Летний сад – самый первый парк Петербурга, который, по замыслу Петра I, должен был затмить Версаль. Посетителей он призван был изумлять, приводить в трепет. И парк отлично справлялся со своей задачей. Не всегда, правда, изумление шло рука об руку с восхищением, а трепет был благоговейным. Сад государя-реформатора вызывал и недоумение, и даже ужас: слишком необычным он был для северной страны, слишком вызывающим для религиозной общественности, слишком пышным и странным для обывателя.
Текст: Марина Ярдаева, фото: Александр Бурый
Сад был заложен по указу Петра I в 1704 году, когда еще сам город только-только строился. Архитектурно-ландшафтные планы и в отношении новой столицы, и насчет собственной резиденции на берегу реки Ерик (будущей Фонтанки) были, конечно, самыми амбициозными. Чтобы «иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля», Петр I привлек лучших архитекторов, инженеров, знатоков искусства и садовых мастеров. Государь не жалел ни денег, ни времени, ни человеческих ресурсов, не пугали его и трудоемкие работы. Шутка ли – осушить болотистые земли, привезти в достаточном количестве плодородную землю, подготовить инженерные коммуникации под фонтаны, высадить деревья.
Одни только деревья везли со всей Европы: из Польши, Пруссии, Померании, Франции, Дании, Голландии. Причем Петр лично изучал труды по ботанике и, давая распоряжения по закупке растений, уточнял все в мельчайших подробностях: из каких семян должны быть выращены деревья, какими должны быть стволы в диаметре, из каких почв их необходимо вынимать, как лучше устроить доставку. Вот, например, что писал царь князю Борису Куракину в Голландию: «Господин подполковник. Понеже в Галандии, около Гарлема, есть липовыя деревья от семен (а не из диких) в песочных местах, которыя продают и отвозят в Штокхольм и протчия нордския места, и о таких потрудитесь, дабы достать тысячи две, толщиною в 6 дуймов вкруг, или в 3 дуйма в диаметр, и чтоб от корени отсечены были вверх 10 футов. И посадя их с коренем на карабль в песок, которой для баласту кладетца, и прислать в Питербурх».
Также вникал Петр и в технические тонкости устройства фонтанов, просил прислать ему соответствующие книги. В 1705 году царь приказал зодчему, главному архитектору Летнего сада Ивану Угрюмову (Матвееву) «учинить приготовление свай, колеса великого… також двух с пальцами и несколько шестерней», уточняя, что «сие надобно для возведения воды к фонтанам». Первые фонтаны работали на конной тяге. Позже, с погружением государя в новости технического прогресса, бесперебойную подачу воды стала обеспечивать «огнедействующая машина» Джона Дезагюлье – пароатмосферный насос, приобретенный Петром I в 1717–1718 годах в Англии. Кроме того, для питания фонтанов от реки Лиги (нынешней Дудергофки) был прорыт Лиговский канал и проложены специальные трубы через Ерик непосредственно к фонтанам. Инженерное решение было достаточно сложным и дорогим для своего времени, но без искрящихся водометов свою резиденцию Петр даже представить не мог. Запланировано было более 50 фонтанов. При жизни императора успели установить 20, работы по их устроению продолжились и позже. В XVIII веке многие фонтаны были украшены позолоченными скульптурными группами, в основном по мотивам басен Эзопа.
Особую страсть Петр испытывал не только к фонтанам, но и к скульптуре. Сад еще был в проекте, а он уже собирал свою коллекцию. Помогали царю в этом его денщик Юрий Кологривов и дипломат Савва Рагузинский. Уже к 1710 году в Летнем саду было установлено около 30 статуй и бюстов работы итальянских и немецких мастеров XVII – начала XVIII века. К концу правления императора скульптур было более сотни.
