Некоторое время назад я написала и выложила на своей страничке рассказ "Без вины виноватый":
Герои этого небольшого рассказа так мне симпатичны, что как-то сами написались еще два рассказа о них. Получился сериал))). Надеюсь, что эти рассказы поднимут вам настроение, дорогие мои читатели.
Клавдия Кошёлкина смолоду умела постоять за себя. Бой-баба, даром что росточку небольшого, только зацепи – упрет кулаки в крутые бока и бесстрашно идет в словесную атаку. Другие женщины в селе Кульково остерегались с ней связываться, а уж мужики и подавно избегали столкновений. Не раз приятели после стычки с Клавдией спрашивали у деда Мирона, как он живет с такой языкатой женой, на что тот неизменно отвечал: «В мире и согласии». А секрет прост – он по-прежнему видел в состоящей из объемистых округлостей жене с фигой на макушке ту бойкую черноглазую девчонку с косой до пояса, которую еще в школьные годы «прикрепили» к нему на комсомольском собрании. Девчонке поручили перевоспитать увальня Мирона, увиливающего от всех общественных поручений, сделать из него активного комсомольца. Так и перевоспитывает вот уже полвека.
Дед Мирон отличался добродушным нравом, но время от времени все же вскипал.
– Всё, Клавдия! – заявлял он в разгар семейной баталии. – Лопнуло мое терпение. Ухожу я от тебя! Живи одна, раз такая умная.
Жена, прикусив язычок, молча наблюдала, как муж в сердцах швыряет свои вещи в большую хозяйственную сумку и уходит, хлопнув на прощание дверью. Потом, вздохнув, брала вязание и устраивалась перед телевизором. Давно миновали времена, когда она переживала по поводу демаршев мужа, по опыту знала, что уходит он не дальше бани и не больше, чем на неделю-другую.
Дед Мирон оборудовал себе в предбаннике, как он выражался, «запасную плавбазу»: продавленный диванчик, электрочайник, запас дошираков и чая, кое-какая посуда. Даже старенький телевизор по вечерам светился голубым светом на тумбочке. Когда надоедало одному ворочаться на комкастом диване, а доширак уже не лез в горло, дед Мирон под каким-нибудь благовидным предлогом возвращался в дом, и семейная жизнь Кошёлкиных входила в привычное русло.
В этот раз конфликт случился дней за десять до дня рождения Клавдии, и не просто дня рождения, а шестидесятипятилетия. Какой-никакой, а юбилей. И Клавдия уже переживала, не останется ли без подарка к знаменательной дате из-за дурацкой ссоры. В окно она наблюдала, как муж отправился под вечер на работу.
После выхода на пенсию дед Мирон подрабатывал бакенщиком на реке. Работа не пыльная – вечером на моторке проплыл по своему участку реки, зажег фонари, проверил буи и вехи, и всё, можешь порыбачить, а то перемёты поставить. А рыбалку дед Мирон ох как уважал! Утром на зорьке, опять-таки на моторке бакены объехал, фонари погасил, проверил, не занесло ли на участок топляк, не сорвало ли за ночь буй, и рыбачь, сколь хочешь, пока клюет. По душе деду Мирону такая работа.
Смеркалось, все ярче проступали звезды на быстро синеющем небосводе. Вот уже и ковш Большой медведицы проявился. Со своего наблюдательного пункта Клавдия видела, как дед Мирон вернулся с уловом и скрылся в баньке. Из трубы потянулся дымок.
– Ишь ты, баню затопил на ночь глядя, – досадовала Клавдия. – Ну точно, решил пересидеть мой день рождения в своем логове, чтобы не разоряться на подарок, скупердяй старый! Ну, погоди, явишься ты мириться после дня рождения! Пошлю назад, в баню! – ворчала Клавдия, разбирая постель.
В сенях хлопнула дверь. В горницу заглянул дед Мирон.
– Здравствуй, Клавдия.
– И тебе не хворать.
– Я там рыбки принес. Улов сегодня знатный, мне одному зачем столько? А ты пирог себе испечешь. Рыбник. И я там это… баньку истопил. Сходи, погрейся, чего жару зря пропадать.
– Да я, вроде как, вчерась у Семеновны в бане мылась. Ну да ладно, раз уж истоплена, схожу, попарюсь. А у меня там щи сварены, поди, поешь.
– Да я ушицы на бережку поел, не голодный. Ну, если только чуток… Тебя уважить.
– Клавдия быстро собралась и пошла в баньку. В сенях остановилась, с улыбкой прислушалась, как звякнула крышка чугунка…
Ночью дед Мирон нежился на перине супружеского ложа. Клавдия, лежа на плече мужа, осторожно спросила, помнит ли он, какой завтра день.
– Ты боишься, не забыл ли я про твой юбилей? Не забыл.
– И подарок мне приготовил, Мироша? – приподнялась на локте жена.
– Приготовил, – лукаво прищурился дед Мирон.
– А что? Что ты мне подаришь?
– Вот завтра и увидишь. Ха-ароший подарок! Довольна будешь.
– А что? Что именно?
– Секрет.
– Ну хоть намекни! Хоть на какую букву? – Клавдию разбирало любопытство.
– На букву «ш».
Жена озадаченно смотрела в потолок.
– На букву «ш»… на букву «ш»… Что же это может быть? Шаль? Шкатулка? На букву «ш»… А когда я получу свой подарок? Ты же утром на работу уйдешь?
– Да ты сама его найдешь. В баньке он у меня припрятан. Спи уже, юбилярша.
– Ну ладно, потерплю до утра, – смирилась жена, – а я, пока ты на реке, расстегай с рыбой испеку, наливочку смородиновую достану. Вернешься, и будем праздновать.
Утром дед Мирон встал тихонько, чтобы не разбудить жену, прихватил рыболовные снасти, чтобы порыбачить на зорьке и вышел со двора. Сразу за калиткой столкнулся с соседом, озабоченным поисками опохмелки.
– Слышь, братан, у тебя самогоночки не найдется? Шланги горят!
–Дык… Клавдия все попрятала, нет ничо.
– Ну хоть сотенную дай взаймы, у Егоровны завсегда выпивкой разжиться можно.
– Да ты сперва те, что в прошлый раз взял, верни.
– Да верну, верну! Пенсию получу и верну. Ну, не хочешь взаймы, купи вот это, – сосед вытащил из-за пазухи газетный сверток, торопливо развернул дрожащими руками и извлек пару женских шлепанцев, сшитых из дерматина и кирзы. – Ты не смотри, что ношеные, они сто лет прослужат. Сам смастерил для жинки… стервы. Ну правда, мочи нет! Башка раскалывается.
– Ай… да не отвяжешься ведь! – в сердцах ответил Мирон, взял из рук соседа сверток и сунул ему сотенную.
Дед не стал заходить в избу, чтобы не тревожить сон благоверной, а вернулся в баньку и бросил сверток на диван, после чего отправился, наконец, на реку.
Утром Клавдия первым делом отправилась в баню искать подарок. Собственно и искать не пришлось, едва вошла, как увидела сверток на диванчике. Развернула и обомлела.
– Ах ты, старый хрыч! Скупердяй! Нашел, что жене на юбилей подарить! Шлепанцы дерматиновые! На букву «ш», на букву «ш»… Ну, погоди, навечно в баню выселю!
Дед Мирон вернулся с уловом, когда солнце уже было высоко. Настроение у него в предвкушении пирога и наливочки было отменным. Но пирогами в доме не пахло, а жена встретила его с зареванным лицом.
– Ты чё такая? – растерялся дед Мирон. – Неужто подарок не понравился? Размер не подошел? Али цвет не тот?
– Ты еще и издеваешься? Вот тебе твой подарок! Вот! – шлепанцы, один за другим, полетели в деда – У самого, небось, сберкнижка от денег ломится, а жене на подарок потратиться жаба душит?
– Да ты, Клавдия, белены, што-ль, объелась? Уж и шуба тебе не подарок? Да я на нее год копил! Ты чё, корону бриллиантовую ждала?
– Шуба? Какая шуба? Не видала я никакой шубы… только вот эти шлепанцы в бане нашла… – жена растерянно хлопала глазами.
– Дык, в шкафу, в предбаннике шуба висит… Не нашла, што-ль?
Через пять минут счастливая Клавдия примеряла новую мутоновую шубу «в пол» и то кидалась целовать своего благоверного, то утирала уже иные, радостные слезы, то красовалась перед зеркалом, лебедушкой прохаживаясь по горнице.
– Ай да Мироша! Ай да муженек! Красота-то какая! Неуж-то ж это мне?! Ой, а я-то, дура, пирогов тебе не напекла! Думала, не достоин ты пирогов-то. Ну, это я щас быстро сварганю, настряпать недолго. Ты, Мироша, умойся да поспи чуток, а как пироги поспеют, я тебя разбужу. А наливочка – вот она.
Выпив чарочку, дед Мирон блаженно растянулся на перине. Слушая, как жена кулинарничает на кухне, напевая знакомую с юности мелодию, как мерно тикают ходики на стене, он погрузился в сладкую дрему.
