В редакции одной газеты, чупа-чупсоголовая, очень коротко стриженая, почти лысая, журналистка Наташа с жирной блямбой мази «Зовиракс» на силиконовой верхней губе отчитывала Журавлёва.
— Ты что… ты шоколадку без орешков мне купил? — с недоумением глядя то на плитку, купленную Журавлёвым, то на самого фотокорреспондента Журавлёва, возмущалась Свиридова, с утра раздосадованная атакой герпеса, бомбардирующего губу едко больными пузырьками. — Беги меняй!
То ли гель в губах, то ли проблема с прикусом, то ли искусственно придуманная и внедрённая речевая «изюминка» добавляли в очень уверенную интонацию Наташи приятно ощутимую тёплую шепелявинку. Этот дефект сглаживал речевой напор хозяйки, придавая её голосу чертовскую манкость.
А иначе как объяснить притягательность её манеры изъясняться?
Стоило Наташе заговорить, даже о самом пустом, окружающие её люди гипнотизировались ею, как змеи факиром: слушали, вникали, исполняли. Вот и редакционный фотограф Серёга Журавлёв, давно и безвозмездно влюблённый в Наташу, ринулся было с места, чтобы бежать, куда послали.
Но вовремя подоспевшая Марина Фролова (ещё одна журналистка) влюблённого остановила.
— Не гоняй его, — из простой человеческой жалости, успев схватить сиганувшего было Журавлева за рукав, попросила Марина сердитую Наташу. — Я дам тебе шоколадку. С орешками. У меня есть.
— Ладно, — безразлично пожала плечами Наташа. И уткнулась в компьютер.
А Марина положила на редакционный стол коллеги купленную для себя ореховую плитку.
* * *
— Как гонки прошли? — спросила Марина Свиридову. Зная, что та накануне как зритель и журналист участвовала в осенних гонках на внедорожниках. — Круто было?
— Замёрзла, простыла, — не переставая стучать на клавиатуре, отчиталась Наташа. Высунув язык, его острым кончиком она указала на герпес, замаскированный «Зовираксом», — лечусь теперь.
— А ещё чего там было? — имея в виду соревнования, не унималась Марина.
— Уймись, Чевостик! — резко отрезвила собеседницу Наташа.
Та осеклась. И даже хотела обидеться на резкий выпад коллеги, тем более что минуту назад она ей пожертвовала шоколадку. Однако Марина тотчас нашла Наташиной грубости оправдание. Свиридова пишет статью для ежедневной газеты, никто не имеет морального права отвлекать её от работы. Получается, что Марина это право за шоколадку купила.
Марине стало неловко.
И чтобы замять неловкость, она обратилась к Борис Борисычу, который в этот момент сидел без дела и с любопытством наблюдал сценку, разыгранную девушками.
— А вам посчастливилось в концертный зал вчера сходить? — спросила Марина.
— Не посчастливилось, — буркнул Борис Борисыч. В компании фотографов-журналистов этот всегда простецки, но очень опрятно одетый мужчина лет пятидесяти был старшим, поэтому к нему всегда обращались по имени-отчеству.
— Вернее, я взял билеты. Они ж бесплатные, от спонсора. Чего не взять? — как будто оправдывался Борисыч. — Нкто не брал, а я взял. Для себя и для супруги.
— А в чём несчастье? — не поняв логики собеседника, допытывалась Марина.
— Несчастье в неоправдании надежд. Думал, отдохну от земной суеты на концерте, жаждал облегчения. А получил головную боль, концерт этот — сущая какофония, едва высидел. Теперь, как Свиридова, лечусь. Только я — анальгином.
— Может, вам чаю принести? — с сочувствием отнеслась к страданиям старшего коллеги сердобольная Фролова.
— Ага, — охотно кивнул Борисыч. Видимо, забыв, что он хоть и больной, но всё-таки мужчина, а Марина — женщина.
Ну, а Фролова кинулась за чаем.
* * *
— Две шоколадки, пожалуйста, — Марина ткнула пальцем в витрину, под которой томились молочного цвета квадратные плитки, — вот эти.
Час был уже обеденный, а Фролова ещё ничего не ела. От большой кружки растворимого кофе, выпитого на голодный желудок, от езды в троллейбусе, от сигаретного дыма в прокуренном киоске, где Марина купила шоколад, девушку затошнило.
Выйдя с покупкой на улицу, она поглубже вдохнула в себя ноябрьский воздух, успокоилась и пошагала по нужному адресу.
В школе, куда привела Фролову работа, бурлила перемена. Марина по стеночке, чтоб не столкнуться лоб в лоб с каким-нибудь «лосем», прокралась к учительскую.
— Вот мальчик, о котором вы говорите, — директриса выложила перед Фроловой фотографию класса, где лица восьмиклассников были обведены в овал, а под фамилией разветвлялась надвое веточка типа лавровой. — Вот он, в верхнем ряду, Олег Степанов… Подойдёт вам это фото?
Марине не понравился снимок. Да так сильно, что к горлу снова подкатила дурнота.
— Не хочу, чтобы в овале… как на памятник похоронный, — поморщилась журналистка, — а другое фото есть?
— А вы у мамы Олега спросите, — посоветовала директриса, — она всё для вас сделает.
Тут педагог поймала Маринин взгляд и, понизив голос до шёпота, уточнила: «Она всё-всё для вас сделает».
* * *
Олег Степанов, вытянув по струнке все четыре конечности, белый, как простыня, с «хомутом» на шее, неподвижно лежал на больничной койке в тесной четырёхместной палате центра травматологии.
Казалось, что подросток спит.
Но как только мать прикоснулась к его руке, он тут же открыл глаза.
— Олежек, познакомься, — ласково пропела родительница восьмиклассника, тепло взглянув на Фролову. — Это Мариночка, она обещала помочь, она поможет.
— Да, конечно, — как можно жизнерадостнее подтвердила Марина. — Я помогу.
В этот момент дверь палаты распахнулась.
— А ну, расступись, — в палату ввалилась крупная женщина в возрасте, похоже, санитарочка, — как «кильки в бочке» тут понабивались! Дышать же нечем! У парня шея сломана. Ему кислород необходим. А вы стоите, дышите!
— Да, конечно, — попятилась к двери журналистка.
Родительница Олега поспешила за ней. А санитарка демонстративно громко хлопнула дверью.
— С карусели выпал, — гладя в окно в тупике больничного коридора, промокала глаза обрывком туалетной бумаги, вынутым из кармана, мать Олега. — Дружки карусель раскрутили, дурачились, а мой ребёнок взял да выпал. Почему мой?
Марина замялась, она не знала ответа на этот вопрос.
— Скажите, что Олегу нужно? — съехав со скользкой стези философских рассуждений, перешла к практицизму Марина. — Лекарство, еду, инвалидное кресло? Может быть, в отдельную палату его поселить? Хотите, я сама у доктора узнаю?
Женщина, всхлипнув, кивнула.
— И вот ещё что, — голос Марины стал жёстче, — я вам говорила, что нужно будет отблагодарить человека, который вам помогает.
— Конечно-конечно. Я понимаю, — раболепно залебезила горюющая мать. — А как отблагодарить?
— Да пустяки. В нужный момент спасибо скажете, — уверила её Фролова.
* * *
Выйдя из травматологии и шагая вдоль больничного сквера по направлению к автобусной остановке, Марина снова вспомнила, что хочет есть. Она развернула шоколадку, купленную в киоске, положила кусочек в рот, хрустнула цельным лесным орехом.
Тотчас ей аукнулась Наташа. Коллегу Марина, мягко говоря, недолюбливала. Но та, как будто дразня, притягивала.
Вот и сейчас, ёжась под крупными хлопьями ноябрьского снега, Фролова старалась понять природу магии, которой, без сомнения, обладала Наташа.
«Журавлёва вон, околдовала, — спеша в редакцию, размышляла Марина, — Серёга, как маленький, в рот ей смотрит… А чё смотреть, на что смотреть? Ни кожи, блин, ни рожи».
В этот момент, почти задев девушку плечом, слегка подпрыгивающей походкой мимо прошагал длинноногий мужчина. С сильно кудрявой полуседой головой, на которую небрежно был нахлобучен вязаный колпак. С трусящим вприскочку белым пуделем на поводке. И Марина в очередной раз подивилась тому, как хозяин и его питомец могут быть похожи друг на друга.
