Что было самым тяжелым, так это неизвестность. То есть даже не неизвестность, а невозможность почувствовать угрозу. Всё случалось внезапно, страшно, на голом месте. Успеть можно было только вжать голову в плечи, а дальше оставалось просто терпеть.
Маленькая Милка для себя решила, что всегда будет ожидать худшего. Так проще.
Она изо всех сил пыталась научиться понимать, что именно приводит маму в бешенство, пытала уловить какие-то признаки, но прогнозы никогда не сбывались.
Кроме одного. Мама ненавидела, когда Милка начинала плакать, и за это била еще сильнее.
Всё, абсолютно всё, что Милка делала или только думала сделать, примерялось к «побьет - не побьет» автоматически.
Хотя иногда попадало и за нестрашное.
Однажды мама взъярилась из-за четверки по арифметике, кричала, что она Милку кормит, одевает и обувает, и что та обязана быть лучшей. Кричала, что еще раз - и не пустит на порог, и что Милка сдохнет на помойке.
Ей тогда удалось увернуться и залезть под стол, но мама взяла швабру и стала больно тыкать, а когда Милка вылезла, схватила её за волосы и долго трепала.
Милка знала, почему мама её не любит: потому что она испортила ей жизнь, а еще потому, что другие дети как дети, а она просто какая-то тварь.
Сама Милка маму тоже не любила. Когда она оставалась дома одна, то давала себе волю от души, с подвыванием порыдать и помечтать, как маму тоже кто-нибудь станет бить и обижать, и чтоб ей было также плохо, как Милке, а еще лучше, чтоб ту после трёпки стошнило, а тот, кто бьет, стал бы возить её по отвратительной луже и приговаривать: вылизывай языком, а то не знаю, что с тобой сделаю.
Единственное место, где было спокойно и не страшно, была школа. Зинаида Афанасьевна добрая, никогда не ругает, даже если кто-то проказничает. А еще после второго урока вкусно кормят.
Милка дома завтраком никогда не наедалась, а просить добавку побаивалась, потому что мама сразу обзывала рабом желудка, а Милке от этого «раба» становилось так тошно, что хотелось саму себя наказать, хоть как-то дать выход этому безобразному отвращению.
Однажды Милка додумалась тыкать в ладошку карандашом, сильно, до крови, и от этой боли становилось легче.
Каждый вечер, засыпая, Милка мечтала, чтоб мама умерла, и тогда её сдадут в детдом, и она станет там спокойно жить.
В это утро у неё никак не выходило проснуться.
В голове будто вращался кошмар, но как-то странно, вязко. Обычно любой сон прогонялся, как только Милка понимала, что пора вставать и умываться.
И еще в комнате был такой запах, как-будто постирали много белья или сделали генеральную уборку с хлоркой.
- Очнулась? - спросил ненакомый женский голос. - Молодец. К тебе бабушка пришла.
Милка хотела ответить, что никакой бабушки у нее нет, но с горлом творилось что-то неладное, и возразить не получилось.
Появился другой голос, старше и злее.
- Жалко, что не сдохли, возись теперь с вами. Даже собаки умеют дорогу переходить, а вы хуже собак. Мамаша твоя морду от меня воротила-воротила, ну вот теперь пусть катится куда хочет, туда ей и дорога. Что ты вылупилась, как идиотка? Вся в мать. Ну ничего, я тебя научу родину любить. Одна выросла сволочью неблагодарной, горбатого могила исправит, но уж из тебя-то человека сделаю, будешь как шелковая по струнке ходить. Плачет она! Поплачь мне. Все, кончилась вольница, будешь теперь жить как положено, меня будешь уважать, не то что твоя беспутная мать.
Какой отвратительный сон, подумала Милка, как же хорошо, что я скоро проснусь.
P.S. Квалификация садистских наклонностей - один из камней преткновения и тема для бесконечных дискуссий между врачами и юристами.