Свою страсть Егор Маханьков оправдывал обострённым чувством справедливости. Его "заявления" начинались всегда одними и теми же словами: "Считаю долгом советского гражданина сообщить, что мне известно...".
Своё первое "дело", он помнил ярче и острее, чем даже первый свой опыт с женщиной. Объектом справедливой жалобы стал сосед, алкоголик Турно Иван Демидович, нарушавший покой жильцов коммунальной квартиры, где жил Маханьков.
Старик вечерами часто бывал пьян. Придёт домой подшофе, добавит, и давай тренькать на балалайке! А многим, в том числе и Егору, с утра на работу. Он тогда на той же фабрике, что и Турно, работал. Однажды этот самый Иван Демидович возьми да и расскажи анекдот. Не смешной, а даже очень вредный, выдающий всю его гнилую антисоветскую сущность.
Федор Чудаков, другой сосед, тоже слышал, и, как показалось Егору, усмехнулся в усы. А ведь портрет Чудакова висел на стенде передовиков производства! Поэтому Егор решил прояснить для себя его позицию.
— Фёдор Михалыч! Ты контру эту слышал? — спросил он, дождавшись, когда Турно угомонился и ушёл в свою комнату.
— Какую? — кашлянул Чудаков, продолжая править ножи.
— Ну, байку эту, про колхоз и мышей?
— Неа, — нарочито зевнул Чудаков, наконец, отложив в сторону и ножи, и брусок.
— Как? Ты ж лыбился? — не понимал Егор.
— Так мыслям своим лыбился! Тоська моя четвертый разряд получила! А соседа не слушаю! Мало ли, что спьяну сболтнёшь, — Фёдор хлопнул Егора по плечу, — будешь уходить, погаси свет!
... Чудакова после всё равно вызвали по делу Турно. Иван Демидович сидел в кабинете следователя бледный, страшнее самой смерти. Заросший белой щетиной подбородок мелко трясся.
— Знаком ли вам этот человек? — спросил у него следователь, не отрываясь от бумаг.
— Да. Это мой сосед, Чудаков Фёдор, — разбитыми губами прошелестел старик.
— Подтверждаешь, что рассказывал анекдот в его присутствии?
Посмотрев на Фёдора, Турно кивнул. Ему было сказано, что отпираться бессмысленно, и он решил, что Чудаков донос и написал.
Больше в свою квартиру ни Иван Демидович, ни Фёдор Михайлович не вернулись. Профсоюз пытался заступиться за Чудакова, всё-таки передовик производства, отец двоих детей, но как-то вяло пытался. А после того, как он признал вину, и его жену и детей увезли в неизвестном направлении, фотографию "предателя" сняли со стенда передовиков.
Егору пожал руку сам товарищ Бунин, однофамилец писателя, сбежавшего от революции в Париж.
В квартире освободилось сразу две комнаты, бóльшую занял товарищ Литовцев с семьёй, прибывший перенимать опыт у столичных коллег, а в меньшую, в которой прежде жил Турно, заселили бухгалтера того же ведомства, мужчину пятидесяти двух лет.
А Егора теперь, не смотря на его молодой возраст, все стали величать Егором Мартыновичем и как ему показалось, наконец-то стали относиться к нему с должным уважением. Никто больше не играл на балалайке вечерами, и анекдотов не травил. Никаких.
Напротив, как только появлялся Егор на общей кухне, все почтительно расходились по комнатам. Все, кроме новых жильцов.
— Чего это они,— спросила, очередной раз наблюдая исход соседей при появлении Егора на кухне, жена Литовцева, Варвара. До этого она вела занимательную беседу со старушкой Карповной, которая ретировалась вместе со всеми.
— Да кто их разберёт, — замахал горящей спичкой, гася её, Маханьков, выпуская дым.
Варвара одной рукой мешала борщ, другой придерживала грудничка. Тот стал чихать, словно мышонок, от папиросного дыма.
— Егор Мартынович, вы могли бы не курить? У Митюши астма, — попросила Варвара.
— Конечно. Что ж сразу не сказали? — Егор вытащил изо рта папиросу и поплевав на пальцы, затушил.
Варя улыбнулась ему. "Надо же, какой милый человек этот Егор, и отчего его соседи так не любят"? подумалось ей.
"А ничего эта Варенька. Жалко, что замужем. Но грудь, и стать... очень хороша" — подумал в свою очередь Егор, улыбаясь в ответ.
Прошёл месяц, дела у Литовцева шли превосходно. Его назначили на место товарища Чельникова, который оказался растратчиком. Недостача оказалась не такая крупная, лет на десять. Обнаружить её удалось благодаря своевременному сигналу.
"Это я! — захотелось Егору крикнуть сияющей Варе, — я надоумил нашего соседа, бухгалтера, вскрыть этот нарыв на теле рабочего народа! Вор получит десять лет без права переписки, а ваш муж заслуженное повышение"!
Но он промолчал и правильно сделал. Потому что через день холодным вечером к бухгалтеру пришла высокая дама в чёрном, бледная, с поджатыми губами. Она не представилась, просто спросила, где проживает Осип, бухгалтер. Соседи указали ей комнату, после чего, не успев разойтись, услышали два выстрела.
Дверь бухгалтерской комнаты распахнулась, мимо них прошла, словно сама смерть, дама, теперь на губах её блуждала улыбка. Она прошла мимо изумлённых соседей, потрепав по золотым вихрам ребёнка одного из них. А в комнате, на крашеном красно-коричневой краской полу корчился смертельно раненый бухгалтер.
Стрелявшую задержали позже, ею оказалась вдова Чельникова, "покончившего с собою" в следственном изоляторе. "Мой муж был невиновен, и те, кому было выгодно списать на него растрату, убили его", — заявила она на суде, после чего ей вынесли расстрельный приговор.
Егор Мартынович был потрясён смертью соседа. Ведь, по сути, пуля предназначалась ему. Целый месяц он был задумчив, и ничего не предпринимал. Однажды в дверь постучали, и он вздрогнул. Вдруг он увидит там фигуру в чёрном?
Но это оказалась Варвара. Она зашла проститься. Литовцев с повышением получил отдельное жильё.
— Что ж, прощайте Варя, — кисло улыбнулся Маханьков, и пожал её протянутую руку.
— До свиданья, Егор... Мартынович! — совсем как девчонка, прощебетала она и чмокнув его в небритую щёку, смутилась и пошла.
Пару минут он стоял, держа ладонь у щеки, которой коснулись её упругие губы, а потом, вдруг, как сумасшедший, бросился к окну и распахнул его.
"Варя! Я люблю вас!" — хотел он крикнуть, но не посмел. Варвара, перед тем, как сесть в машину к мужу и детям, посмотрела наверх, и заметив Маханькова, подняла руку.
Его душили злые слёзы. Невыносимо было сознавать, что он сам приложил руку к её отъезду. Он даже думал найти управу на Литовцева, чтобы расчистить путь к своей мечте, но... этот орешек был ему не по зубам, несмотря на то, что к тому времени Маханьков уже числился внештатным осведомителем Райотдела НКВД. У него и кличка была — Мотя.
Наступила весна, и Егор стал встречаться с Томой, что работала в фабричной столовой. Больше всего он любил слушать вечерние сплетни, которые ему охотно нашёптывала его новая подруга.
— Знаешь, Егор, у нашей Муси кавалер объявился! И не простой! — сообщила как-то Тома, снимая блузку.
— А какой же? — страстно прошептал он, целуя её покрытые веснушками плечи.
— Козырный, машина с шофёром! Осыпал Мусю подарками! Не то Литвак не то... Литвинов... не помню...
— Литовцев? — он остановился и воззрился на Тамару.
— Кажется... целуй же меня... — полузакрыв глаза, простонала она.
Он продолжил, но как-то вынужденно, без былой страсти.