А вот если бы журналистку спросили о том, на кого похожа Наташа Свиридова, то та бы ответила: «На головастика!» Ведь почти лысая, но крупная голова Наташи крепилась на тонкую шею, нисходящую в тощее тщедушное безгрудое тельце.
Однако такую, казалось бы, неэффектную телесную конструкцию Свиридова успешно драпировала модной, тщательно подобранной одеждой.
И подавала себя дорого. Марина припомнила, как выглядела утром Наташа.
Та была в пиджаке зелёного цвета с широченными плечами, вернувшимися к нам из 80-х; в белую майку под ним; в узкие джинсы и в ультра-салатовые туфли-лодочки.
«Раздень её, — зло думала Марина, — а там головастик!»
А потом, положив на язык ещё кусочек шоколада, подумав и совсем раздухарившись, мысленно добавила: «Нет, не головастик… Сперматозоид!»
* * *
А знакомство девушек случилось так.
Марина пришла в редакцию газеты устраиваться на должность корреспондентки. Вообще-то, Фролова представляла себе ознакомительную беседу с редакторшей в её кабинете. Однако, поднявшись по коридорной лестнице и войдя в комнату журналистов, Марина «нос к носу» столкнулась с Катериной прямо там, среди её подчинённых.
Узрев редакторшу, девушка стушевалась. В джинсах, в балахонистом сером свитере, с покрасневшим от холода носом, она стояла перед редактором Катериной как смущённая скромная зайка. Ведь, по рассказам очевидцев, однажды на редакционном тренинге личностного роста по требованию коуча, поставившего задачу добыть и презентовать за пять минут удивительную вещь, Катерина за пять секунд вытянула из-под рубашки свой лифчик и, словно флагом, победоносно помахала им у себя над головой.
Так вот эта Катерина, ничуть не церемонясь, в присутствии журналистов смотрела на зайчиху Фролову и чеканила слова: «Мне в редакцию нужна волчица! Волчица! Чтоб побежала и выгрызла новости! А вот вы, девушка, волчица?»
«Волчица», — кисло кивнув, невнятно пробурчала Фролова и, понимая, что выглядит нелепо, судорожно начала в голове шарить факты, которые подтвердила бы, что она — волчица.
Повисла пауза. По Марининой шее поползли алые пятна.
— Да волчица она! — уверенно выкрикнула лысая журналистка. — Волчица!
— Ладно, волчица, — слегка смягчилась, глядя на Марину, Катерина, — статья, которую ты выслала вчера, мне понравилась… добро пожаловать в волчью стаю.
И Фролова, вскинув наконец-таки голову, с благодарностью посмотрела в сторону спасительницы, признавшей в ней волчицу.
* * *
Оказалось, что спасительницу зовут Наташа.
И Марина, сидя в кафе, очарованная любезностью теперь уже коллеги, разморённая горячим чаем, неожиданно для самой себя, как перед попутчицей в поезде, вывалила перед Свиридовой всю свою подноготную.
— Мне ведь работа эта позарез как нужна! — заторможенность перед Катериной теперь компенсировалась вдвойне, и Марина блестела глазами, полыхала щеками. — Я ведь год не работала!
— Что так? — по-лисьи тихо интересовалась Наташа.
— Я роман писала.
— Ром-а-а-н?! О чём?
— О феях.
— Чего?
— Ну, а чего? Я сочинила волшебную история для девочек-подростков.
Наташа разговаривала с Мариной таким тоном, как будто подтрунивала над ней. И в то же время она тотчас так сглаживала интонации, что Фролова думала, что, наверное, она ошибается, заслышав в голосе собеседницы обидные нотки, что журналистка просто шутит.
Словом, Наташа её запутала.
— Так твой роман успешен? — на этот раз как будто бесцветно поинтересовалась Свиридова.
— Пока не знаю.
— Почему?
— Его никто ещё не читал. Даже мама.
— Дай мне почитать.
— Ну, если хочешь…
На следующий день Марина, и правда, принесла Свиридовой рукопись. А та, вернув её неделю спустя, взялась расхваливать саму Фролову и её роман про фей.
