Из старинных журнальных публикаций
«Года за полтора до кончины Алексия Петровича Ермолова, – так рассказывает о нем С.С., – я приехал в Москву для свидания с ним. Прогостив у него несколько дней, я собирался в обратный путь к месту моего служения и, прощаясь с ним, не мог удержаться от слез при мысли, что вероятно мне уже не придется еще раз увидеть его в живых, так как в то время он был дряхл, а я не прежде как через год имел возможность вернуться в Москву. Заметив мои слезы, Алексей Петрович сказал:
— Полно, я еще не умру до твоего возвращения сюда.
— В смерти и животе Бог волен, — ответил я ему.
— Я тебе положительно говорю, что не умру через год, а позднее.
На моем лице выразилось изумление, даже страх за нормальное состояние всегда светлой головы Алексея Петровича, что не могло укрыться от него.
— Я тебе сейчас докажу, что я еще не сошел с ума и не брежу. — С этими словами он повел меня в кабинет, вынул из запертого ящика исписанный лист бумаги и поднес его к моим глазам.
— Чьей рукой писано? — спросил он меня.
— Вашей, — отвечал я.
— Читай.
Это было нечто вроде послужного списка Алексея Петровича, начиная с чина подполковника, с указанием времени, когда произошел каждый мало-мальски замечательный случай из его богатой событиями жизни. Он следил за моим чтением, и когда я подходил к концу листа, он закрыл рукой последние строчки.
— Это читать тебе не следует, — сказал он, — тут обозначен год, месяц и день моей смерти. Все, что ты прочитал здесь, написано вперед и сбылось до мельчайших подробностей. Вот как это случилось. Когда я был еще в чине подполковника, меня командировали для производства следствия в уездный город Т. Мне пришлось много работать. Квартира моя состояла из двух комнат: в первой помещались находившиеся при мне писарь и денщик, во второй я. Войти в мою комнату можно было не иначе, как через первую. Раз ночью я сидел за своим письменным столом и писал. Кончив, я закурил трубку, откинулся на спинку кресла и задумался. Поднимаю глаза — предо мной какой-то неизвестный человек, судя по одежде, мещанин. Прежде чем я успел спросить, кто он и что ему нужно, незнакомец сказал: «Возьми лист бумаги, перо и пиши». Я безусловно повиновался, чувствуя, что нахожусь под влиянием неотразимой силы. Тогда он продиктовал мне все, что должно случиться в течение моей жизни, и кончил днем моей смерти. С последним словом он исчез, но как и куда — не знаю. Прошло несколько минут, прежде чем я опомнился; первой моей мыслью было, что надо мной подшутили. Я вскочил с места и бросился в первую комнату, миновать которую не мог незнакомец. Там я увидел, что писарь сидит и пишет при свете сального огарка, а денщик спит на полу, у самой входной двери, которая оказалась запертою на ключ. На вопрос мой: «Кто сейчас вышел отсюда?», удивленный писарь ответил, что никто не проходил.
«До сих пор я никому не рассказывал об этом, — заключил Алексей Петрович, — зная наперед, что они подумают — я выдумал это, а другие сочтут меня за человека, подверженного галлюцинациям, но для меня это факт, не подлежащий сомнению, видимым и осязательным доказательством которого служит вот эта бумага. Теперь, надеюсь, ты не усомнишься в том, что мы еще раз увидимся».
Действительно, через год после того мы опять увиделись. После смерти генерала я отыскал в его бумагах таинственную рукопись и увидел из нее, что Алексей Петрович Ермолов скончался в тот самый день и даже час, как ему было предсказано лет за пятьдесят».
(«Русская старина», 1875 г., май.)