— Прости, — сказал он наконец,— что-то я себя неважно чувствую, простыл, наверное!
Отделавшись от любовницы, Маханьков судорожно стал думать, что предпринять. Подбросить анонимку руководству Литовцева о его аморальном поведении? Объясниться с Варей? Перед глазами у него стояло её светлое лицо, мягкая улыбка, лучистые глаза.
На следующий день он, разузнав от Тамары побольше о любовнике её приятельницы Муси, которой к слову, было всего шестнадцать, отправился домой, где за несколько дней уже успела покрыться пылью печатная машинка, оставшаяся ему в наследство от соседа бухгалтера.
Он Тамары он также узнал, что жена блудника Литовцева сейчас живёт на даче, в Салтыковке. Туда он ездит на выходные, чтобы привезти семье продукты.
Весь следующий день Егор не мог работать. Наконец, не выдержал, и подошёл к начальнику смены.
— Отпусти, Иваныч, у меня дело важное, — крикнул он, стараясь перекричать лязг и гул.
— Иди, раз надоть, — не отвлекаясь от настройки станка, кивнул Иваныч.
Уже через час намытый и надушенный Томкиным одеколоном, Егор спешил на электричку, чтобы ехать в Салтыковку. На станции купил у замотанной платком по самые глаза бабы тюльпанов. Расплачиваясь, спросил:
— А где здесь, тётенька, улица Розы Люксембург?
— Це не вулица, це дом културы, — махнула та на ряд домов, расположившихся возле деревянного храма, с которого давно сняли кресты.
Расправив плечи, он двинулся в указанном направлении, и дошёл до врытого в землю столба, где на прибитой фанерке было обозначено:
улица Розы Люксембург, бывш. Старообрядческая.
Маханьков прошел первые два дома, а на подходе к калитке третьего, сердце его забилось чаще. На лбу, несмотря на свежий майский ветерок выступил пот. Егор открыл задвижку и пошёл по отсыпанной песком дорожке к дому.
Звонка не было, и он постучал в дверь застеклённой террасы. Должно быть, хозяйка не слышала. Тогда он подошёл к высокому окошку и постучал настойчивее.
В стекле отражалось небо и он не смог разглядеть лица хозяйки. Она кивнула ему и он снова пошёл к двери. Открыв дверь и взглянув на Егора, Варя отшатнулась. Видно, сперва не признала, взглянув из окна.
— Ой! Егор... Мартынович! Неужели вы? А я печника жду. Печка совсем худая стала: дымит, а не греет. А вы как здесь? — залепетала она, а потом вдруг опомнилась: — да вы проходите, не стойте в дверях!
— А я с оказией здесь очутился, — извлекая из-за спины букет тюльпанов и преподнося его ей, — сказал он, — как поживаете, Варвара?
— Ой, ну что вы, зачем? — сказала она, приблизив цветы к лицу и вдыхая их аромат, — а поживаем неплохо. Митя только вот всё болеет, а так ничего.
— А я признаться, всё это время думал о вас, — сказал он, надеясь на встречное признание. Но его не последовало. Наоборот, ему показалось, что хозяйка напряглась. В воздухе повисла неловкая пауза.
— Чаю хотите? — спросила наконец она, но голос её показался чужим и отстранённым, - есть липовый.
— С удовольствием, — сказал он, не спуская с неё глаз, и пытаясь понять, чем вызвана такая резкая смена настроения, — где ваши дети?
Она включила керогаз и поставила на огонь алюминиевый чайник.
— Арину отвезли к бабушке, на Брянщину. А Митюша спит. Скоро должен проснуться.
— Смотрю, неплохо вы тут устроились, — оглядываясь по сторонам сказал Маханьков, а сам подумал: "скотина этот Литовцев. Такую женщину, мать своих детей в убогую нищету загнал! На Сухаревке в коммуналке и то в сто раз приличнее было".
— Да, обживаемся потихоньку, — отозвалась она, — приехали сюда в начале апреля. Надеялись, что Мите здесь будет полегче дышать.