* * *
Марина — безотцовщина. До недавнего времени она проживала в квартире со своей молодящейся и вечно ищущей мужа мамой с красивым именем Любовь.
Любовь, хоть и циклилась на мужчинах, однако девочку любила.
Окрылённая писательница, придя вечером к матери, поделилась с родительницей фееричным настроением, дескать, есть такая-сякая журналистка Наташа, которая её роман, историю про фей для девочек-подростков, прочитала и преисполнилась восторгом.
Мать Марины, сидя за столом, под лампой красила ногти. В красный цвет.
— Дрянь роман, — выслушав щебетанье счастливой дочки, подняла голову на стоящую напротив дочь невозмутимая мамаша. — Точно, дрянь.
— Что? — осеклась Марина. — Ты ж его не читала. Откуда ты знаешь?
— Я людей, дочка, знаю… — окунула кисточку в лак бесцеремонная женщина. — Я тридцать лет людей стригу! Я столько рассказов слышала, что мне любой психолог позавидует! И Наташу эту, по твоему описанию, как орешек раскусила. Будь роман хорошим, она б его расхваливать не стала… а так… «лапшу на уши» навесила, а ты и рада.
— Зачем? — щёлкнула выключателем настольной лампы Марина, для того чтобы мать отвлеклась, наконец, от ногтей и посмотрела на неё, поскольку разговор посчитала серьёзным.
— Чтобы душой твоей владеть, — действительно подняла голову Маринина родительница, - чтобы крутить тобой и так, и этак.
— Неправда! — взбеленилась Марина.
— Правда, — подула на ногти Маринина родительница, — уж лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
Марина, поражённая жестокостью человека, который воспроизвёл её на Божий свет, в тот вечер сильно расстроилась.
Однако, придя домой, немедля разослала свою рукопись по издательствам, чтобы всем вокруг доказать: она дорогого стоит.
И стала ждать.
* * *
Наташа Свиридова и впрямь начала вести себя «витиевато».
Взять хоть последний случай.
— Мариш… У меня к тебе дело серьёзное есть, — Свиридова подсела к Фроловой за стол, чего никогда ни делала. Журавлёв маячил тут же.
— Что за дело? — насторожилась Марина.
— Давай в кафешке по салатику съедим, поговорим, — предложила Наташа, — ты ж голодная, небось… Шоколадку-то свою ты мне скормила… Святая Марина.
— Теперь жалею, что скормила, — обидевшись на «святую Марину», буркнула Фролова. — Завтра верни… Точно такую. С лесными орехами.
— Да не дуйся ты, — имитируя дружественность, пихнула локтем Наташу приятельница. — Я пошутила… Просто ты всегда такая добрая… всегда готова поделиться… всех готова пожалеть… Так что, придёшь в кафе? Ну, правда… дело есть… Поговорим?
Фролова не хотела поддаваться. С чего бы ей идти в кафе с вечно подзуживающей её Наташей?
Но любопытство взяло верх.
— Ладно… Через час, — согласилась-таки журналистка, — статью закончить надо.
— А я свою давно закончила, — опять с неприятной для Фроловой еле ощутимой интонацией превосходства сообщила Наташа, — так что жду.
Свиридова встала со стула и удалилась восвояси.
За ней поплёлся Журавлёв. Видя его покорность, Фролова осуждающе хмыкнула.
* * *
В редакции у Фроловой и у Свиридовой были разные миссии.
Наташа, как заводная, любопытная, лёгкая на подъём журналистка, всегда пребывала в движении, делая срочные репортажи, требующие в большей степени скорости подачи, нежели глубокого осмысления.
То она поднималась в небо на воздушном шаре; то бегала по Красной площади (в их городе своя Красная площадь) за бабкой в красном платке, чтоб Журавлёв подснял удачный кадр; то строчила статейку о том, как МЧСовцы снимали с дерева орущего кота.
Однако Свиридова писала не только об этом.
Когда в бассейне спортивного комплекса обрушился потолок, погребя под собой живых и мёртвых, редактор отправил снимать репортаж, конечно, Наташу.
Свиридова кинулась на место трагедии.
И, видимо, с такой бессмысленной силой рванула к эпицентру разрушений, что МЧСник, знакомый ей по операции спасения кота, грубо пресёк журналистку.
«Котов здесь нет! — вцепившись ей в плечо, перекрывая вопли, крики, вой сирен, ворал ей в ухо трезвомыслящий спасатель. — Остынь, Наташа!
Марину их редактор Катерина на экстремальные задания никогда не отправляла.
Зато Фролова была талантлива.
Её талант купил богатый человек. Купил за деньги. То и дело в газете на правах рекламы выходили статьи о благотворителе Дергунове, которые писала Марина.
— А где Наташа? — застав пустое место ровно час спустя, вспыхнув от неприятного предчувствия, осведомилась у коллег Фролова. — Мы пообедать с ней хотели.
— Так на заданье убежала… — нехотя буркнул Борисыч, оторванный от работы.
— Вот гадина… — еле слышно сквозь зубы прошипела Марина, — даже не предупредила.
— Что? — снова недовольно оторвал нос от листочка бумаги журналист.
Но Марина, ничего не ответив, пошла прочь.
«Бабы», — пожав плечами, умозаключил Борисыч.
* * *
В девять часов утра Марина находилась в вестибюле отдела травматологии.
Свой пуховик она уже сдала в раздевалку и теперь сидела на жёстком стуле, соединённом с собратьями на манер кинозальных.
Вместо экрана смотреть можно было в аквариум.
Однако он требовал чистки. Поэтому Марине казалось, что рыб пытают тухлой водой и теснотой, поэтому она обратила свой взор в окно.
Там, за стеклом, ещё не рассвело.
Фары подъезжающей машины, чиркнув тёмное пространство, погасли. Марина узнала чёрный дорогой автомобиль. Из него аккуратно, чтобы не промочить ботинки в ноябрьской жиже, вышел депутат Дергунов.
Это был Маринин начальник.
Фролова встала со стула и пошла навстречу вошедшему в больницу депутату. За ним, обвешанный кульками и коробками, спешил его начальник.
— Мальчик уже лежит в отдельной палате, — едва поздоровавшись, доложила Марина, — ещё вчера разместили… Есть диванчик для мамы. Она ночевать в палате остаётся… Медикаменты и питанье тоже есть.
— Как зовут больного? — уже взлетая по лестнице, на ходу уточнял Дергунов.
— Влад, — едва успевая за ним, подсказала Марина. — А его маму — Любовь Андреевна.
Минуту спустя Дергунов уже стоял у кровати пациента.
Говоря слова поддержки обездвиженному парню, он утешающе-тепло жал руку плачущей Любови Андреевне и даже по-отечески (хоть мать Влада и была ему почти ровесницей) порывисто пару раз приобнял её за плечики.
Помощник депутата шуршал пакетами, извлекая из них балык, сыры, гранаты, чёрную икру. Потом, противно скрежеща, освободил от пенопласта продвинутый, блеснувший плоским серым телом ноутбук.
Влад смотрел на всё это молча.
Его растроганная необходимой денежной поддержкой мать, с благоговеньем глядя на дарителя, беспрерывно его благодарила.
Ну а Марина всё щёлкала и щёлкала фотоаппаратом.
Завтра в газете на правах рекламы выйдет статья. О городском благотворителе Дергунове.
* * *
Свиридова поставила на редакционный стол Марины чашечку кофе, положила обещанную накануне шоколадку.
— Мариш… угощайся, — певуче предложила она.
— Почему вчера меня проигнорила? — вместо спасибо буркнула Марина. — Сама в кафе на разговор меня тянула, сама же кинула.
— Так я сегодня с той же просьбой… Давай в обед поговорим, — ничуть не пристыдившись, предложила Свиридова, — пожалуйста, Мариш.
И снова Фролова сдалась.
В середине дня она сидела вместе со Свиридовой в столовой. Наташа, как всегда, взяла три блюда, в которых хаотично ковырялась вилкой.
Глядя на неё, Марина пыталась угадать, во что вонзится вилка на сей раз: в салатик, в жареный минтай, а может, в медовик?
После такой сумбурной трапезы на тарелках Наташи всегда оставалась недоеденная, иногда почти не тронутая пища.
Сама Марина всегда брала одно блюдо и съедала его без остатка, даже если оно казалась ей не очень вкусным. Но сегодня мясные фрикадельки с гарниром из тушёных овощей были по-домашнему приятны, поэтому Марина увлеклась едой.
Где-то за стеной позвякивала столовыми приборами женщина-посудомойка. Запах свежей выпечки умиротворял. Тем более поразило её начало беседы.
— Мариша, я школу хочу открыть, — с аппетитным хрустом жуя капустный салат, сообщила Свиридова.
Фролова многое ждала от разговора. Но не до такой же степени.
— Какую школу? — недоумённо переспросила Фролова.
— Частную, — уточнила Наташа, — ты знаешь, у меня какие гены? Педагогические! Моя мать — директор школы, моя бабушка — директор школы, и я директором школы буду!
— Зачем? — забыв о фрикадельках, непроизвольно опустила вилку Марина.
— А… надоело по городу носиться. Хочу как уважаемая женщина в своём кабинете сидеть, умами править. Да и деньги мне нужны. А не «кошачьи слёзки».
— Как ты умами будешь править? — распалялась и распалялась Марина. — У тебя ж образованья нет.
— Как это нет? — Наташа прекратила ковыряться вилкой и вроде бы даже слегка обиделась. — Есть. Высшее. Педагогическое. Согласно генам. … Это в редакции я так… залётная птичка.
— Наташа, школа — это дети. Это серьёзно… — вразумляла Свиридову Фролова, хотя понимала, что все её доводы «об стену горох». — Это тебе не на воздушном шаре в облаках витать и не за котами бегать… Зачем тебе школа? Открой салон красоты! У тебя получится… у тебя и вид вон какой товарный!
— Хочу школу.
— Но почему?
— По кочану… Мариш, я уже объяснила… у меня гены, амбиции и всё такое…
— Ладно… Хорошо… Тебе нужна школа, но где ты деньги на её открытие возьмёшь?
— А… Журавлёв квартиру продал, — как бы между прочим сообщила Наташа, — деньги мне на бизнес дал.
Марина онемела.
— А где он жить будет? — оправившись от новости, осведомилась-таки о судьбе Серёги потрясённая девушка.
— Пока со мной, — по-житейски легко, как будто бы речь шла о котёнке, отмахнулась Свиридова, — а там посмотрим.
— Но как ты это сделала? Как ты его уговорила продать квартиру?
— Любовь… Любовь творит чудеса.
— Его любовь.
— Так я не спорю.
* * *
Марине резко захотелось пить.
Ей пришлось встать и пойти к холодильнику, взять пластиковую бутылку с водой, долго возиться, отсчитывая продавщице мелочь, а потом возвращаться за стол.
Ведь она не спросила о главном.
— А я здесь при чём? — глотнув прямо из горлышка, спросила Наташу Марина. — Ты ведь неспроста мне об этом рассказываешь.
— Хочу твоей поддержкой заручиться, — издалека начала Свиридова, но затем решила не мелочиться, — и поддержкой депутата Дергунова… Николаши твоего… Ну ты же знаешь, нужно много бумажек разных собрать, помещенье в аренду оформить… да кучу дел переделать.
— Ты серьёзно? — Марина разволновалась так, что выронила из рук бутылку. Та грохнулась об стол. Вода расплескалась по тарелкам с остатками еды. — Ты серьёзно считаешь, что я ввяжусь в твою аферу?
— Это в твоих интересах.
— Вот как? Интересно, почему?
— А я смотрю, ты за котами-то не бегаешь… А с Дергуновым быть предпочитаешь… Почти что «правая рука» у Николаши, «серый кардинал» в юбке… К власти и могуществу стремишься… Что не так? — агрессивно «свернула с колеи» Наташа.
— Бред какой-то… — как от боли поморщилась Марина. — Но даже если так… допустим… ладно… А школа здесь при чём?
— Я создам толерантную школу… Ну, со всякими там детками, типа твоего со сломанной шеей… как там его?
— Влад Степанов.
— Вот именно… В моей школе здоровые дети будут учиться вместе с больными Владами Степановыми. Получится красивая картинка для рекламной раскрутки твоего депутата. Возьмёт над нами шефство… Ты будешь статейки про него строчить… Да такую рекламу за деньги не купишь!
— Купишь!.. Школ таких полно. Зачем Дергунову твоя школа?
— В моей школе будешь ты. Я тебя в долю возьму. А «своя рубашка ближе к телу».
— А не имею влияния на Дергунова!
— Имеешь!.. Пойми, Мариша… Ты получишь власть над Николашей, — глядя в упор на Фролову, резко выпалила Наташа. — Ты девочка умная. Сама хорошенько подумай! Общее дело сближает… настоящее дело! Ты вон… у Николаши «на посылках» фотиком щёлкаешь — и то доступ к телу имеешь… А школа — настоящее дело. Как совладелица бизнеса ты будешь с ним на равных… Как партнёр с партнёром. Он по-другому на тебя посмотрит. «Влезешь под кожу», влюбишь в себя. Поженитесь. Детей родите… Как тебе мой план?
— Ты меня используешь? — поднявшись, вопросом на вопрос прямо спросила Марина.
— Все мы друг друга используем… Все люди так делают, — хотела было увильнуть Наташа. Но передумала. — Да, я хочу тебя использовать… Но тебе же во благо!
— Не благодействуй, не надо, — мягко попросила Марина и, развернувшись, ушла.
* * *
После разговора со Свиридовой Марина покинула редакцию в состоянии «бурлящий чайник».
Хорошо, что ноябрь её охладил.
Небо, пуская по ветру снег, мокрыми вязкими ошмётками плевалось прямо в глаза, в лицо.
Люди изворачивались, сутулились, приопускали головы.
И всё же в одной из спин, мелькающих впереди, Марина рассмотрела знакомую.
— Журавлёв! — рискуя поскользнуться и рухнуть в асфальтовую жижу, кинулась вперёд Фролова. — Постой, Журавлёв!
Серёга услышал её.
Стоял, обернувшись к ней, слегка растерянный от непредвиденной встречи; невысокий, худенький, с покрасневшим от холода носом.
— Опять без шапки ходишь? — по-родительски строго вопросила Серёгу журналистка и натянула на его голову капюшон. — У тебя же снежные лепёхи в волосах!
— Привет, Мариша, — не сопротивляясь стараниям девушки, запоздало поздоровался Серёга и даже потянулся к Фроловой, чтобы чмокнуть её в щёчку.
— Эй! — резко отстранилась та. — Какая я тебе Мариша?
— Не понял, — действительно не понимая выпада Фроловой, окстился Серёга.
— С каких это пор я тебе Мариша?
— А кто ты?
— Марина.
— Почему?
— Потому что Маришей меня Свиридова называет. И ты туда же?.. Чё ты как попугай, всё за ней повторяешь? Кстати… я как раз о Наташе хочу с тобой поговорить.
И Марина, подцепив под ручку ничего не ответившего Журавлёва, подалась с ним вперёд.
— Зачем ты продал квартиру и отдал деньги Наташе? — «взяла быка за рога» накрученная Марина.
— Кто тебе сказал? — вспыхнул Серёга и встал как вкопанный.
— Наташа.
— Она не могла.
— Могла. Не сомневайся.
— А тебе какое дело? Давай, иди, куда шла, — Серёга отодрал Марину от рукава и широко зашагал вперёд.
Фролова хотела обидеться. Но передумала. «Человека нужно спасать», — решила она и кинулась вдогонку за Серёгой.
— Я понимаю… ты её любишь, — поравнявшись с фотографом, доверительно продолжила Марина, — но Наташа — аферистка… чистой воды интриганка… ты думаешь, что она тебя любит, но это не так… она тебя использует… «поматросит и бросит».
— Мариша! — приостановившись, глядя Фроловой прямо в глаза и нарочно произнося её имя на такой манер, злобно прошипел Журавлёв. — Отстань, Мариша!
И Серёга, мелькая спиной, слился с толпой прохожих.
«Зомби… — подумав, вздохнула Марина. — Ей-богу, зомби».
Автор Елена Чиркова
Художник Анастасия Нильская. Витрувианский заяц.