Любопытна история установления в Летнем саду античной Венеры в 1720 году. Мраморная богиня красоты, древняя копия с Венеры Книдской работы Праксителя, была найдена в окрестностях Рима в 1719 году. И как раз в это время там оказался Кологривов. Он договорился о покупке статуи, однако сделке воспрепятствовали губернатор Рима и папа Климент XI. Петр готов был даже выкрасть находку в случае неудачных переговоров, но дипломатия все же взяла верх. Климент XIсмягчился, когда русский царь предложил ему в обмен мощи святой Бригитты Шведской. Упорствовать в удержании языческой идолицы и отказываться от христианской реликвии служителю церкви вроде как не пристало, и папа дал добро на вывоз скульптуры.
Торжественное установление Венеры в Летнем саду изумительно описывает Дмитрий Мережковский в романе «Петр и Алексей». Произведение художественное, и в нем много несовпадений в деталях, впрочем, вполне сознательных, необходимых для решения определенных художественных задач. Например, писатель говорит о Венере не как о копии, а как об оригинале Праксителя, поскольку этот образ является у него сквозным для всей трилогии «Христос и Антихрист», в которую входят романы о Юлиане Отступнике, Леонардо да Винчи и о Петре и Алексее. Но важно не это. Интересны настроения, с которыми и русский царь, и его приближенные, и русская церковь, и общество переживают историко-культурное событие. Если Петр в описании Мережковского переполнен нетерпением и радостью обладания, он самолично вскрывает ящик с Венерой, спеша, царапая в кровь руки, то его приближенные смущенны и растерянны. «Старая царица Прасковья Федоровна, невестка Петра, вдова брата его, <…> кланялась Венере. Она вообще угождала Петру, покоряясь всем новшествам: против ветра, мол, не пойди. Но на этот раз у почтенной старушки <…>, когда она приседала «на немецкий манир» перед «бесстыжею голою девкою», заскребли-таки на сердце кошки». Передает писатель и глас народный. Его выразил в романе сын дьячка, «сбитый с толку слишком внезапным переходом от Псалтыри и Часослова к басням Овидия и Вергилия», мастер-печатник Михаил Аврамов: «Отцы и деды ставили в домах своих и при путях иконы святые; мы же стыдимся того, но бесстыдные поставляем кумиры. Иконы Божьи имеют на себе силу Божью; подобно тому и в идолах, иконах бесовых, пребывает сила бесовская. Служили мы доднесь единому пьянственному богу Бахусу, нареченному Ивашке Хмельницкому, во всешутейшем соборе с князем-папою; ныне же и всескверной Венус, блудной богине, служить собираемся».
Венера эта действительно вызывала много толков, ее называли и «блудницей вавилонской», и «белой дьяволицей». Во избежание случаев вандализма к скульптуре были приставлены часовые. А после наводнения 1777 года статую и вовсе убрали из сада, укрыв в Таврическом дворце. Теперь она находится в Эрмитаже. Но, как и прежде, глядит на всех удивленно и любопытно, с вечною своей улыбкой.
ШАРАДЫ ИЗ КАМНЯ
Оригиналы скульптур европейских мастеров времен Петра тоже, впрочем, сегодня находятся не в Летнем саду, а в залах Михайловского замка. В парке экспонируются копии – это тоже вынужденная мера: вандалы, к сожалению, существуют и по сей день. Копии, однако, хороши, а главное – они все так же дарят посетителям возможность разгадывать удивительные ребусы.
Хотите испытать интеллектуальный восторг? Поразмыслите-ка над загадкой «Аллегории Красоты» Джованни Дзордзони. На первый взгляд все понятно: мраморная девушка бесконечно прекрасна, какие уж тут толкования. Но вот страшный драконопес у ее ног… Что бы мог он символизировать? Что красота нуждается в защите? Или что она сама способна покусать доверившегося ей? По устоявшейся западноевропейской «иконологии» XVII века, дракон является и стражем, и воплощением дьявола, и даже символом испепеляющей ревности. Что ж, красота, как ничто другое, способна вызвать ревность.
