Эта фотография прошла со мной всю войну. Лежала между листками сначала в комсомольском, потом — в партийном билете. Тонула в осенних водах Балтики в сорок первом, но прочным оказался пакет из прорезиненной ткани, фотография не пострадала. Когда меня ранило, она отправилась вместе со мной в госпиталь, потом снова — боевая служба на флоте, морские походы, бессонные вахты. Так дошли мы с этой фотографией до Дня Победы. С той поры она долгие годы молчаливо покоилась в семейном альбоме, пока однажды в глухой час, под утро, сердце не рвануло болью и я понял, что надо рассказать все, как было. Рассказать, пока не поздно...
С НЕБА сеялась мельчайшая влага, все было ярко-зеленым — и трава на лугах, и листья на деревьях, только придорожные камни белели, как омытые дождем черепа. Сквозь водяную завесу, изрыгая огонь, на нас лезли и лезли цепи фашистских автоматчиков, пытавшиеся перерезать шоссе Пайде — Таллин.
Наш ударный отряд, наспех сколоченный из снятых с кораблей моряков, четыре дня держал оборону против передовых частей немецко-фашистской группировки «Север». В тот день, один из последних в августе, нам здорово помогал чей-то станковый пулемет: он все время прижимал к земле поднимавшиеся в атаку вражеские шеренги. Потом пулемет замолчал...
Положение наше было не из легких. Мы держались благодаря огневой поддержке своей корабельной артиллерии, но что мог сделать отряд моряков, пусть даже и ударный, если навалилась на него чуть ли не целая вражеская дивизия? Наша рота осталась без кадровых командиров. Командование принял старшина с «Гневного». Мы еще не успели перезнакомиться, оттого называли друг друга по надписям на бескозырках. Звучало это примерно так: «Эй, «Буря», отнеси «Грозящему» гранаты!»
Старшина, засевший с биноклем в кустах, тихо позвал:
— «Сметливый», ко мне!
Я подполз.
— Видишь, вон овин перед усадьбой?
Вдали меж деревьев посверкивали кипенно-белые каменные строения, а перед ними на выгоне темнел крепкий деревянный дом, срубленный не по-русски. Что такое овин, я, горожанин, не знал, но кивнул головой: «Вижу».
— Что-то пулемет там давно молчит. Жив ли расчет?.. Давай, бери троих, незаметно прошмыгните туда и помогите. Если у них ленты кончились, наши отдайте, а если побиты или поранены, — двое за пулемет, двое внизу в охранение. Попусту по этим гадам не молотить. Без команды не отходить. Зарубил?
Прихватив трех незнакомых матросов и на бегу запоминая надписи на их бескозырках, я двинулся к овину. Крупный, рыжеватый, побежавший на мой зов с улыбкой, был с крейсера «Киров». Другой, совсем молоденький, но с пышными черными усами и баками, видать, для солидности — с «Гордого» и, наконец, третий, с тонким интеллигентным лицом, если не ошибаюсь, с «Артема».
Все четверо мы влетели в проем дверей с пальцами на спусковых крючках винтовок, готовые ко всему. Чуть не наступили на лежавшего у самого входа пехотинца с раздернутой на груди гимнастеркой, из-под которой выдавливались бинты. С высокого сеновала посыпались молоденькие, в необношенных еще сапогах, красноармейцы. Застыли. Под лежащим у входа — тоненький травяной настил, он печально смотрит на меня, весь с лица белый-белый как бумага. Почему-то наливаюсь злостью и не опускаю ствола винтовки. Спрашиваю:
— Кто старший?
— Он, — ближайший красноармеец кивнул на лежащего. И только тут замечаю на гимнастерке у него рубиновые кубики в петлицах.
— А чего же вы его бросили на полу? Не стыдно?
