Когда Михаилу стукнуло тридцать, он начал задумываться.
Нельзя сказать, конечно, что раньше он совсем не думал. Думал, конечно. Однако думы эти были какие-то сиюминутные, незначительные, будто мошки. Но затем, когда подошел четвертый десяток, Михаил неожиданно взглянул на себя со стороны — и неприятно поразился тому, как ничтожно мало место, занимаемое им во вселенной. Даже в рамках человеческого мира Михаил терялся, как крошка на полу.
Если раньше сознание Михаила было поглощено исключительно самим собой, то теперь мир надвинулся со всех сторон, навис над Михаилом со всей тяжеловесной основательностью. Терпеть это давящее присутствие было трудно, поэтому мозг искал способ как-то смягчить давление. Мысли в голове Михаила бурлили помимо его желания, как булькает кипятком помещенная на кухонную плиту кастрюлька.
Вопросы, которыми задавался Михаил, относились к категории вечных.
— Кто я? Зачем я? — бормотал он бессонными ночами в подушку. Вставал, чтобы выпить воды, а вместо этого застывал у окна. За нечистым стеклом плыл куда-то желтый пузырь Луны, его мутный водянистый свет заливал вывернутые кверху плоскости крыш. Когда для вопросов заканчивались слова, Михаил принимался тихо, тоненько скулить, и его тень на стене механически качалась из стороны в сторону, словно маятник.
Михаилу от безответных вопросов было и плохо, и как-то мучительно сладко. Иногда ему вдруг казалось, что вот-вот, и проснется он, и всё само собой окажется на своих местах: так иногда наступает ясность при свете нового дня. Но дни шли, а надежных, по-настоящему вечных ответов не было.
Некто, узнав о мучениях Михаила, сказал ему с мудрой усмешкой:
— Человеческий мозг развился как средство выживания, дружище. Для этих вечных вопросов он не приспособлен. Тут нужен какой-то другой инструмент. Наверное, другой, особенный мозг.
— Где ж его взять? — томился Михаил.
Однако некто только плечами пожал.
Тогда Михаил пытался подтянуть себя до уровня вечных вопросов. Он принялся скупать охапками толстые философские книги, так что вскоре его стали узнавать пожилые продавщицы в букинистических магазинах. Но за мудреными словами толстых книг Михаил не угадывал того, чего искал.
Тогда он стал ходить по разным кружкам. Но и хитрые гуру самосовершенствования хотели только его, Михаила, денег, не умея дать ничего настоящего взамен.
Постепенно Михаил устал. Он продолжал жить, но больше по инерции. Прилежно ходил на работу, как в пустое место — теперь его интересовало совсем другое. Однако, тем временем наступило очередное лето, и Михаилу велели взять отпуск: так, мол, положено. Михаил ни о чем таком не думал, но раз положено, сопротивляться не стал.
Дали ему две недели. Первые несколько дней Михаил в полубреду провалялся на кровати, не зная, как убить столько свободного времени. А потом поднялся как-то ни свет ни заря, наскоро выпил кофе и, побросав в рюкзак какие-то вещи, отправился на вокзал. И вот спустя полчаса грязно-зеленый поезд, пристукивая колесами, уже увлекал Михаила в восточном направлении.
Михаил не знал, куда он едет, и даже не думал об этом — голова распухла от вечных вопросов, и ничего другого в нее уже не помещалось. Вокруг суетились пассажиры, за окном судорожно мелькали растущие вдоль железнодорожного полотна столбы и деревья, но ничего из этого не могло — или же не хотело — хоть как-то помочь Михаилу. Тогда он застелил постель и лег лицом к стенке. В вагоне стоял гул многих голосов, напоминающий звук движения пчелиных тел в нагретом солнцем улье.
— Что ж ты, Сережа, делаешь, посмотри на самого себя в зеркало, — говорила ватным голосом какая-то старушка. — Ты же какой был мальчишка ладный, я помню, Сереженька — кудрявый, румяный... Глазки у тебя светились. А сейчас? Э-э-эх! Заездила тебя твоя Оленька, плешь тебе выела! Идешь мимо, так даже не здороваисси. Совсем до ручки дошел...
И Михаилу приснился сон: будто идет он по длинному темному коридору к далекой двери, из-под которой течет живой ослепительный свет. Долго идти, усталые ноженьки вязнут, как в болоте, но дверь все-таки приближается понемногу. Уже видна ее круглая полинованная ручка. И вот Михаил протягивает свою руку — длинную, тонкую — и крепко сжимает бледными пальцами дверную ручку, тянет ее на себя. Но дверь остается на прежнем месте, а Михаил с бессильным недоумением разглядывает ручку, которая осталась в его пальцах. Подносит шар к глазам, и тут он вспыхивает, как маленькое злое солнце.
Глаза колол сквозь веки утренний солнечный лучик: это Михаил во сне повернулся на другой бок. Вскоре явилась проводница и велела сдавать белье.
— Скоро ваша станция, мужчина! Поторопитесь.
Михаил собрался и вскоре выскочил из затхлого вагона на продуваемый летним ветерком беззащитно голый перрон. Поезд тронулся с облегчением, будто Михаил был ему в тягость. Маленькую станцию тесно обступали горы, поросшие, как шерстью, хвойным лесом.
---
— Ты, Миша, человек! Челове-е-эк! — сказал Геннадий в который уж раз.
Михаил кивнул.
Новые приятели сидели на стволе упавшего дерева, который на одном своем конце топорщился в разные стороны высохшими до потери упругости корнями, а другим концом упирался в противоположный берег мелкой беспокойной речушки. Вокруг росла вразнобой высокая трава, которая постепенно становилась лесом. Между мужчинами стоял сосуд с жидкостью неопределенного цвета и объема, в которой трепетал закатный огонек.