Замечательную головоломку являет собой группа из четырех скульптур Джованни Бонацца – «Аврора», «Полдень», «Закат», «Ночь». Композиции были заказаны в 1716 году для только что построенного павильона «Грот». Павильон был задуман в морской тематике, и украсить его должны были раковины, кораллы, фонтаны и наяды. Но морской простор олицетворяет еще и вечность с неотвратимостью судьбы. Идею судьбы должны были передать скульптуры «Немезида» и «Рок» работы Антонио Тарсиа, стихия же могла быть воплощена в фигурах, изображающих четыре главных ветра, а вот с концепцией вечности до конца не определились. И, собственно, поначалу Бонацца заказали крылатые изваяния Борея, Зефира, Нота и Эвра. Однако позже попросили его изготовить четыре фигуры, символизирующие разное время суток. Все это, разумеется, наложило свой отпечаток на работы: лишенные крыльев, они все равно отличаются легкостью и воздушностью драпировок. «Аврора», кажется, вот-вот оторвется от земли и полетит. «Ночь», наоборот, выглядит только что спустившейся с небес. «Полдень» более тяжеловесен, но нельзя не почувствовать, как его овевает летний знойный ветер. И только «Закат» уже настолько стар и дряхл, что ему как будто бы никуда не подняться. Однако если присмотреться, то над челом его сияет Венера. Детали вообще чрезвычайно интересны: в ногах «Заката» растут цветы дурмана, «Аврора» держит в руке факел, освещающий мир, «Полдень» вооружен стрелами, а сопровождаемая совой «Ночь» увенчана маковым венком. Скульптуры так и не заняли место в «Гроте», их установили в аллеях сада – наверное, потому, что они оказались слишком хороши, чтобы их прятать.
Хороши, конечно, не только они. Любопытны и другие мраморные загадки Летнего сада. Например, не все очевидно и с «Аллегорией милосердия» Пьетро Баратта. Кажется, что изображение женщины с книгой в руках, скорее, воплощает ценность просвещения. Противоречия, впрочем, нет. Одно всегда следует из другого: кто просвещен, тот и снисходителен, кто милостив – тот обладает истинным знанием.
А чтобы разгадать замысел «Аллегории сладострастия» неизвестного, но невероятно талантливого художника, нужно хорошо разбираться в средневековой символике, потому что иначе объяснить появление рядом с призывно улыбающейся красавицей крокодила и куропатки сложновато. Но оказывается, что хищник из разряда пресмыкающихся олицетворял раньше не только прожорливость, но и похотливость – зуб крокодила даже использовали как амулет мужской силы. Куропатка же была не только символом плодовитости и изобилия, но и крайней неразборчивости.
Сложны в толковании и скульптуры так называемого военного цикла. Собственно, сложность начинается с того, что в них трудно усмотреть военную тему. Ни щитов вам тут, ни мечей – все же тонко работали триста лет назад. Вот, например, «Аллегория истины» (Veritas) Марино Гропелли. Перед вами красивая женщина с гордым лицом. В руках у нее солнечный диск. Впрочем, вы можете об этом и не догадаться, диск очень похож на зеркало. До конца непонятно, то ли дама любуется собой, то ли солнце – ею. Но в чем же истина? В красоте? В величии? Быть может, в знании? В другой руке у дамы, между прочим, книга, а ногой она попирает земной шар. Выясняется, что композиция является аллегорией справедливости, восстановление которой стало причиной Северной войны. Солнце истины светит правому. То же самое можно сказать и о другой работе того же скульптора. «Аллегория искренности» также передается через образ обнаженной незнакомки. В руках – скипетр, в ногах – лев. Разгадывать можно сколько угодно. Но о том, что композиция посвящена освобождению пленных шведов великодушным русским царем, вы все равно узнаете только из описания на официальном сайте Русского музея. Центральное же место в военном цикле занимает группа «Мир и Победа. Аллегория Ништадтского мира» Пьетро Баратта. Ее не хочется даже интерпретировать – только стоять и разглядывать, до того она великолепна.
Впрочем, главное достоинство скульптур Летнего сада вовсе не в том, что они провоцируют интеллектуальный зуд. Кто полагает, что способен безошибочно считать все эти шифры, тот глубоко ошибается. Творения художников прошлого существуют вовсе не для нашего самоутверждения, а – наоборот, умаления. Но умаления ничуть не унизительного, потому что, когда мы умаляемся перед красотой, возвышается мир. И мир этот во всей своей сложности, мир, в котором переплетаются эпохи и смыслы, становится странным образом уютнее и безопаснее. Покой, неторопливость, смирение и безмятежность – вот что дарит нам скульптура Летнего сада. Ведь что может быть чудеснее неспешной прогулки по зеленым аллеям, созданным гениями далекого прошлого. Ведь если это прошлое до сих пор с нами, значит, все хорошо.
