"В Ленинграде городе, у Пяти углов, получил по морде Саня Соколов..." - так пел Владимир Семёнович. Но нет, в моём рассказе "Лето и два доллара" получил по морде на Невском проспекте валютчик Толя. Публикую рассказ о дальнейшем жизненном пути Толика. Не такие плохие люди были ленинградские валютчики...
Толик допивал графин с ледяной водкой. Спасибо Надюхе, или, как говорили уважительно поварихи, Надежде Сергеевне, начальнику производства ресторана «Невский». По Толиному телу разлилось приятное тепло, и он думал о Наде, Наденьке или просто Надежде – «компасе земном». Так Толик называл свою подругу в минуты нежности. Хорошая она тётка, думал Толя, добрая, порой даже чересчур. Хотя, Толина мысль продолжала анализировать Надежду Сергеевну, доброта свойственна всем русским женщинам из маленьких провинциальных городов и деревень. А Надюха была из «лимиты», пусть и прошло больше двадцати лет, как она очутилась в большом городе, но вологодский говорок у неё остался.
На тарелке перед Толей лежала очень неплохая закуска. Несколько ломтиков слабосоленой сёмги, немного красной икры, крупные оливки. Сбоку на блюдце заботливая Надя положила порезанный лимон. «Жизнь хороша, если пьёшь не спеша», - подумал Толя, наливая в хрустальную стопку очередные пятьдесят.
- Ну, как ты, Толенька? Полегчало? – на кресло рядом с ним села Надя.
- Угу, уф… - Толя зажмурил глаза после выпитой стопки, - да, отпустило маленько.
- Как же тебя, сволочи, - Надя погладила его по голове, - понаедут в Ленинград уроды деревенские, шпана разная.
- Да ладно, Надь. Шрамы украшают мужчину. Я же мужчина, а, Надь? – Толя попытался ущипнуть крепкое женское тело под большой грудью.
- Да ну тебя! Украшают… вот так дадут по башке, вроде ничего, а на третий день раз, и кровоизлияние. Ты, Толик, сходи сегодня в поликлинику. А перед ней в травму, пусть побои зафиксируют. И в милицию, в милицию заявление пиши! Пусть этих козлов найдут!
Толя криво ухмыльнулся, - Ну вот ещё, Надя, с ментами связываться… Они меня сами и виноватым сделают. Что делал там, в арке дома на Невском проспекте, а, Анатолий Петрович? Да ну это всё, - Толик махнул рукой и налил себе водки.
- А что ты там делала, Толя? Ну-ка, ну-ка, расскажи…
- Двух бундесов хотел отработать, что ещё можно делать на Невском проспекте? Только зря время потратил и вот… по жбану получил.
- Эх, Толик, Толик… Анатолий! Взрослый мужик, а всё, как мальчик бегаешь. Ты бы на работу устроился, по специальности бы, а? – Надя пристально посмотрела в лицо Толику.
- По специальности говоришь? Ага, возьмут меня по специальности… то есть возьмут, конечно, на рейсы по Волге, например, или просто на берегу груши околачивать… Меня ж по статье выгнали, Надя.
- Ты, Толик, много хотел. Быстро и много. Вот тебя и турнули. Ещё и конфликт устроил, как ты сам рассказывал. Конфликтный ты, Толик, справедливости везде ищешь. А жизнь штука такая, несправедливая. Да ты и сам это знаешь, только всё бодаешься. Ладно, пойду на кухню. Тебе сейчас харчо принесут. Поешь и давай, уходи. Начальство скоро будет, по залу пройдутся, а тут ты с такой физиономией, - Надя вздохнула и пошла своей величавой походкой к дверям на кухню.
Толя посмотрел на графин. Оставалось еще на три стопки. Нормально. Посижу, подумал он, и надо двигаться к себе, на Обводный. Подумал, что надо, наверное, Надю послушать. Чего он носится оленем по жизни. Кому это нужно? Потом подумал, что ему и нужно. Деньги, деньги решают всё в этой жизни. Он не рассказывал Наде, что занимается валютой. Зачем? Она женщина тревожная, будет ещё больше беспокоиться о нём. Это не Вера из «Кавказского», та хищница. Как радуется Толиным подаркам. А в глазах только деньги. Да, там характер другой. Вера была любительницей обсчитывать поддатых посетителей. Ресторан «Кавказский» на углу Невского и Плеханова был ещё тем местом. Разгуляево там было практически каждый вечер. Толик вспомнил эпичную драку с дагестанцами два года назад. Он сидел с партнёрами по валютному бизнесу. Культурно отдыхали – коньяк, шашлыки, хачапури хорошие были, это Толик запомнил. Драка началась у туалета. Двое кавказских мужчин начали бить Коляна, закадычного Толиного друга. Поначалу никто и не понял, из-за чего вся эта заварушка началась. Потом, когда они возвращались по Плеханова к ресторану, Коля рассказал, что к нему привязался невысокий дагестанец с небритой физиономией и предложил купить его, Колины солнцезащитные очки. Он, может быть, и продал бы их, но это был подарок от одной страстной итальянки, с которой у Коли был скоротечный роман. Подарок, никак не для перепродажи. Коля не согласился, кавказец настаивал, предлагая, как понял Толян, нормальные деньги. Тридцать, потом пятьдесят рублей. В общем, слово за слово, кое- чем по столу, и конфликт образовался очень быстро. Точнее, драка. Но горячие парни из Махачкалы не знали, что в зале «Кавказского» в этот вечер гуляли валютчики, то есть Толя и Коля были не одни. Сработала цеховая солидарность. В общем, всё завершилось, как говорил преподаватель истории в школе, славной викторией. Очки и Колю отбили, а в качестве трофеев досталась кожаная сумка одного из гостей Ленинграда, где лежали сто семьдесят рублей, два яблока и карта-схема общественного транспорта. Деньги были отданы Вере, за неоплаченный кавказский ужин и в качестве компенсации за сломанный стул. Который, как понял Толя, сломал об спину одного из горячих мужчин Гоша, здоровенный парень с румянцем на щеках.
Принесли харчо. Толя попробовал ложку. Как обычно, на высоте. Горячо и терпко. Он любил густые наваристые супы. Выпил и решил не спешить. Пусть остынет немного. Ну и что с того, что начальство должно придти? Что, в баре нельзя сидеть людям со слегка отрихтованным лицом? Покажите это в правилах советской торговли. Нету, нету таких правил. У нас, как думал Толя, в советском обществе все равны. Ну, или почти все. Толик прочёл в машинописной копии роман «Скотный двор», поэтом мог размышлять достаточно критически. Да, жизнь несправедливая штука. Порой чересчур. Он очень хотел вырваться из монотонных будней, как он сам про себя называл начало своей жизни. Родители, инженеры с «Кировского завода», рядовое детство, школа, кружки. В начале авиамоделизма, потом секция самбо в ДК на Стачек. Всё прилично и традиционно, как в миллионах советских семей. Маленький Толя думал, что это и есть такая нормальная жизнь, имеющая, конечно, свои огорчения, но в целом радостная и уютная.
Всё изменилось, когда Толе было 13 лет. К ним в гости приехал двоюродный брат отца, энергичный моряк торгового флота. Шумный, весёлый, человек – праздник. Таким его запомнил Толя. Больше он никогда его не видел. И в семье старались говорить о нём вполголоса. Двоюродный брат оказался невозвращенцем, дезертиром, как презрительно говорил папа. В Марселе брат сошёл на берег, и больше и не вернулся на корабль. Через два дня поисков капитан и команда узнали, что он попросил политического убежища и французы его предоставили.
В общем, про дядю старались не вспоминать.
Его приезд запомнился Толику надолго, если не навсегда. Дядя подарил отцу моднейшие расклешённые джинсы, маме японскую синтетическую блузку. Толя поучил в подарок игрушечный пистолет, тяжёлый, с крутящимся барабаном. К нему прилагалась коробка пистонов, которые надо было вставлять в барабан, как настоящие патроны. В общем, дядин визит был сравним с визитом инопланетянина. Они курили на кухне с отцом ароматный «Camel» и говорили о неслыханных до сей поры вещах. О немецких машинах, о том, что каждый работяга в ФРГ или Франции может себе позволить отпуск на испанских курортах. Толик слушал сначала недоверчиво, а потом, очарованный убедительной речью папиного брата, заворожено. В школе им говорили абсолютно другое. Про «загнивающий Запад», про постоянные кризисы и агрессии империалистов. А здесь был свидетель той, далёкой жизни, и рассказывал абсолютно противоположные вещи. С того дня в Толину голову закрались очень сильные сомнения. Хотя папа и говорил, что работать надо везде и при любом строе, что «там» жизнь тоже не мёд, но Толик начал сомневаться.
Сомнения усиливались в праздники, когда папа приносил продуктовые наборы из стола заказов на Кировском. Подросток Толя думал, почему такие вкусные, но, в общем-то, простые продукты, так трудно «доставать». Индийский кофе в банках, сырокопчёная колбаса или испанские сардины. Это всего лишь продукты, не какая-то экзотика с далёкой Африки, а самые обычные консервы. Только иностранные и очень вкусные. И вот так всё - с какими-то ограничениями, ожиданиями.
Папа и мама баловали Толю, это он сейчас понимал. На Новый Год, пока маленький Толя верил в Деда Мороза и Снегурочку, к ним приходил сосед с третьего этажа, здоровый мужик с густым басом. На нём были красный кафтан и, как казалось Толику, огромная белая борода. Толе очень нравился именно такой Дед Мороз, с густым басом, немного грассирующий. Особенно чудесен был момент доставания подарка из мешка. Деревянный конструктор, или несколько больших иллюстрированных детских книг. Которые, как сейчас он понимал, тоже были острым дефицитом. А запах мандарин до сих пор ассоциировался у него исключительно с новогодними праздниками.
И в армии свой первый Новый год он встречал с двумя мандаринками, которые им выдали на ужин в огромной столовой бригады Северного флота. Толик, испуганный молодой матросик второго месяца службы, сидел перед двумя мандаринками, положенными справа от аллюминевой тарелки с порошковым пюре и котлетой, слепленной непонятно из чего, и ему остро хотелось домой, к маме и папе. Потом это чувство прошло. Как понял Толик позднее, родительский дом после службы представляется немного другим, таким, изменившимся, что ли.
После армии Толик захотел нормальной работы, чтобы мир повидать и не испытывать нужду в деньгах. Не крохаборничать, как говорила его бабушка. Мореходка, та же армия по сути, потом, через отца однокурсника, оформился на хорошее судно. Денег захотелось быстрых. Вот и сделал быстрые деньги, не выдержал субординацию, нарвался на старпома. Точнее, не поделился, как надо.
Толик вздохнул, подумал, что переел. Харчо лёг тяжеловато в желудок. Надо было ехать. Сначала домой, сменить одежду. Потом скататься на «Галёру», поговорить с пацанами. Может, видели этих двух козлов, в клетчатых штанах. Штаны приметные, таких модников залётных кто-то мог запомнить.
Из двери подсобки вышла официантка Марина, лицо у неё было явно заплакано. Толику нравилась Марина. Всегда спокойная, молчаливая, и лицо у неё было явно не местное. Ну, то есть Толик думал, что в официантки она попала случайно, не её это дело. Пошла, как многие тогда шли, за хорошими деньгами. Иногда, в выходные дни или праздники, официанты могли за смену заработать тридцать или даже пятьдесят рублей. Гости были разные, некоторые, особенно южане, на чаевые не скупились.
«Что это она такая расстроенная? Всегда такая спокойная, приветливая», - Толик вытащил последнюю сигарету из пачки, закурил, посмотрел задумчиво Марине вслед.
- Толя, ты еще здесь? Дружочек, давай домой, по дороге в травму… хотя, блин, ты поддатый…зачем пил, - подошла Надя, села около, - тогда домой, душ прими, лицо обработай чем-нибудь, герой мой…
- Слушай, а что это с вашей Мариной-то? Зарёвана вон как… обидел кто?
- А, это… да беда у девки такая… так жалко её… молодая, а судьба вон как её мутузит, - Надя вздохнула, - ты же слышал, брата у неё убили в Афгане в прошлом году. Лейтенант, десантник. Погиб. Мать, как это случилось, с инсультом слегла, Марина еле выходила… а сейчас у дочки, в третьем классе она учится, врачи нашли опухоль…ну, онкология, короче. Уже несколько месяце лежит в больнице детской на Васильевском, не отпускают домой… и сказали на днях что того, девочке осталось немного… горе страшное… А еще и без мужа её растила. Совсем ужасно это всё. Мы тут всем коллективом сбросились, кто двадцать рублей, кто тридцать, я сотню дала… девочку жалко. Какие-то лекарства привозили из Финляндии, стоят, как «Жигули», а вот видишь, ничего не меняется… видимо, крест такой. Девочку только жалко, - голос Нади задрожал и глаза стали влажными.
- Да… круто… на девку навалилось, - Толя расстроился, начал тушить сигарету.
- Граждане, прошу оставаться на своих местах. Проводится рейд по соблюдению трудовой дисциплины! – в дверях стоял капитан милиции, а по проходам между столами зашагал пожилой сержант и три дружинника, по виду традиционные работяги.
- Ну вот, Толя, а ты тут квасишь, вот ведь! Давай, я тебя выведу через подсобку!
- Зачем, Надь, у меня корочки есть. Вот, я оператор котельной, смены сутки через трое. Сегодня мой законный выходной. Не докопаются, всё чисто! - Толя улыбнулся и достал удостоверение «Ленгаз».
У стола остановился дружинник, мужичок с плохо выбритым серым лицом.
- Добрый день, гражданин. Разрешите узнать, почему вы находитесь в заведении общепита в рабочее время?
- Разрешаю! Вот! – Коля протянул удостоверение, - работаю на Бумажной улице, оператором газовой котельной. Сутки отработал, пришёл вот к супруге, проведать, - Толик обнял Надю за плечи. Ей, как он почувствовал, это было приятно.
- Так, понятно… что, платят хорошо, можете себе позволить себе обед в ресторане? – мужичок спрашивал как-то подозрительно.
- Имею полное и законное право. Премию получил, тысячу кубометров газа сэкономил, начальство отметило премией!
- Понятно. Тоже, что ли, в газовщики податься? – мужичок вернул удостоверение и пошёл к капитану.
Подошёл сержант, - Гражданин, а что у вас с лицом? Вы подрались?
- Не, упал тут с лестницы недавно, вот неудачно то-как вышло…
- И что, решили выпить по такому случаю? Почему в халате таком? Это что, мода такая? – сержант начал, как подумал Толик, заводиться.
- Не, товарищ сержант, приехал родственник вчера из Ташкента. Вот, привёз сувенир. Я думаю, дай удивлю всех… а что, нельзя в халате ходить?
- Так, давайте ещё раз документик посмотрим ваш.
Толик протянул удостоверение, - Смотрите, всё нормально. Сутки отработал, трое отдыха. Всё по закону.
Сержант посмотрел на фото, сравнил с Толиком, - Да, ваше… Сутки отработали, значит. Ну, ладно, отдыхайте, - и сержант пошёл к выходу.
- Ваша служба и опасна и трудна, - негромко произнёс Толик ему в спину.
Надя молча смотрела, как из бара вывели двух женщин, которые ели мороженое через два стола от них.
- Вот ведь, тёток поймали. Они из НИИ на Литейном, иногда заходят к нам пирожные покушать, кофе выпить… Сейчас точно вышли за каким-нибудь дефицитом, и вот как неудачно… Выговор схлопочут, стопудово.
- Да, Надя, Андропов как дисциплину наводит. Прям, как при Иосифе Виссарионовиче…, - Толя встал, пригладил волосы на немного скуластом лице. Надя смотрела на него с любовью. Толик знал, что нравится женщинам. У него был такой европейский типаж лица, как объяснила ему знакомая парикмахер. Она его и стригла, как сама говорила, «под Делона».
- Всё, Надь, помчал я. Вечером к тебе?
- А ты что, имел другие планы? – спросила Надя недовольно.
- Ну что ты, принцесса! Вечер принадлежит тебе. И ночь тоже, - Толя наклонился и поцеловал Надю. Почувствовал, как немного задрожало женское тело.
Жара немного спала. День катился к дождливому вечеру. Он свернул направо, к Невским баням. Там всегда стояли таксисты, место было «прикормленное».
Сел к Иванычу, неторопливому крепкому мужику с наголо бритой головой. Летом Иваныч носил белую кепку с эмблемой спортивного общества «Труд», зимой кожаную фуражку таксиста, которую, как подозревал Толик, носил ещё папа Иваныча, настолько она была потёрта.
- Что, Толик, в передрягу попал? Кто тебя так отоварил?
- А… шёл по Невскому, встретил врагов. Ну, так и получилось.
- Ахаха, ты, лучше, как Бурков отвечай – бандитская пуля! Вот ты кадр, Толя! Приключение себе быстро найдёшь! Домой?
- Ага, надо придти в нормальный вид. А то вон, хорошую вещь мне испортили, - Толик смотрел на порванный рукав халата.
В квартире на Обводном было прохладно. Толик прошёл в ванную комнату, быстро сбросил одежду, встал под душ. Сначала холодная вода, потом горячая. Так хорошо, так он быстрее приходил в нормальный вид.
Потом, лёжа на старом кожаном диване, который достался от родителей, смотрел в окно, на кроны деревьев, растущих на Обводном, на тополиный пух, летящий вдоль канала. Вспоминал.
Её звали Варя. Он любил называть её Варенька. Ва-рень-ка, Ему казалось, что есть в ней что-то тургеневское, и в имени, и в таком милом лице. Он познакомился с ней после школы, когда ждал призыва. Стояло прохладное лето, в июне ленинградцы ходили в плащах, некоторые даже в зимних пальто. Но это, Толик точно знал, был самый счастливый июнь в его жизни.
Он жила недалеко, на проспекте Газа. Старые, запылённые дома, не самый респектабельный район Ленинграда. Но он не обращал на это внимание. Главное было провожать её до дома, целоваться на лестнице, пахнущей мокрыми тряпками и какими-то запахами еды. Из коммуналок проникали всевозможные запахи. Варя, смеясь, иногда говорила, что на третьем этаже сегодня опять ленивые голубцы, а на втором подгорела овсянка.
Толя смотрел в окно, ему казалось, что это было вот здесь, совсем близко, недавно. Нет, тринадцать лет прошло.
С родителями Вари он познакомился как-то на ходу, поспешно, они даже не успели толком поговорить. Папа, усатый мужчина сурового вида, мастер с завода «Адмиралтейские верфи», мама, улыбчивая толстушка с ямочками на щеках, воспитатель в детском саду. Ну так, познакомились и познакомились. Его, как понял Толя, никто не расценивал в качестве серьёзного кавалера. Варя поступала в педагогический, он готовился к осеннему призыву, работая у отца в цеху на «Кировском заводе».
Вспомнил, как холодной июньской субботой, в дождь, они оказались в кафе «Полярное», на углу Пушкинской и Невского. Почему-то было пустынно, потом он подумал, что да, это было всего лишь три часа дня.
Ели мороженое в вазонах на высоких ножках, взяли два фужера шампанского. Толик тогда начинал курить и с понтом, как он теперь думал, затягивался крепчайшими сигаретами «Шипка». Крошки табака назойливо лезли в рот, а он их мужественно, как ему казалось, сплёвывал на пол.
Варя улыбалась и говорила ему про вред курения, а он кивал головой, типа соглашаясь.
Да, подумал Толя, это были самые лучшие мгновения.
Потом пришла осень. Долгая осень. Был тёплый ноябрь, Толик призывался 4 ноября, под праздники. Пьяные призывники, похмельные прапорщики –«покупатели», приехавшие в Ленинград за парнями для своих частей. Суета сборного пункта. Они стояли около ограды, родители уже ушли. Он гладил её по голове и говорил в ушко Вари самые нежные слова, на которые был способен. Он действительно её любил. Говорил о том, что придёт после армии, поступит в мореходку, будет плавать по морям-океанам, привозить ей диковинные вещи со всего мира. Что его любовь не закончится никогда. Она его девушка. Только она.
Варя не плакала, кивала головой и крепко-крепко обнимала его. Толя и сейчас чувствовал её нежность. Там, на флоте, где он оказался, он понял, что это нежность будет с ним всегда.
Она писала ему каждую неделю, даже каждые три дня. Первый год, когда он был «салабоном», невозможно было даже выйти в увольнительные. Всё время учёба, служба или наряды. Спокойнее стало на второй год. Тогда он впервые услышал её голос в телефонной трубке на переговорном пункте. Казалось, это был голос из другого мира, из другой Вселенной.
Толя закрыл глаза. Всё изменилось через полтора года. Пришло письмо от её матери. У Вари обнаружили злокачественную опухоль в головном мозге и положили в больницу. Письмо было суховатое, скупое, но Толя почувствовал тревогу в каждой строчке. Это было очень больно. Он физически ощущал головные боли Вари, как описывала их мама.
Хмель постепенно выходил из него. Конечно, пить посередине дня не самая лучшая привычка. Но, как показывает жизнь, есть в этом что-то аристократичное. В том смысле, как понимают его советские люди, думал Толя. Коктейль на основе виски или джина после завтрака, или вообще, водка в любое время дня и ночи, как в романах Ремарка. Или Хемингуэя. Толя открыл глаза и посмотрел на портрет «старины Хэма», как говорил его папа, типичный, как думал он сам, «шестидесятник». Фотография Хемингуэя, напечатанная на ткани и накатанная на жёсткую основу, стояла на верхней полке книжного стеллажа, рядом с кувшинчиком для минеральной воды, привезённым из Чехословакии. По другую сторону была вазочка из Болгарии. Воспоминания о поездках отца.
Папа поддержал Толю, когда не стало Вари. Написал по-настоящему мужское письмо, сумев подобрать правильные слова. Он был благодарен за папе за это.
Толя звонил часто родителям Вари. В больницу он позвонить никак не мог, хотя и пытался по межгороду дозвониться до лечащего врача. Но всё безрезультатно. Спасибо ребятам с узла связи, поздними вечерами давали ему возможность звонить по межгороду.
И однажды он услышал то, к чему, в принципе, был готов. Но это готовность не отменяла неожиданность услышанного. Толя повесил трубку, сел на тяжёлый табурет, крашеный серой краской. В комнате было тихо, за перегородкой говорили о чём-то между собой связисты, два белоруса его призыва. Наверное, заварили чай и сейчас открыли посылку с пряниками и мандаринами, машинально подумал Толя. Был декабрь, с ледяными неприятными ветрами и полярной ночью. «Какая долгая ночь. И её больше нет. И никогда не будет. А ночь будет. А потом день… и снова ночь», - Толя думал как-то равнодушно, он даже сам удивился своей реакции на то, что три минуты назад ему сказала мама Вари.
Заплакал. Положил голову на поцарапанную столешницу, накрытую листом оргстекла, и заплакал.
Услышал шаги. По звуку понял, что пришёл начальник радиоузла, старший мичман Панкратов. Тот, увидев Толика, замешкался в дверях. Он знал историю с Варей, кто-то из матросов ему рассказал.
Толя сел на диване. Надо скоро выдвигаться к «компасу земному». Подумал, что в холодильнике стоит «Бифитер». Может, со льдом? Нет, не стоит. На сегодня многовато будет. Начал одеваться. Свободные серые брюки в цветную крапинку, настоящий «Barbour», поставщик королевского двора Великобритании, что тешило самолюбие Толи. Дальше рубашка с коротким рукавом, цвета хаки и с двумя большими накладными карманами. Над клапаном левого кармана нашивка «US Army». Краснолицый американец, с которым Толя квасил в «Чайке» на канале Грибоедова, божился, что эта рубашка времён Вьетнамской войны. Вполне возможно, думал Толя, разглядев позднее на изнанке рубашки, обошедшийся ему в две банки икры, полувыцветший штамп, на котором ему удалось прочесть «november 1967».. В общем, Толин прикид был очень индивидуален и, как он был уверен, второго такого в Ленинграде, да и во всём Союзе, было не найти.
Панкратов обнимал Толю за плечи и говорил, в общем-то, банальные слова. Но тогда они очень ему помогли. Хороший мужик был этот Панкратов, хоть и строгий к матросам.
Отпуск он получил на третий год. Достаточно поздно, обычно давали через полтора года, но Толя, как говорили тогда, совершил «залёт». Он был организатором коллективной пьянки в дивизионе. По случаю достал в увольнительной дрожжей и, вдвоём с разухабистым Виталиком из Костромы, они изготовили десять литров браги. Которую немедленно употребили сами и угостили весь свой призыв вместе с «дедами». Пьянка получилась знатная, последствия тоже. Отсидев пять суток на «губе», Толя автоматом лишился одного отпуска. В принципе, он считал это справедливым наказанием, потому что с пьянством состава срочной службы боролись жёстко и без сантиментов.
Сидя на кухне с мамой Вари, Толя слушал рассказ о последних днях. Будто жизнь другого человека. Он не хотел, да и не мог, запоминать подробности. Он просто хотел оставить Варю в своей памяти такой, какой он её знал те несколько счастливых месяцев перед службой. Этого ему было достаточно.
На кладбище он не поехал. Решил, что никогда не увидит её могилы. Он хотел помнить Варю живой.
Затрещал телефон, стоявший на табуретке у дивана. Толик специально прикрепил длинный шнур, чтобы можно было носить ярко-красный дисковый аппарат из комнаты в коридор или на кухню, например, это было удобнее, чем бегать к телефонной полочке в прихожей, где установил его отец.
Сел на диван, снял трубку.
- Анатолий. Это я.
Голос был отрывистый и жёсткий. Толик немного начал нервничать.
- Да, добрый день.
- Почти вечер, Толя. Через полчаса встречаемся там же.
Гудки.
Это был Максим Александрович. Человек, который «вёл» Толю по его жизни валютчика. В принципе, это Толик знал, что как только ты начинаешь зарабатывать реальные деньги, а для него это были три-четыре тысячи рублей в месяц, ты сразу становился желанным объектом для «погон».
Три года назад он, как говорили, попал под «раздачу» у гостиницы «Москва». Удачно поменял пятьсот финских марок у похмельных чухонцев, жаждущих продолжения алко-путешествия и не успел быстро уйти.
Прямо на стоянке автобусов его окружили трое крепких парней с армейскими бритыми затылками и, заломав руку и отобрав сумку, провели внутрь гостиницы. Там, пройдя коридорами первого этажа, спустились в цокольный этаж. Толику там сразу не понравилось. Тусклый свет от люминисцентных ламп, плотно прикрытые двери с техническими табличками. Его завели в помещение где, как он догадался, сидела «спецура», сотрудники отдела по борьбе со спекуляцией. Но валюта было дело серьёзнее. Толик мысленно расстался с финскими марками и про себя думал, что лучший вариант будет протокол о «приставании к иностранным гостям города Ленинграда». Худший – уголовная статья.
Но вышло по-другому. В кабинете стоял стол и две табуретки. На одной из них сидел невзрачный блондин с жидкими волосами, которые он зачёсывал набок. Светлые глаза, узко поджатые губы, длинный нос и слегка оттопыренные уши, что придавало ему немного комичный вид.
- Садись. Ровно, спину прямо, - блондин говорил отрывисто.
Толя сел. И тут же получил удар в ухо. Прямо в хрящик. Было очень больно.
- Ааа! Чего вы дерётесь! Социалистическая законность где? – заорал Толя, схватившись за ухо. Бил его молодой парень, один из трёх «принявших» его у автобуса.
- Где? – как будто удивился блондин - наверное, в Караганде, - и кивнул парню.
Тот схватил Толю за затылок и несильно стукнул лбом по столу. Было не очень больно, но страшно обидно.
- Ладно, Витя, оставь нас. Пока хватит с него. Сейчас будет разговаривать. – блондин ещё раз кивнул парню, тот вышел.
Толик сидел, поглаживая ушибленный лоб. Скорее всего, отделался шишкой, подумал он.
- Ну, молодой человек, давай. Рассказывай, - блондин смотрел ему в глаза. Смотрел равнодушно и с интересом зоолога, рассматривающего жабу или ящерицу.
Толик заговорил сбивчиво, волнуясь. Обычная история – шёл мимо, проходил сквозь толпу интуристов. На выходе из толпы его скрутили и потащили. Сумка не его, он нашёл её на газоне. Сумка хорошая, импортная, решил себе оставить. Есть такой грех.
- Всё сказал? Прогнал телегу? – поинтересовался блондин, - сумку можешь забрать, считай, что нашёл её пустой. Понятно так?
Толки кивнул. Конечно, всё нормально. Понятно.
- Меня зовут Максим. Максим Александрович. Вижу, голубь ты залётный, не видел тебя ещё здесь. На тебе лист бумаги и пиши то, что скажу.
И Толик написал. Максим говорил убедительно, Толя понял, что отвертеться по-лёгкому не получится. Звания своего Максим не называл и «контору» тоже. Но, судя по командирским привычкам, не младший офицер. Не простой опер.