Молчат. Я уже набрал в легкие воздух, собираясь высказать им все, что о них думаю, как меня остановил стон. Лейтенант отрицательно повел головой, умоляюще глядя мне в глаза. Я понял. Просит не трогать их. А говорить не может. Опустил бессильно веки, и стало видно, как они глубоко запали в глазницы.
Красноармейцы доверчиво придвигаются к нам. Их человек пять, и каждый куда-нибудь ранен — в руку, в шею, в бок.
— Где же пулемет?
— А вон он, — отвечает один из красноармейцев, показывая рукой в темный угол на груду исковерканного металла.
— Малым снарядом в него, — пояснил кто-то из сумрака. В глазах молодых бойцов — растерянность. Без своего лейтенанта и пулемета они не знают, что делать, а приказ не отменили — стоять! И они жадно ловят каждое наше слово, может, мы принесли какое-нибудь новое распоряжение? А мы, четверо, никакого иного задания не имеем, кроме как укрепиться здесь с пулеметом и оживить выгодную для нас огневую точку. Но пулемета, оказывается, нет, и боевого взаимодействия не получается. Оставаться здесь без пулемета? Такого приказа тоже не было. Надо возвращаться. Доложить. Но на полу — тело лейтенанта. Его все понимающие глаза.
— Санбат ваш далеко? — спрашиваю.
Пожимают плечами, не знают.
— Вечор вон за той башенкой лазарет походный стоял, — пояснил красноармеец с замотанной чем попало рукой.
— Так чего же вы его туда не перенесете?
— Кому? Все калеки. Да и лейтенант не дается.
Во мне словно что-то взорвалось. У нас на флоте подобное невозможно. У нас за лейтенанта свою грудь подставят, и я набросился на этих парней. Тут меня тронул товарищ с «Гордого»:
— Чего ты? Сам же видишь... — и показал на лежащего. У того уже закатывались под лоб глаза. «Гордый» хотел сказать, что человек кончается, криком тут не поможешь.
— В усадьбе наши? — спрашиваю красноармейцев.
— Там-то наши, но вот сзади, в клеверах, засели автоматчики, ночью просочились. Носа высунуть не дают.
— Значит, вы отрезаны от усадьбы?
— Сказать, что отрезаны, нельзя. Кабы по картофелю вон к тому леску пробраться, так там и усадьба рядом.
Картофельное поле, отливающее сочной темной зеленью, лежало впереди овина. Значит, какое-то расстояние надо пройти почти навстречу противнику, чуть наискось — и в посадку. Там свои. Мне жаль лейтенанта. Не хочу согласиться с ожиданием его якобы неизбежного конца — юность оптимистична. Совесть велит действовать, спасать, иначе потом—я это отчетливо понимал тогда — всю жизнь будет мне плохо. И я командую:
— Тащите шинель! Доставим лейтенанта в лазарет, а оттуда — прямо к себе.
Расстелили рядом с неподвижным командиром чью-то шинель, пропустили через рукава винтовки, бережно подняли легкое тело — лейтенант вскрикнул, застонал. Двое взялись за концы винтовки, я с «Артемом» — за полы шинели, двинулись. Лейтенант смолк, лицо его стало совсем бескровным, глаза ввалились, синие губы сомкнулись в одну линию — или от боли, а может, уже был он без памяти.
— Надо быстрее пересечь это пространство, — говорит «Артем», — Пригнулись. Ниже! Пошел!
И мы побежали. Высокая густая ботва хлещет по клешу, цепляется за ноги, но останавливаться нельзя, бежим прямо на вражескую линию. До нее — какие-то метры. Еще несколько шагов, и поворот к лесу. И вдруг — близкий стрекот автоматов, треск разрывных пуль возле ног. Но надо бежать! Еще немного, еще...
Коротко вскрикивает «Артем» и выпускает из рук полу шинели. Валимся все в ботву, пули цвиркают и рвутся у лица. Кидаюсь к «Артему».
— Что с тобой?!
Он не отвечает и не дышит. Со страхом поворачиваю его голову лицом к себе. Оно у него все в грязи, а голубые остановившиеся глаза открыты...
«Гордый» и «Киров» смотрят на меня испуганно и вопросительно. Что делать? Мы беспомощны в этой ботве, как мухи в паутине. Прибежали прямо в лапы к фашистам. Теперь нас трое, а их, мертвых или полумертвых, — двое.
— Взялись двое за винтовки, я за полы — и бегом! За «Артемом» вернемся!
Поднимаем лейтенанта, он громко стонет. Ничего, родной, потерпи, сейчас будем на месте, придумаем что-нибудь.
Со стоном припадает на колено «Гордый». Впился пальцами в плечо, валится в жирную грязь. Похоже, что по нам бьют и те автоматчики, что сзади овина, в клевере. Тихонько стаскиваю бушлат с плеча «Гордого», рву форменку, на тельняшке — кровища. Разрываю свои санпакеты, бинтую плечо. С усов молоденького «Гордого» каплет коричневая жижа.
— «Сметливый»! — полушепотом окликает меня «Киров». — А лейтенант-то помер!
Рядом падают первые мины, оглушая взрывами. Потом их рвалось вокруг, уйма, забрасывая нас ботвой, корнями с огромными клубнями, комьями вывороченной земли. Когда чуть утихло, «Киров» стряхнул с себя все это, приподнялся и изрек с остервенением:
— Идут!
Невдалеке на поле возникли немецкие цепи. Шли они во весь рост, автоматы у живота, поливают трассирующими струями все впереди себя. Сообразительный «Киров» быстро обшаривает карманы и планшет лейтенанта, протягивает мне его документы: партбилет, удостоверение, фотографию, еще что-то. У «Артема» нашелся только носовой платок, даже краснофлотской книжки почему-то не оказалось.
— Бери «Гордого» под ту руку, я под эту. Отходим! — командует уже «Киров».
Понимаю всю логичность и разумность его действий, но руки, как плети, не поднимаются. Куда отходить? Бросить на этом поле двоих и самим спасаться? Мало ли полей уже устлано вот такими неизвестными геройскими парнями, незакопанными, непохороненными?
Мы еще не знали, что Ставка уже отдала приказ оставить Таллин, эвакуировать личный состав и вооружение всех подразделений для защиты Ленинграда. Через несколько часов и это картофельное поле, и окрестные овсы, и клевера будут чернеть телами в матросских бушлатах, но нам все-таки придется отойти...
На окраине Таллина я сдал партбилет лейтенанта какому-то пехотному политруку. А вот эту фотографию, сам не знаю зачем, оставил себе. Немало потом я терял боевых товарищей, потерял и свой миноносец «Сметливый», лег он, взорванный фашистской миной, на холодное дно Балтики, но те, двое, были первыми... Много лет я помнил фамилию, имя и отчество лейтенанта. И вдруг однажды как отрезало. Что я только не делал, чтобы восстановить в памяти все, что знал, но ничего не получается. Если бы у него не курсантская была фотография, где он еще молоденький и петлицы чистые, а лейтенантская, кажется, глянул бы — и все вспомнил!..
Недавно оглушила мысль, не приходившая в голову раньше. Дошли ли те документы, куда надо? Уцелел ли сам политрук? Не считают ли этого лейтенанта без вести пропавшим? Может, кто-то до сих пор ищет его следы?
Если считают — я свидетель! — он умер у меня на руках. И умер смертью настоящего героя.
Товарищи, взгляните на эту фотографию. Может, признаете его? Вы мне только чуть подскажите, я сразу вспомню — он или не он. А если я плохо поступал, что молчал все эти годы, то очень винюсь перед близкими людьми лейтенанта, перед всей его родней: простите...
Александр ЧЕМОНИН, бывший краснофлотец эскадренного миноносца «Сметливый» (1984)
☆ ☆ ☆