Чайник закипел быстро и Варя заварила душистый липовый чай.
— Ну, расскажите о себе, Егор. Как вас занесло к нам, и главное, откуда вы узнали адрес?
Он немного растерялся, хотя вопрос не казался нелогичным.
— Понимаете... начал он, — глядя на её красные, в цыпках, руки. Перехватив его взгляд, она стыдливо спрятала их за спину.
— Приходится стирать в холодной воде, — словно оправдываясь, произнесла она, и опустила глаза.
Он вскочил с места, взял её руки и поднёс к губам.
— Ваш муж– чудовище! Поэтому я здесь!
Лицо её исказилось, стало дурным и неузнаваемым. Она вырвала у него свои ладони, и, отвернувшись к стене, глухо сказала:
— Я так и знала, что вы здесь неспроста. Я знаю, что у моего мужа есть любовница, и, возможно, не одна. Но это не значит, что я готова лечь в постель с первым встречным! Уходите!
Он подошёл к двери и обернулся. Она всё ещё стояла лицом к стене.
— Он вас не стоит! — тихо сказал Егор, — и я не первый встречный! Я давно люблю вас, Варя! Я готов...
— Умоляю, оставьте меня! — крикнула она, — вы.. низкий человек, вы... стукач!
— Мама-а! — раздался из соседней комнаты детский крик, — Ма-а-а-а!
Маханьков снял с гвоздя кепку, натянул её, и шагнул в сгущающиеся сумерки. Он быстро шёл к платформе, и в его ушах раздавалось "сту-кач", "сту-кач", "сту-кач"... но кто ей сказал? Неужели муж узнал, кто убрал его предшественника?
Откуда ему было знать, что Варя в первый раз об измене мужа узнала вскоре после переезда с Сухаревки. Тогда она в расстроенных чувствах сама искала встречи с Егором. Он казался ей надёжным и верным другом и она боялась признаться себе, что он привлекает её. Дома Маханькова не оказалось, зато она застала ту самую старушку Карповну.
— Ой, дочка! — беззубо зашамкала та, — думала, не свидимся! Али забыла что?
— Мне бы, бабушка, с Егором Мартыновичем поговорить! — ответила Варвара, опуская Митю на пол в прихожей.
Лицо старухи тотчас приняло кислое выражение, точно она прикусила лимон.
— Накой он тебе, дочк? — искоса посмотрела она на Варю, — плохой он человек, с гнилым нутром! Одно слово — стукач!
— Не может быть... — не поверила Варя, — не может...
— Пойдём, голубка, я расскажу тебе про Иван Демидовича, и про других... малец пока поиграет... пойдём.
Рассказанное старухой ошеломило Варю. Она поблагодарила Карповну, простилась с ней, и взяв Митю, побрела домой. Егор о её визите так никогда и не узнал, и думал, что его деятельность рассекретил Литовцев, который мог иметь доступ к секретным бумагам.
Через два года началась война. Не успев пробыть на фронте и двух месяцев, Егор попал в окружение. Ему и ещё двоим солдатам удалось выбраться. После все они сидели перед майором, задачей которого было выяснить, не оказались ли завербованными счастливчики, сумевшие пробраться к своим.
Майор поговорил с каждым в отдельности. Особенно долго он беседовал с Егором, после чего сказал своему помощнику:
— Этих двоих передать Ковальчуку, третьего - в расход!
— Эстонца? Юри?
— Нет, же! Маханькова! Врёт он, нутром чую. Продался фашистам, пёс!
— Но... — начал было помощник, однако поймав суровый взгляд майора, не посмел продолжать, и взял под козырёк: — есть!
Спорить с Андреем Ивановичем Турно мог только самоубийца.
🕊
Перед тем, как написать рассказ, я ознакомилась с десятками доносов, рассекреченных и находящимся в свободном доступе. Несколько примеров сохранила для тех, кому интересно, в своём телеграмме: