Это не добрый рассказ. Потому что ни добро, ни здравый смысл в нём не одержат победы. Читатели с чрезвычайно чуткой душой, добрые и ранимые, без обид, пролистните. Я обещаю написать и опубликовать для вас ещё много-много позитивных и душевных рассказов. Зачем тогда, спросите вы? Я решила, что так надо. Надо в пример тем, кто обвиняет меня в том, что я «спаиваю» героев и можно было бы обойтись без вот этого вот. Тем, кто, видимо, не знает о существовании «социального дна». И, как Сиддхартха Гаутама, не ведает жизненной изнанки. Надо Егору и Саньке, ежедневно таскавшим вусмерть пьяную мать из притонов домой, пряча от стыда глаза. Да и другим ребятишкам из подобных жизненных драм. Чтобы генетика дала сбой! Чтобы не повторялись судьбы. Надо мне. Потому что жить с этим знанием тяжко и поделать ничего не возможно.
Село Надеждинское раскинулось на берегу величественной реки, испокон веков кормившей обитателей, сначала коренных народов, а затем и пришедших на эту землю русских. Тайга, у которой отвоевали этот простор селяне, тоже не скупилась. Строительный лес, пушной зверь, различная дичь и дикоросы, исключали гибель от холода и голода. Живи и радуйся, как говорится, конечно, за тридевять земель от больших городов, но ведь силком никто не держит, сами выбирали. Тем более, что в селе имелись все блага цивилизации: детский сад, школа, больница, почта, милицейский участок и рабочих мест на ферме, рыбзаводе и лесозаготовках непочатый край. Семьи Поляновых и Размахиных обосновались здесь уже после войны. Работали, как все, гуляли в праздники, как все, дружили семьями. Размахинская Клавка и Поляновский Мишка, знакомые, естественно, с пелёнок, слюбились рано, жить вместе стали к восемнадцати годам. Оба были теми самыми «в семье не без урода», предпочитая гулянки ударному социалистическому труду. Пили всегда с размахом. Сначала в выходные, а потом всё чаще и чаще. Родители, товарищеские суды и граждане милицейские указкой для них были смехотворной. Грозить лечебно-трудовым профилакторием Клавке с Мишкой было бесполезно, добраться в село можно было только по реке, летом. Зимой, правда летала изредка малая авиация, но не снаряжать же «аннушку» за ради двух запойных алкашей.
К середине семидесятых, одну за другой, произвели Поляновы на свет трёх девчонок: Вальку, Надьку и Ирку. Всех в пьяном угаре, не выпуская изо рта «беломорин». Девки, несмотря ни на что, удались крепкими, а то, что росли слегонца недоразвитыми, так мать с батей «академиев» не кончали. Жили девчонки тяжко, скорее выживали. Пока живы были бабки-деды, полегче было. А потом, с малолетства, на чужих людей «батрачили», за копеечку какую, или кофточку с юбчонкой ношенные. Да и те приноровились в схроне у речки прятать, чтобы родители не отобрали и не пропили. Из дому выходили в тряпье, в схроне переодевались и бегом до школы, обратно домой, по той же схеме. В тайгу ходили, по грибы-ягоды, да за черемшой с папоротником, рыбалили с соседскими пацанами. Что скрыть в том же схроне удавалось, то и было пропитанием. Остальное родители отбирали. Да пороли девчонок нещадно.
Вальке было десять, её сёстрам и того меньше, когда Клавка, в пьяном угаре, пырнула Мишку насмерть. На глазах у ошалевших от страха девчонок. Детский дом в городе показался сёстрам сказочным местом, по сравнению с домом отчим. Тётки-дядья, давно разъехались из родного села, но забирать в свои семьи племянниц из «такой» семьи, не изъявил желания никто. Да и ладно. В детдоме хоть не били. И кормили досыта. Здесь же старшаки впервые дали попробовать вина. И другого рода опыта Валька поднабралась здесь же.
Мать освободилась, когда Вальке исполнилось шестнадцать. Дочерей она забрала, а вот на новорождённого внука заставила написать отказ. Валька не очень-то и расстроилась, возвращаться в село с вечно орущим сыном не хотелось. А малыш-отказник, сразу попавший в Дом малютки, и подозревать не мог, каким благом для него станет это материнское предательство.
В Надеждинском всё покатилось по накатанной колее, с той лишь разницей, что к возвращению Поляновых от процветающего прежде села осталось одно оптимистичное название. Да пьянствовала Клавка теперь не одна, от всей широкой души потчуя дочек. Где они брали деньги на пропой, возможно только предположить. С развалом Союза прахом пошло не только сельское хозяйство с животноводством, но и все заводы в ближней и дальней округе. Работы не стало. Пить «с горя» стали даже те, кто раньше на дух не переносил этого дела. Но у местных алкашей были инстинкты. А у Клавки три подросшие дочки. Спрос и позволил жить безбедно. Спустя несколько лет, Надька с Иркой, добровольно пролечившись в городе, в наркологии, «завязали», вышли замуж, да и зажили, как все. Валька ограничивала себя самостоятельно, потому как ежегодно производила на свет по ребятёнку, общим количеством – восемь человечков. Примечательно, что материнских прав её не лишали ни разу, куда она девала детей, Валька не говорила даже матери.
В двадцать восемь и ей «улыбнулась» удача. Суженый, хоть и был забулдыгой, но замуж Вальку позвал. Через год она родила счастливому папаше сыночка, Сёмочку, созрев после десятых родов до «материнского инстинкта». Ещё через три года, Валька с Антоном развелись, но продолжали жить вместе, потому как бывший муж «превратился» в Валькиного отчима. Чтобы не мешать «счастью молодых», Валька подалась на заработки, то поваром на вахты, то подсобницей на путину. Там, на путине, через четыре года скитаний, она познакомилась с Иваном, мужиком недалёким, даже без школьного образования, с приобретённым диагнозом после детской травмы, но, вполне вменяемым. А главное – городским. Будущая свекровь встретила Вальку добро, обогрела, приодела и терпеливо учила всему, чему должна научить мать, на несколько десятилетий раньше. Тихую свадебку омрачал только тот факт, что Клавка с Антоном отдавать Сёмочку отказались категорически. Толи из-за детского пособия, толи от большой привязанности к ребёнку, но факт остался фактом. А Вальке то что?! Её плодовитость пределов не имела и, вскоре на свет появилась Галочка. Иван был на седьмом небе от счастья.
Сёмочка. Бывая в Храме, я всегда вспоминаю этого мальчишечку в молитвах, хоть и не видела его никогда в жизни. Я слышала, что нужно спрашивать у Господа «для чего?», а не «за что?». И тогда у меня возникает самый настоящий сбой. Сёмочка погиб в таких страшных муках, что, узнав подробности, мне впервые в жизни захотелось удавить «человека». На него в бане перевернулся чан с кипятком. В бане он был вдвоём с отцом. Восьмилетний мальчик даже сдвинуть чан не смог бы, но участковый, последний из оставшихся после оптимизации системы на три села, признал сей факт «несчастным случаем». Сёмочка умирал два дня под простынкой, смоченной физраствором. Больше никаких лекарств в фельдшерском пункте не оказалось. Дорогу, отсыпанную лет десять как, размыло. А малую авиацию тоже оптимизировали. Валька на похороны не попала по той же причине. Клавку с Антоном, через год, до смерти загоняла «белочка».
А Валька жила припеваючи, сыто и счастливо. Потом, заскучав, возжелав «острых ощущений», она, за спиной у Ивана и свекрови, завела отношения со свёкром. Скандал был грандиозным, с мордобитием. Но ведь Галочка… И Иван простил. И увёз семью в Надеждинское, в опустевший, родной Валькин дом. Жили скромно, но ладно. Радовались и хохотали, когда Галочка пролепетала свой первый мат. Да, лишь бы была здорова. Только вот у Вальки, смалившей лет с восьми, вдруг обнаружили туберкулёз. Лечилась она в краевом центре целый год. Воссоединившись с семьёй, вскоре родила Галочке сестричку, в сорок семь лет, героиня. Говорят, на радостях, Иван и Валька не могут выйти из запоя уже несколько месяцев.
А того, самого первого мальчика, усыновила замечательная семья. Он вырос настоящим мужчиной. Настоящим. И совершенно непьющим.