Двигаемся дальше по Саракшу. Рада и Максим идут по ночному городу, и Рада с каждой минутой всё больше и больше боится. Что нам тут кажется странным, и что должно было показаться странным Максиму? Это привычный для неё путь. Одета она весьма броско. Согласитесь, красный, лакированный плащ – это весьма смелая одежда для девушки, одиноко путешествующей по ночному городу.
Или её всегда провожает кто-нибудь из кавалеров? Не станем обсуждать вариант девушки с пониженной социальной ответственностью. Рассмотрим вариант – это привычный путь, и Рада часто проходит его одна.
Максим понимает, что она боится, но опять не может выстроить логические цепочки. Так вот – нам кажется странным и неуместным этот страх, да и Максиму он, скорее всего, должен показаться таковым. А раз так, должна быть внешняя причина. Максим должен был… Нет, не испугаться, а «снизить скорость, повысить внимание», как говорят на курсах по вождению. Он должен, обязан просто – насторожиться. У него подбили и взорвали корабль, он видел танк, видел солдат, видел, как избивают людей, он уже достаточно много видел, чтобы хотя бы насторожиться, ощутив страх автохтона. Отсутствие этого понимания очень странно. Такое ощущение, что Максим просто не допускает определённых мыслей. Он ощущает, что происходит что-то не то, но в голове как будто сваркой прошлись по стрелкам, и как ни дёргай рычаг, поезд всё равно идёт на запасной путь.
« Ему вдруг пришло в голову, что он ошибается, что Рада дрожит не от страха, а просто от холода. В мокрых людях не было совершенно ничего опасного, он прошел мимо них, мимо этих сутулых, длиннолицых, озябших, засунувших руки глубоко в карманы, притопывающих, чтобы согреться, жалких, отравленных наркотиком, и они как будто даже не заметили его с Радой, даже не подняли глаз, хотя он прошел так близко, что слышал их нездоровое, неровное дыхание. Он думал, что Рада хоть теперь успокоится, они были уже под аркой, – и вдруг впереди, как из-под земли, будто отделившись от желтых стен, появились и встали поперек дороги еще четверо, таких же мокрых и жалких, но один из них был с длинной толстой тростью, и Максим узнал его».
Удивительно. Он умеет чувствовать и снимать боль, страх. Но он не понимает эмоций, вернее, не воспринимает их – или совершенно неправильно оценивает. Хорошо, он не боится за себя, подсознательно понимая, что даже десяток местных ему ничем не угрожает. Но за девушку, которая ему симпатична, он должен переживать! Но ему по фигу. Кстати, очень на Румату похоже. А если ещё вспомнить Лёву Абалкина, вернее, Майю Глумову, которая говорит, что с практики тот вернулся совсем иным человеком, то возникает очень много вопросов к Земле и Мировому Совету.
«Максим оказался прижат к стене, вокруг вплотную к нему стояли люди, они не касались его, они держали руки в карманах, они даже не смотрели на него, просто стояли и не давали ему двинуться, и через их головы он увидел, что двое держат Раду за руки, а усатый подошел к ней, неторопливо переложил трость в левую руку и правой рукой так же неторопливо и лениво ударил ее по щеке…»
Надо отдать авторам должное, картинка, как всегда, красочная и яркая.
«Это было настолько дико и невозможно, что Максим потерял ощущение реальности. Что-то сдвинулось у него в сознании. Люди исчезли. Здесь было только два человека – он и Рада, а остальные исчезли. Вместо них неуклюже и страшно топтались по грязи жуткие и опасные животные…
И он стал драться, как дрался тогда на Пандоре.
Время послушно затормозилось, секунды стали длинными-длинными, и в течение каждой можно было сделать очень много разных движений, нанести много ударов и видеть всех сразу …
Максим хватал очередного зверя за нижнюю челюсть, рывком вздергивал податливую голову, и бил ребром ладони по бледной пульсирующей шее, и сразу же поворачивался к следующему, хватал, вздергивал, рубил, и снова хватал, вздергивал, рубил»
Тут два момента. Первый: Максим не умеет драться. Однообразные движения, сугубо прямолинейные. Да ему иного и не надо. Это, к слову, о том, что он чем-то там владеет. Второй момент: у Максима сработал переключатель в голове. Он так ничего и не понял, более того, он не хочет понимать, поэтому мозг выдаёт картинки с Пандоры, и он просто убивает. Спокойно, без выдумки, без эмоций, на автопилоте. Нет даже перехода от одного состояния к другому. Вот детская безмятежность, а вот вам Терминатор в ярости. Что же там с ними такое делают, на практиках, после интерната?
«Рядом уже никого не было, а к выходу из пещеры торопился вожак с дубиной, потому что он, как и все вожаки, обладал самой быстрой реакцией и первым понял, что происходит, и Максим мельком пожалел его, как медленна его быстрая реакция, – секунды тянулись все медленнее, и быстроногий вожак едва перебирал ногами, и Максим, проскользнув между секундами, поравнялся с ним и зарубил его на бегу, и сразу остановился… Время вновь обрело нормальное течение, пещера стала аркой, луна – лампочкой, а страна Оз-на-Пандоре снова превратилась в непонятный город на непонятной планете, более непонятной, чем даже Пандора…»
Простой парень, так и не нашедший пока себя в жизни, хладнокровно убивает толпу людей, догоняет вожака, сожалея, что тот больно медленный, и расправляется с ним. Честное слово – Абалкин как автомат Странников вызывает только жалость по сравнению с этим Терминатором. И проблема не в том, что Максим может, а проблема в том, что он переключается автоматически, и для него это нормально.
«Он огляделся. На грязном цементном полу мешками лежали тела. Он машинально сосчитал их – шестеро, включая вожака, – и подумал, что двое успели убежать. Ему было невыразимо приятно прикосновение Рады, и он знал, что поступил так, как должен был поступить, и сделал то, что должен был сделать, – ни каплей больше, ни каплей меньше. Те, кто успел уйти, – ушли, он не догонял их, хотя мог бы догнать – даже сейчас он слышал, как панически стучат их башмаки в конце тоннеля. А те, кто не успел уйти, те лежат, и некоторые из них умрут, а некоторые уже мертвы, и он понимал теперь, что это все-таки люди, а не обезьяны и не панцирные волки, хотя дыхание их было зловонно, прикосновения – грязны, а намерения – хищны и отвратительны».
Ноль эмоций, абсолютный ноль. Максиму абсолютно плевать, что он только что убил несколько человек. Даже для современного человека впервые лишить жизни другого – это шок. Каждый переживает это по-разному, но переживает, испытывает эмоции. А тут… «Ничего личного, просто бизнес». Ну, или скорее: «Ничего личного, я просто выполнил свою работу».
«И все-таки он испытывал какое-то сожаление и ощущал потерю, словно потерял некую чистоту, словно потерял неотъемлемый кусочек души прежнего Максима, и знал, что прежний Максим исчез навсегда, и от этого ему было немножко горько, и это будило в нем какую-то незнакомую гордость…»
О! Рождается будущий маньяк! Он сожалеет не о том, что лишил жизни людей (а для землян это крайне ценно – жизнь людей), а о том, что он потерял «девственную чистоту». И при этом ещё и гордость испытывает, ну еще бы – теперь он уже не мальчик, воин пустил кровь. Ну, точно, растёт новый маньячило.
Выводы? Да запросто, тем более их не много, но они важны:
Земляне проходят специальную психологическую обработку в юношеском возрасте. Им внушаются определённые стили поведения и реакции. Их эмоции искусственно притупляются. Подростков программируют, вкладывая им определённые триггеры, в качестве которых, в данном случае, выступает причинение вреда «положительному» (Рада ещё не близкий) человеку. Мы помним, что Максим уже видел насилие, видел, как Гаал бил Зефа по лицу. Значит, либо Зеф не отнесён к положительным, либо Гаал отнесён к таковым, и, скорее всего, именно поэтому программа не сработала.
Мы говорили о пересечении ОО и ТББ, вот теперь нам становится понятно, почему историки ИЭИ такие, какими мы видим их в книге. М-да… Вот что-то мир Полдня перестал нравиться от слова «совсем». Антиутопия в полный рост выходит. Сладенькая, прилизанная, но страшная.
Мы прекрасно понимаем, что выводы об «обработке» – очень и очень спорные. Но тут есть, что обсудить, верно?