И в этом смысле, кажется, не очень прав был Мережковский, критиковавший работы мастеров XVII–XVIII веков, ваявших в мраморе античных богов, философов и правителей по капризу честолюбивого русского царя. Классик пишет, что все эти герои в камне, «будто только что сняв парики да шитые кафтаны... кружевные фонтанжи да роброны и, точно сами удивляясь не совсем приличной наготе своей, походили на жеманных кавалеров и дам, наученных «поступи французских учтивств» при дворе Людовика XIV или герцога Орлеанского». Но ведь это-то и интересно: переплетение исторических вех, угадывание в «Диане», «Камилле», «Церере», «Аристотеле» и «Демокрите» примет петровского времени и европейского галантного века. В конце концов и Рафаэль писал мадонн прекрасными дамами своей эпохи. Преемственность обогащает искусство, слепое копирование ведет в тупик.
ПИЛИ ЛИ ЧАЙ В ЧАЙНОМ ДОМИКЕ?
Скульптура, фонтаны, ландшафт – это, конечно, еще не все сокровища Летнего сада. Особое место занимает в нем и архитектура. Нет, архитектура здесь, безусловно, не главное, и это всячески подчеркивается скромностью и строгостью строений. Но она придает всему ансамблю законченность.
Доминантой здесь, понятно, является Летний дворец Петра I, построенный по проекту Доменико Трезини в 1711–1712 годах. Он не пышен, не высок, однако не выделить его на берегу Фонтанки невозможно – ничто иное рядом внимания не отвлекает. Простота, впрочем, его обманчива. Все дело в концептуальности. Во-первых, имеет место наследование лучшим архитектурным образцам Европы. Резиденция Петра I очень напоминает дворец Маурицхёйс в Гааге. Во-вторых, важно оформление. Фасады дворца декорированы 29 терракотовыми рельефами, изображающими в аллегорической форме события Северной войны. Работа над ними, судя по всему, была довольно кропотливой.
Не меньше трудов было затрачено на создание интерьера. Над ним работал французский архитектор Жан-Батист Леблон. Все было устроено по парижской моде, однако с переосмыслением европейских канонов в сторону большей сложности. По сути, Летний дворец – это один из первых образцов петровского барокко, стиля в равной степени и эклектичного, и вместе с тем удивительно гармоничного. Огромные деревянные панно во всю высоту стен с лепкой и позолотой, росписи, зеркала, камины и десюдепорты, падуги, живописные плафоны – всего было много, но убранство вовсе не казалось ни пестрым, ни перегруженным. И главное, полюбоваться интерьерами дворца можно и сегодня – очень многое сохранилось почти в первозданном виде, а то, что нуждалось в реставрации, восстановлено чрезвычайно бережно.
Увы, не всем постройкам повезло так, как дворцу Петра I, многое было утрачено. Например, уже упоминавшийся выше павильон «Грот». Этот морской павильон с дивным фонтаном, приводящим в действие установленный тут же орган, почитался петровским обществом за настоящее чудо. А вот потомки первого императора, гораздо более искушенные в делах прогресса, уже не воспринимали «Грот» как что-то необычное. Павел I и вовсе распорядился павильон разобрать. Его ошибку хотел было исправить Александр I, но часть чертежей оказалась безвозвратно утерянной. При Николае Павловиче на месте «Грота» появился Кофейный домик.
Архитектурной парой к Кофейному домику является, конечно, Чайный домик. Этот павильон еще более скромен. Деревянный, одноэтажный, очень простой в планировке, он отличается разве что колоннами дорического ордера да редкими резными украшениями. Так уж сложилось, что изначально функция павильона была сугубо утилитарной: он использовался вовсе не для чаепитий, а как склад садовых принадлежностей. Помещение с таким функционалом не должно было привлекать внимание и мешать наслаждаться природой. Это уж позже здесь придумали предлагать посетителям минеральные воды, чтобы освежиться в жаркую погоду. А в наше время павильон стали использовать как дополнительную выставочную площадку.
«ГДЕ ЛУЧШАЯ В МИРЕ СТОИТ ИЗ ОГРАД»
Богатство Летнего сада не исчерпывается ни архитектурой, ни фонтанами, ни художественными произведениями, ни природой. Богатство детища Петра составляет и культура, которой оно все больше и больше обрастает. Речь о том феномене, когда что-то является уже не частью места, а место является частью чего-то большего, чего-то по-настоящему огромного. Гений места проникает в литературу, поэзию, музыку, живопись и порождает новое искусство.
Самое известное, хрестоматийное упоминание Летнего сада относится, наверное, к пушкинскому «Евгению Онегину». Все помнят со времен школы:
Monsieur l’Abbé, француз убогой,
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя,
Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в Летний сад гулять водил.
Помним мы и о том, что ссылка на прогулки будущего повесы в Летнем саду тогда служила черточкой его аристократичной праздности. Хоть сад и стал доступен для посещения еще в елизаветинское время, но вплоть до начала ХХ века тут предъявлялись весьма строгие требования к внешнему виду посетителей. Мандельштам, например, вспоминал, что даже в 1890-х годах вахмистры в медалях гнали от ворот народ в сапогах и мещанском платье. Писал он и о том, что те, кому повезло в сад все же попасть, вели себя на прогулках до крайности церемонно.
Потом уж время как-то так закружилось, что стало не до церемоний. И в Летний сад зачастили поэты. Случались странные сближения. На скамейке в Летнем саду однажды встретились Ирина Одоевцева и Андрей Белый. Последний пребывал тогда в каком-то невероятном исступлении. Ну, или, точнее, поэт был в одном из обычных своих состояний, но молодая Одоевцева об этом еще не догадывалась, что и привело к курьезу. Белый, начав с пространных рассуждений об эфирных теориях и Христе, закончил откровениями о своей несчастной любви к жене Блока Любови Менделеевой, разрыдался и взял обещание у наивной девушки прийти к нему вновь на это же место в другой день. Ирина Одоевцева потом ходила в сад неделю, садилась на скамейку, ждала, ждала, ждала, а потом… встретила Белого в столовой Дома поэтов. На вопрос, почему же он так и не пришел в Летний сад, тот выразил лишь недоумение и брезгливость: «В Летний сад? Нет, зачем? Я его терпеть не могу. Я ничего там не потерял». Впрочем, Одоевцева, кажется, не обиделась, она-то Летний сад любила, хотя и грустною любовью. О нем поэтесса написала очень пронзительное стихотворение, в котором ей мистическим образом случилось занять место одной из мраморных статуй:
Кто же я? Диана иль Паллада?
Белая в сиянии луны,
Я теперь – и этому я рада –
Видеть буду мраморные сны.
Утро... С молоком проходят бабы,
От осенних листьев ветер бур.
Звон трамваев. Дождь косой и слабый.
И такой обычный Петербург.
Такой обычный Петербург через образ Летнего сада запечатлел и художник Исаак Бродский – та же грусть и та же осень. А вот праздничным, ярким, во всем своем великолепии творение Петра описала Анна Ахматова:
Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград,
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.
В душистой тиши между царственных лип
Мне мачт корабельных мерещится скрип.
И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
Любуясь красой своего двойника.
И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.
А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.
Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.
И все перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.
И даже не знаешь, каким Летний сад бывает чаще: тихим и немного печальным или торжественным, с радостно бьющими фонтанами и весело шелестящей листвой? Он разный. Но он всегда восхитителен. Восхищение завладевает вами каждый раз, стоит вам только приблизиться к Летнему саду, увидеть Дворец Петра или изумительную екатерининскую решетку, справедливо причисляемую петербуржцами к чудесам мира.
И грустный вздох невольно вырывается из груди, когда вы покидаете это дивное место.