— Ты тоже, Гена, человек. Ты тоже!
Геннадий кивнул и поднял узкие глаза к разноцветному небу. Раздумчиво пробормотал что-то непонятное, больше для себя самого. Михаил вежливо улыбнулся, но улыбка вышла кривой, мучительной.
— Человек, а не знаешь, зачем живешь. Как так? — вновь удивился Геннадий. Пожал плечами, нахмурился. — Нехорошо, неправильно это!
— Что ж теперь...
— А ты спрашивал, Миша?
— Что? — в свою очередь удивился Михаил. — У кого?
— У Вселенной, — с готовностью откликнулся Геннадий, — у богов, духов, у себя... Это всё одно, всё едино! У камня спроси, у реки спроси... У ветра! У пустоты спроси — всё едино!
Михаил вздохнул.
— У пустоты даже лучше спросить, — в наступивших сумерках белки глаз Геннадия блеснули, как осколки стекла. — А пойдем, Миша! Пойдем, спросишь. Сегодня и спросишь! Зачем тянуть... Вставай, Миша! Давай-давай, вот так...
Геннадий помог товарищу подняться. Поддерживая друг друга, мужчины медленно двинулись в сторону ближайшего села. Всю дорогу Геннадий подбадривал приятеля, убеждал не тянуть. Михаил старался, как мог, но у него не слишком-то получалось, и когда пришли в село, уже была настоящая ночь — сырая, густая, звездная.
— Обожди тут, — сказал Геннадий, усадив Михаила на лавочку у дощатого забора. За забором светилось сквозь кусты желтое окно.
Михаил остался ждать в темноте, словно существовал один на всем свете под этим усыпанным звездной мукой небом. Сонливость как рукой сняло. Темнота дышала и ворочалась вокруг, поскрипывал старыми бревнами дом за спиной — наверное, устал стоять на месте. Наконец, скрипнула калитка, и Геннадий шепнул над ухом, вкусно дохнув свежеразжеванным чесноком и спиртом:
— Пойдем, я договорился!
Михаил послушно встал. Прошли во двор, кто-то зажег лампу, свисавшую с угла крыши.
Пересекли широкое пустое пространство (слева угадывалось что-то большое — то ли в стог сена, то ли округлая постройка). Геннадий шел уверенно, будто у себя дома. Почувствовал, обернулся с ухмылкой :
— Родня! Племяш тут живет.
Выдвинул в сторону длинную кривую жердь, распахнул проход в заборе, и Михаил вышел на широкий луг, который начинался сразу за забором. На темной, смутно мерцающей, похожей на ворс траве угадывались отдельно лежащие камни. За лугом шумела река.
Михаил остановился и молча ждал указаний.
— Сейчас племяш бычка приведет. Ему ничего не жалко, сильно меня уважает, — пояснил Геннадий. — Я ж ему как отец. А мне для тебя не жалко, Миша!
Во дворе взвизгнула петлями дверь, и продолжением этого визга был высокий женский голос с вопросительно-укоряющими интонациями. Но дверь захлопнулась, и снова стало тихо.
Геннадий усмехнулся, закурил. На секунду высветилось его широкое плоское лицо, прорезанное резкими морщинами. Над лугом поплыл белесым облачком дым.
Послышался дробный топот, и молодой парень вывел на луг бычка — массивный темный силуэт громоздился на фоне отражающей звездное мерцание травы. Парень бросил веревку и молча протянул Михаилу руку. Бычок опустил морду к земле.
— Не надо ему наедаться, — заметил Геннадий, указав на бычка красным огоньком.
— А, не успеет, — равнодушно бросил парень.
---
— Готово, Миша. Давай! — Геннадий обтер руки бурой от крови тряпкой. В неярком свете фонаря выпуклая бычья туша казалась более реальной, чем всё остальное. В брюхе чернела дыра.
Михаил совсем растерялся.
— Ты вот так вот, — Геннадий опустился на колени, показывая, как нужно. Наклонил голову к зияющей утробе животного. — И туда, значит...
— Я не хочу, — проблеял Михаил.
— Как это так "не хочу"? Теперь что ж, братишка... Теперь надо! Племяш вот бычка дал, забили для тебя... Ну-ка, Миша, надо! Спроси у пустоты-то у самой...
Михаил, холодея сердцем, стал на колени перед тушей. Из бычьей утробы пахло тепло и кромешно — жизнью ли, смертью, не поймешь. "Нет, — подумал Михаил, — безумие какое-то, сумасшедший дом". Но мир вокруг погас, теперь был только Михаил и разверстая перед ним чернота утробы. Оставался только один путь — в пустоту. Михаил наклонил голову...
Он задержал дыхание, но легкие тут же опустели. Влажная пустота больше не пугала. Она была абсолютной: глаза не видели, уши — не слышали, даже мыслей не осталось ни одной, словно тьма говяжьего брюха затекла через естественные отверстия внутрь головы. Появилось и окрепло новое чувство упругой земли под ногами, не такое, как раньше. Теперь Михаил снова видел луг и человеческие фигуры неподалеку, но смутно. Зато запахи развернулись, заиграли всеми оттенками: сотни растений пахли каждое по-своему, и свой особенный аромат имели и камни, и глина, и отдельные струйки воды в реке, и воздушные потоки, и облака, и даже звезды.
Михаил склонил голову к траве, коснулся ее губами. Трава на лугу была объедена и еще не отросла, но все остальное было необыкновенно хорошо — веял легкий ветерок, надоедливые слепни давно угомонились и спали, даже собаки молчали в этот волшебный час.
— Хорошо-то как, Господи! — хотел было воскликнуть Михаил, но сумел исторгнуть из себя только хриплое мычанье.
==========
Так-то! Еще рассказы: