- Мать честна́я! – Кондрат, как вкопанный, остановился у старого дуба, заметив на земле подвывавшего, уже явно ослабевшего пса, с задней лапой в капкане. Лет пять уж, как в вверенном ему хозяйстве подобными ловушками никто не баловался, и вдруг, такая картина, - Тише, тише, браток, я помогу, - он приблизился к бедолаге и протянул было руку, но пёс тут же оскалился и, что было мо́чи, зарычал.
Кондрат матюкнулся и стащил с себя ватник, бросить страдальца на произвол судьбы, ему даже в голову не пришло. Он так давно топтал эту грешную землю и не раз убеждался, что предавать, истреблять, причинять боль, способны исключительно двуногие. Словчившись, Кондрат накинул одёжу псу на голову и, чуток придавив того коленом к земле, потянулся к капкану. Адская приспособа оказалась старой и ржавой, явно ждавшей своего часа ни один год. Как только сработала то?! Подсобляя себе самодельным тесаком, сперва лезвием, а потом рукоятью, Кондрат, наконец, разжал зубья и осторожно извлёк из западни мощную пёсью лапу. Сдёрнув ватник, он тяжело опустился на землю, отдышаться и утереть потное от натуги лицо. Пёс тут же вскочил, припал на изувеченную лапу и заскулил, будто сквозь зубы, будто стесняясь проявления болезненной слабости. Потом, на трёх лапах, отскочил чуть в сторону, да, вдруг что-то вспомнив, развернулся, уселся и кивнул мощной башкой.
- Да ладно тебе, - понял благодарность Кондрат, - Ты б меня тоже не бросил бы. Наверное.
Пёс покрутил башкой из стороны в сторону, словно давая понять, что сомнение было лишним.
- Лапу осмотреть бы надо, мало ли…, - он смотрел на пса и не двигался с места.
Пёс осторожно поёрзал и грузно завалился на бок, не выпуская из виду своего спасителя. Попытался вытянуть раненую лапу, но снова протяжно заскулил. Кондрат был уже в полушаге от него, когда увидел скатившуюся к носу пса слезу. Пёс тут же прикрылся передней лапой, чтобы человек не заметил его этой внезапной слабости.
- Потерпи, браток, - Кондрат опустился на колени и осторожно прикоснулся к ране, - И…это…прости…Не доглядел я… Ох, ё…, - он покачал головой, - До дому нам с тобой надо, я сейчас.
Он быстро нарезал лапника, вытащил из рюкзака кусок верёвки и связал ветки. Пёс всё понял без лишних слов, из последних сил поднялся и свалился на волокуши.
Судьба «отсыпала» на долю Кондрата испытаний от всех своих щедрот. На пятерых хватило бы, да всё ему досталось. Детство своё, до восьми лет, он помнил хорошо, отчётливо, может потому, что эта «крошечка» его жизни была единственным светлым воспоминанием. Мама, батя, старший брат Климка, да он, Кондратка, семьёй были дружной, крепкой. Жили, не тужили. Пока мама с батей в новой бане не угорели. В тот день закончились для Кондрата и детство беззаботное, и счастье отмеренное. Их с братом, сиротинушек, забрала к себе бабка, отцова мать, сама натерпевшаяся, да очерствевшая настолько, что ни любви, ни ласки пацанва от неё сроду не видала. Много позже, уж взрослым став, понял Кондрат, что к чему, а в детстве, сжимаясь в комочек от бабкиных тычков и криков, он абсолютно искренне считал эту, по случайности родную женщину, ведьмой. «Ведьма» в войну прошла через немецкий концлагерь. Благо, хоть сына успела в эвакуацию отправить. Руки и ноги у неё были в шрамах от ожогов. А что там осталось от души, мальчишкам и вовсе было неведомо. Когда Кондрату исполнилось двенадцать, на его глазах погиб Клим. Молнией убило. Кондрат тогда говорить перестал вовсе. Бабка, итак-то, его недалёким считала, а теперь и вовсе за дурачка держать стала. Снова заговорил он примерно через год. Огнём занялась колхозная конюшня, парнишка за помощью рванул, руками махал, да кто ж его, дурачка-немтыря, поймёт-то?! Толи от злости, толи от бессилия, он вдруг и закричал. Кондрату семнадцать исполнилось, бабка, почитай сразу преставилась. Истошным криком ночью зашлась и всё, отмучилась. Горевал парень сильно, сам от себя не ожидал. Если бы не Любава, умом тронулся бы, наверное. Любава… Любушка-голубушка. Пожениться они мечтали, как восемнадцать исполнится. Да только у отца её другие планы были, в отношении дочки-красавицы. На кой им в семье голытьба сдалась?! Вот сынок председательский – это самое оно. Какая такая любовь? Любовью не насытишься! А то, что пьяница, да гуляка, да вороватый, как папаша его, так остепенится, как женится! Умылась слезами Любава, да за Кешку и пошла. Советская власть, советской властью, а устои семейные завсегда во главе угла стояли, отцовское слово – закон. Кондрат уехал из села в день Лабавиной свадьбы, не попрощался даже. Попрощаться, значит простить, а он не простил, даже много лет спустя. Разобиделся на весь бабий род, да так никогда и не женился. Помотало его по белу свету, даже в «застенки» разок занесло, на пару лет. За дивчину вступился. Все беды от баб. А обидчик сынком какого-то папаши «в законе» оказался. Ну и отправился Кондрат в неволю. А, как освободился, власть переменилась, он на родину и подался. Не в своё село, нет, слишком много воспоминаний, вёрст за тридцать от него. Напросился в лесничие. Вот с тех пор в лесной сторожке и жил, «в люди» ходил редко, всё больше по крайней нужде. Да и много ли ему надо, бобылю неприкаянному?!
- Серый, Серый, да где ж ты, бродяга?! – Кондрат поутру собирался до старого кордона, - Ты со мной, или на хозяйстве?
Найдёныш оказался псом живучим. За пару месяцев раны его затянулись, как их и не бывало. Прихрамывал ещё чуток, так ведь не молодой чай. Да такой же, как сам Кондрат, жизнью побитый. Шкура, что решето, шрамов не счесть. В предках, видать, волки значились, потому как повадки сохранились, да и внешность характерная для волкособов. Вожака, правда, в Кондрате признал, как поднялся, так верой и правдой служил. Не дозвавшись Серого, Кондрат снарядился в путь, не пропадёт друг, вода-еда в доступе, а к вечеру уж свидятся.
Через пару вёрст Серый возник перед Кондратом, как Сивка-Бурка, словно из-под земли выскочил. Кондрат даже вздрогнул от неожиданности:
- Тьфу ты, стервец, переполошил! Ты как здесь?
Пёс крутился юлой, радовался другу и тут же отскакивал, словно маня за собой в глубь леса. Чертыхнувшись, Кондрат двинул за ним, чуя неладное. «Неладное» сидело под берёзкой и тихонько скулило. Молодуха, лет тридцати. Завидев Кондрата, она попыталась привстать, да тут же шлёпнулась обратно оземь, размазывая по чумазому лицу слёзы.
- Дядечка, - залепетала она, - Родненький, помоги, а?!
- Ты как здесь, красавица? – подошёл к ней ближе Кондрат, - И что с ногой?
- По ягоды я пошла, да забрела далеко - всхлипнула она, - А тут волк, - кивнула она в сторону Серого и опять всхлипнула, - Я и побежала. А он за мной.
- Это Серый что ли волк? – усмехнулся Кондрат, - Да так близко к сёлам волки уж лет десять не подходили, перебили всех охотнички.
- Но похож ведь, - скривилась женщина, норовя излить новую порцию слёз, - Он уж после гавкнул, ну…, как ногу я подвернула и в полный рост по земле проехалась.
- Вот и сходили до кордона, - проворчал Кондрат, - Идти, я так понимаю, ты не можешь?
Бабонька отчаянно замотала головой, и снова попыталась привстать. Серый тут же метнулся к ней, подставляя в помощь мощную холку.
- Помог уж, охальник, - проворчал в его сторону Кондрат и добавив тихонько, скорее самому себе, - Все беды от баб, - подхватил горемычную подмышки и направился с нею в сторону ближайшего села.
Пёс семенил следом с корзинкой женщины в зубах и с таким виноватым видом, будто обидел малого ребёнка.
- Катя я, Катерина, - напоследок, уже у сельской крохотной больнички решила представиться пострадавшая.
- А я было подумал, Красная Шапочка, - буркнул в ответ Кондрат, а потом, чуть запнувшись, добавил, - Катериной маму мою звали, - и, развернувшись, да присвистнув Серому, зашагал обратно в лес, не оглядываясь.
Продолжение следует.