год. Квартира, обеспеченная жизнь, военные санатории и пенсия неплохая, - наседал Голубцов.
- Точно. Давай старлей! Пиши прямо сейчас рапорт на двадцать пять лет. Ты же патриот!? – вступил в обсуждение моих жизненных перспектив капитан Скоков.
- Товарищи! Товарищи! Давайте по второй, – вмешался капитан Дацюк, уводя тему разговору от моей персоны.
Я знал Дацюка полтора года. Он все время жаловался, что его недооценивают. Реальных перспектив никаких. Майорское звание заблудилось где-то в высоких инстанциях. Пять лет службы в степи на одном месте могли довести кого угодно до нервного срыва. Даже казахи периодически кочуют в поисках не только корма для овец и лошадей, но и для смены надоевшей обстановки. Мечтой Дацюка была служба на Украине, где-нибудь под Харьковом, с последующим выходом на пенсию в Одессе.
- Давай-давай наливай! – дружно поддержали Дацюка Голубцов и Скоков.
Вторая пошла легче. Ласточкой.
Картошка с селедкой таяли прямо на глазах. Про себя я отметил, что каждый принял не меньше ста граммов чистейшего спирта. Но пить еще могли долго. Скудный стол не красил хозяина. Я вышел из дежурки. Хатамов был тут как тут.
- Харчи кончаются, Хатамов.
- Есть НЗ.
- Тащи.
- Они сырые.
- Их что, много?
- Два десятка.
- Яйца, что ли? Откуда взял?
- Так точно, с кухни. Земляки там у меня.
- Пожарь.
- Сковорода есть, масла нет. Но можно пожарить на циатиме.
- С ума сошел! Это же смазка для механики. Отравим!
- Еще никто из солдат не травился.
В это время открылась дверь дежурки и высунулась голова Дацюка.
- Саш, закусь кончается. Они еще там хлопнули по два стопарика. Последние кусочки хлеба в огуречный рассол макают.
- Всё, щас сделаем! Хатамов, давай жарь, - я принял командирское решение.
- Сколько?
- Все!
Хатамов закатил глаза от удовольствия, представив огромную черную сковороду, на которой шипела и фыркала огненная яичница, так похожая на солнце его малой родины. Я вернулся в дежурку.
За пять минут моего отсутствия ситуация резко изменилась. Бутылка спирта почти обмелела, перекочевав в головы гостей. Голубцов курил сигарету. Скоков доказывал ему прописные истины о вреде курения, на что командир не реагировал, а только нахально пускал в лицо контрразведчика аккуратные колечки из дыма. Дацюк посасывал скелетик селедочного хвостика. Стол был почти пуст. На тарелке лежала в гордом одиночестве надкусанная картошина. В стаканах был налит огуречный рассол, что свидетельствовало о горячей фазе застолья.
- Сашка вернулся! – командир был под сильным хмельком и решил полностью отбросить уставные условности. – Ты ведь ученым был на гражданке?
- Нет, инженером.
- Но в оборонке? Не так ли? – Скоков продемонстрировал, что органы все знают и помнят даже при принятии солидной дозы.
- Так точно, товарищ капитан, - я решил соглашаться со всем, что скажут вышестоящие начальники.
- Они там все ученые! Белые воротнички! Вот Сашка закончит службу, поедет домой к себе на Волгу, а мы будем здесь куковать и пить этот чертов спирт, - в голосе Голубцова проснулась пьяная тоска по цивилизации.
- Ну, не так пессимистично, - Скоков решил влить долю дежурного патриотизма и офицерского долга. – Мы здесь противостоим америкосам.
- Дурак ты, капитан, - Голубцов решил достаточно открыто изложить свою точку зрения на армейскую службу. – Мы не офицеры, как это раньше было. Ваше благородие! Чего изволите? И никто голос не мог повысить на нас. Ни генерал, ни маршал. Сразу сатисфакция. Дворяне!
- Это вы что же, о царской армии? Не к лицу вам, - насторожился Скоков и оглядел всех собравшихся сверлящим взглядом, сильно затуманенным винными парами.
- А это к лицу, когда меня на прошлой неделе комдив распекал матом при подчиненных, как мальчишку? А я стою на вытяжку и твержу, как баран: так точно, есть, разрешите идти. Повеситься хотелось потом.
- Да, б…дь, с матом надо что-то делать, - вдруг внезапно вырвалось у Скокова.
- Товарищ майор, нам пора. До темна не доберемся. В степи не заночуешь, - вступил в разговор доселе молчавший Дацюк.
- Мы еще и не выпили, - Голубцов уже забыл свои обиды. - Давай, Дацюк, за твое здоровье! И за твою Украину!
- В составе Советского Союза, - политически грамотно вставил Скоков. – У вас там, на западе до сих пор недобитки с теплом вспоминают немцев.
- Да нет! - я решил заступиться за западных украинцев. - Незадолго до армии был в Карпатах. Народ спокойный.
- Ох, многого же ты не знаешь, старлей!– с чувством явного превосходства произнес Скоков и тут же ядовито продолжил. – Ты, почему в партию не вступаешь? Несогласный что ли?
- Так ведь интеллигентов не берут без специальной разнарядки.
- Не, ты скажи, почему сейчас не вступаешь?
- Не вступаю, но поддерживаю. Сторонник, так сказать. Коммунизм – будущее человечества! Верным путем идем, товарищи!
Я произнес всю эту чепуху на одном дыхании, предчувствуя предстоящие дебаты с контрразведкой. Капитан Скоков приготовился к идеологическому ответному удару, но в это время открылась дверь, и в дежурку ввалился заспанный лейтенант Шмель в тельняшке и черных армейских трусах. Он очень смахивал на пьяницу, только что выпущенного из вытрезвителя. За его спиной стоял Хатамов с шипящей на сковороде яичницей.
- А вот и Шмель! – радостно воскликнул Голубцов.
- И с яйцами, - добавил я, не удержавшись от соблазна вставить острое словцо армейской закваски, естественно.
- Да на горячей сковороде! – Скоков продолжил тему и прыснул в кулак.
Все заржали, кроме Шмеля, который внимательно разглядывал собравшихся, как будто впервые их видел.
- Так что насчет партии, старлей? – внезапно вернулся к щекотливому вопросу Скоков.
- Пиши стразу две бумаги. В кадры и в партию, - Голубцов явно усложнял мне задачу.
- Нет, слишком серьезное испытание. Боюсь не справиться, - я попытался вывернуться.
- А ты как хочешь, так просто проскакать по жизни стрекозой? Надо в горнило, прямо с головой. Чтоб отступать некуда было. В партию, и в армию.
- Давай рапорт, давай рапорт! - заскандировали хором Голубцов и Скоков.
Справедливости ради следует заметить, что голоса Дацюка слышно не было. Он только беззвучно открывал рот, как рыба, вытащенная из воды.
- Товарищи офицеры! Налетайте на яичницу! – я воспользовался моментом, чтобы отвлечь внимание от своей персоны.
Моё замечание было встречено с воодушевлением. Хатамов ловко поставил шипящую сковороду на разделочную доску и офицеры с аппетитом приступили к уничтожению глазуньи, приготовленной на технической смазке сомнительного качества. В какой–то момент ситуация могла выйти из-под контроля, когда Скоков оторвался от яичницы и произнес:
- Мне что – то напоминает этот вкус!
Я покрылся потом с головы до пят.
- Мама готовила такую же на подсолнечном масле, - добавил Скоков.
У меня отлегло от сердца. Я вздохнул с облегчением и подумал, что отечественная промышленность не так уж и плоха, раз контрразведка не может отличить смазку для антенн от подсолнечного масла. Хатамов, внимательно следивший за трапезой, заговорщицки подмигнул мне.
Шмель стоял в трусах всеми забытый и никому не нужный. Потом он тихонечко присел на краешек диванчика и взял недопитый кем-то из гостей стакан спирта. Понюхал и, не обращая внимания на начальников, медленно и с достоинством осушил. На лице Шмеля расплылась дурацкая улыбка, после чего он засунул вилку в общую сковороду и принялся уплетать яичницу. Через некоторое время все отвалились, насытившись.
- Во, теперь нормально! - подытожил командир. – Щас бы чайку и поедем.
- Чай, товарищи офицеры!
Батальонный джин Хатамов, о котором на время все забыли, стоял в дверях в позе вышколенного официанта столичного ресторана. В одной руке он держал огромный медный чайник, в другой – поднос с пряниками, обожаемыми всем рядовым составом части.
- Молодец! После нового года - в отпуск! – торжественно произнес майор Голубцов, довольно потирая ладошки.
- Есть! – Хатамов чуть не подпрыгнул до потолка.
- Что нужно русскому солдату? – командир решил развить тему. – Хлеб, чай и…
- Женщина на ночь, - внезапно встрял сильно захмелевший Шмель.
Возможно, он еще не отошел от эротических снов, часто посещавших офицеров на боевом дежурстве.
- Ты так далеко пойдешь, лейтенант, – Скоков продолжал гнуть линию высокой морали, хотя язык его основательно заплетался.
- Ну, и что? – мягко возразил Шмель. – Без женщин жить нельзя на свете, нет! – пропел он нежным голоском отрывок из Штрауса.
- Без родины нельзя, Шмель, без родины. Тем более такой, как наша!
- Так точно, товарищ капитан, - не удержался Хатамов, пытаясь упрочить свое продвижение с обещанному отпуску.
- Вот, даже рядовой, как тебя там…?
- Хатамов.
- Молодец! Чувствуется отличник боевой и политической подготовки!
Хатамов расплылся в довольной улыбке. Отпуск становился всё реальнее. Капитан Скоков даже предположить не мог, что Хатамов обычно под любыми предлогами ловко увиливает почти от всех обязанностей по службе. В его солнечном Узбекистане хорошо знают, как надо выживать в суровых условиях: подальше от начальников - поближе к харчам.
Почувствовав воодушевление, капитан Скоков начал бесконечный монолог о патриотизме, самоотдаче и офицерской чести. В это время Шмель решил блеснуть знаниями в области современной поп - музыки и начал что-то впаривать Голубцову, который твердил одну и ту же фразу: «Пустое это все, не наше!». Дацюк сидел в сторонке и слушал бредни своих сослуживцев, покачивая из стороны в сторону осоловевшей головой. Я смотрел на всю эту фантасмагорическую сценку и думал только о том, что бы всё скорее закончилось. Трезвый среди пьяных, как мертвый среди живых.
Я вышел в коридор, осторожно притворил дверь и прислонился к косяку. "Гости что-то засиделись", - только подумал я, как вся компания вывалилась в коридор.
- И так, запомни, - наставлял Скоков Хатамова. – Три источника и три составных части марксизма-ленинизма! Чтоб как орехи от зубов отскакивали!
- Так точно, товарищ капитан! Как учкудук - три колодца!
- Ну, у тебя Хатамов и образное мышление! – удивился Скоков, слегка пошатываясь и держась за Голубцова.
Командир в это время объяснял лейтенанту Шмелю что-то про стрельбу из автомата. Дацюк вертел в руках какую–то электрическую схему, пытаясь включить в мыслительный процесс трудно соображающую голову.
Через несколько минут гости натянули шинели и с песней «Шумела в поле злая осень» вывалились на воздух. Я стоял и смотрел, как они садились в командирский уазик. Потом помахал им рукой, но ответа не получил. Уазик скрылся. Передо мной лежала белая степь, бесконечная, как и предстоящая жизнь.
Эпилог
Через много-много лет я случайно встретил Шмеля в аэропорту Домодедово. Он с семьей улетал отдыхать в Сочи. От него я и узнал о судьбе моих бывших товарищей по службе. Голубцов ушел в отставку в чине подполковника и уехал в какую-то деревеньку под Саратов. Там он удил рыбу и поражал местных рассказами о суровой службе в ракетных войсках. Дацюк уже на гражданке попал надолго в больницу, после чего устроился начальником цеха на овощной базе в своем любимом Харькове. Больше о нем ничего не было известно. Капитан Скоков погиб в Афганистане, пытаясь вытащить из горящего танка водителя. Душманская пуля вошла ему прямо под левый сосок груди. Его похоронили с почестями и забыли навсегда. А сам Шмель дослужился до генерал–майора. Уже в солидном возрасте он женился на молодой женщине, которая родила ему двух замечательных девочек - близняшек, которыми он похвастался передо мной в аэропорту.